Назад в юность

Когда я пришел домой, мама почему-то еще не ушла на работу. Ее глаза были красными, как будто она только что вытирала слезы.

– Сергей, – сказала она, – нам нужно серьезно поговорить.

– Хорошо, мама, давай поговорим.

– Сергей, какие отношения у тебя с Таней?

– С какой Таней?

– Не строй из себя дурака, ты прекрасно знаешь с какой.

– Мама, у меня с ней нормальные отношения.

– Сережа, с сегодняшнего дня ты в больнице не работаешь. Не дури девушке голову, она только начала приходить в себя, мы ее полгода таблетками отпаивали. А тут ты. Я-то, дура, и не сообразила, что ты на этого Игоря как две капли воды похож, даже голосом. – И она снова заплакала.

– Мамочка, ну не плачь, пожалуйста. Ты ведь знаешь, что у меня последнее дежурство. Потом экзамены, а потом я уеду в Ленинград.

– Ну смотри у меня, чтобы в больницу ни ногой. Понял?

– Хорошо, мама, я все понял, в больницу ни ногой.

Две недели экзаменов слились в один длинный день. Я даже не мог остановиться и подумать о чем-то постороннем. Пару раз мне вообще пришлось сдавать по два экзамена в день. Несмотря на свою явную благожелательность, учителя, однако, спрашивали меня намного серьезнее, чем десятиклассников: те изумленно поднимали брови, когда слышали их дополнительные вопросы к билету, на который я отвечал.

Тем не менее все экзамены я сдал, и практически все на пятерки. Теперь у меня впереди маячила моя альма-матер из первой жизни – Военно-медицинская академия.

* * *

В июле я поехал в Ленинград. Отправляя меня, мама сто раз повторила, где и как себя вести. Я обещал тщательно следовать ее наставлениям и советам. Когда я с небольшим фибровым чемоданчиком выходил из квартиры, бабушка заплакала и несколько раз перекрестила меня.

Зайдя в вагон, я почувствовал себя словно дома. За свою жизнь я столько поездил по Союзу, что воспринимал вагон как что-то родное.

Со мной в купе ехали две пожилые женщины, которых моя мама тут же попросила присмотреть за мной до приезда в Ленинград, где эстафету примет моя тетка. Старушки свое обещание выполнили на сто процентов, и у меня не было никакого шанса выйти куда-нибудь без вопроса «Сережа, ты куда?».

Слава богу, эта поездка длилась всего лишь ночь. Если бы дольше, то, возможно, даже моего терпения могло не хватить на этих добровольных охранительниц.

Солнечным июльским утром на перроне Московского вокзала меня встречала тетя Нина, сестра отца. Она почти вытащила меня из дверей вагона и начала тормошить:

– Сережа, да я тебя еле узнала! Как ты вырос, уже выше меня на голову, а я помню, еще недавно играл в лошадок.

Тетка вежливо поздоровалась с моими попутчицами, поблагодарила их за присмотр, и мы на трамвае поехали домой. Я стоял и держался за ручку, прикрепленную ремнем к потолку, и вспоминал, как я раньше любил качаться на таких «качелях» во времена прежних поездок с родителями. Тетка жила в обычной коммунальной квартире на 4-й линии Васильевского острова, тогда еще тихом и спокойном районе Ленинграда.

Когда мы зашли в дом и начали снимать обувь, в длинном темном коридоре одна из дверей распахнулась и оттуда вышла простоволосая девушка в комбинашке, через которую просвечивали крупные ареолы сосков и темный треугольник лобка.

– О, какой мальчик симпатичный к нам приехал! Тебя как зовут?

– Лизка! Курва! – закричала моя тетка. – Сгинь с моих глаз! Сколько раз я тебе говорила – не выходи нагишом! Вывалила все титьки наружу, бесстыжая! Уйди, не смущай парня.

Девушка, подмигнув мне, ушла к себе в комнату, а тетка, продолжая ворчать, повела меня на кухню перекусить после дороги.

Кухня представляла собой большое помещение с обшарпанными стенами, покрытыми остатками когда-то блестящей масляной краски. По стенам стояли три газовые плиты, восемь столов по числу комнат, на каждом столе – набор посуды и керогаз, на случай если не будет газа. Здесь витал тот специфический запах питерской коммуналки, который преследовал меня затем многие годы жизни. И иногда, находясь за тысячи километров от Ленинграда и совсем в другом времени, при вдыхании похожего «аромата» я на долю секунды возвращался в темную коммунальную квартиру своего детства.

Мой отец был коренным ленинградцем, и до войны его семья жила на Лиговском проспекте. В сорок первом отец ушел на фронт, мой дедушка умер от голода во время блокады. Бабушка уехала в деревню к своим дальним родственникам. И после войны в квартире на Лиговке осталась жить только сестра отца, тетя Нина. В сорок седьмом или в сорок восьмом году моя тетя проснулась от странного шума и треска. Наученная блокадой, она за несколько секунд оделась и выскочила на улицу и вместе с такими же счастливчиками наблюдала, как их дом медленно разваливается на части, рассыпая балки и кирпичи почти до середины проспекта.

Через какое-то время ей выделили комнату в таком же старом доме, в почти такой же коммунальной квартире уже на Васильевском острове. Эту квартиру я знал хорошо, потому что вместе с родителями почти каждый год приезжал в гости. Тетка была очень озабочена моим образованием. Из-за этого дни каникул у меня сливались в сплошные походы в Эрмитаж, Кунсткамеру, Исаакиевский собор. К моему стыду, больше всего мое внимание в Эрмитаже привлекали мраморные статуи эротической направленности, а тетка как раз стремилась поскорее провести меня через такие залы.

Ее соседом по квартире был пожилой администратор цирка, и у нас всегда имелись билеты на лучшие места. В те годы билеты в цирк было не так-то просто достать. Однажды я сидел в первом ряду и, открыв рот, смотрел на Эмиля Кио, который в тот момент казался мне настоящим волшебником. А когда он поджег занавеску, за которой стояла девушка, только рука тетки удержала меня от того, чтобы не выпрыгнуть на арену и не проверить обгорелый каркас клетки.

А кукольный театр, где я в первый раз увидел постановку «Руслан и Людмила»!

Балет «Золушка» в Мариинке вообще произвел на меня неизгладимое впечатление. Мне в то время было уже десять лет, и я неоднократно бывал с родителями на балете в нашем городе. Но там это все не было таким ярким, праздничным. Когда на сцену полетели букеты цветов и раздались крики «браво», я оказался в полной растерянности. В нашем городе это не было принято. Все сидели молча и лишь к концу действия хлопали в ладоши.

Вечером я бродил по широкому коридору квартиры, и периодически кто-нибудь из соседей зазывал меня в гости. Там на старинных комодах стояли дореволюционные фотографии. Бабушки-соседки, глядя на них, вытирали глаза и говорили:

– Как при царе было хорошо!

Надо сказать, в этой квартире все соседи относились достаточно доброжелательно друг к другу. За все годы я не слышал там ни одного скандала.

Вот и сегодня мы сидели в тишине вдвоем за теткиным столом, и я с удовольствием поедал пироги и пирожные, запивая все это великолепие чаем.

– Тетя, – спросил я, – а кто эта девушка, которая выходила в коридор? Я ее раньше что-то не видел.

Тетка несколько секунд с возмущенным видом оглядывала меня и наконец изрекла:

– Не зря мне Даша писала, что за тобой глаз да глаз нужен. Сам от горшка два вершка, а уже девки на уме. Тебе учиться надо, а не на девок заглядываться.

Но потом, сменив гнев на милость, снисходительным тоном сообщила:

– Да это к соседке нашей Тамаре Ивановне племянница Лиза из Псковской области приехала. Голодновато там у них, особенно в прошлом году было, помнишь ведь, что происходило. Учится на вагоновожатую в трамвайном депо.

Еще бы я не помнил, что было в прошлом году. В сентябре тысяча девятьсот шестьдесят третьего года у нас в городе внезапно исчез из продажи белый хлеб, а черный начали сначала отпускать по буханке в одни руки, а потом и вовсе сделали по талонам. Никто, конечно, никому не объяснял, почему или из-за чего это произошло. Лишь шепотом передавали друг другу, что в стране сильный неурожай зерновых. Зато хорошо помню, что когда я пришел из школы домой, то мы пошли всей семьей в магазин и закупили там столько манной крупы, сколько смогли унести. Целый год бабушка, промолов эту крупу на мясорубке, пекла из нее булочки и пироги. А мы с Лешкой стояли каждый день по два часа в очереди, чтобы купить две буханки черного хлеба. Через полгода все-таки правительство в достаточно большом количестве закупило канадской пшеницы, и накал социального напряжения был снят.

– Ну, тетя! Что у вас с мамой все разговоры про одно и то же? Я же просто так спросил.

– Ничего просто так не бывает, Сережа. Если спросил, значит, заинтересовался. Не нужна тебе такая, шалава она. Одни только танцы и парни на уме, вон уже совсем без трусов по дому ходит. Я Тамаре Ивановне сегодня в красках все расскажу, пусть-ка она хвост ей надерет.

После завтрака мы пошли в комнату, где я приготовил документы для сдачи в приемную комиссию ВМА. Перекладывая документы, я еще раз вспомнил, как они мне достались. Для поступления пришлось принести две характеристики – от директора школы и от комсомола. Исаак Наумович охарактеризовал меня следующим образом:

«Андреев Сергей Алексеевич родился 15 декабря 1948 года в семье военнослужащего в г. Владивостоке.

Отец – кадровый офицер Советский армии, ветеран войны, фронтовик, коммунист с 1942 года. Мать – медицинский работник, коммунист с 1945 года.

Сергей Алексеевич за время учебы в школе № 2 города Энска показал себя прилежным учеником, ответственно относящимся к учебе и порученному ему делу. Андреев активно участвовал в общественной жизни школы, регулярно проводил политинформации. Является комсомольцем с 1963 года. Андреев верен линии партии и предан идеям построения социализма в нашей стране. Проявил отличные знания и смог сдать экстерном экзамены за десять классов.

Администрация школы рекомендует Андреева Сергея для поступления в Военно-медицинскую академию как достойного кандидата, способного в дальнейшем с пользой для страны распорядиться полученными знаниями».

К сожалению, получить подобную характеристику от Наташки Осиповой было просто невозможно. Наташка, уж не знаю почему, невзлюбила меня с момента моего появления в первом классе. Когда моего отца перевели в Энск и мы приехали вместе с ним, учебный год был в разгаре. Меня привели в класс и попытались посадить с Наташкой, но я, увидев ее длинный нос, что-то сказал по этому поводу и сел к Ане Богдановой. Наверное, корни неприязни Наташки ко мне связаны с этим случаем.

Поэтому я решил даже не утруждать себя беседой с ней, а пошел за характеристикой к комсоргу школы, десятикласснику, который неровно дышал к Маше Сидоровой. Естественно, характеристика мне была дана в самых лестных выражениях.