Фронтовые будни без прикрас. Серия «Бессмертный полк»

Получался довольно надёжный перехват между ног. Ну, а в прокладку, прижатую посередине ног, опять же, можно было запихать, что угодно. Если подфартит, то вату, обёрнутую бинтом или марлей. А во время боёв, свернутый лоскут белья, сорванный с исподнего убитого красноармейца.

И не фыркайте, вы, гражданские. Вас бы, сытой харей, в мерзкое пекло войны на «передок». В окопы, заполненные после дождей грязью по щиколотку. Мы за своих девчонок горой стояли. Башку запросто оторвали бы за нанесённую им обиду…

Но сейчас, сняв чулки, трусы и лифчики они загорали голышом под жарким солнцем бабьего лета. Хохотали, гоняясь друг за другом колебали и мотали своими сиськами…

Одним словом, наблюдалась картина маслом, для молодого организма!

Однажды едем мы по дороге и видим, что санитарки расположившись в раскорячку, выталкивали из грязи свою полуторку с медикаментами. Старшина санбатного хозвзвода орал на них матом. Чуть ли не под аппетитные задницы пинал, ирод.

А у них бедьненьких, халатики поверх юбок задрались и всё исподнее наружу выставилось.

Машина сильно рванула и, как торпеда, из грязи выпрыгнула. Ну, а они следом за нею носами в самую грязь плюхнулись. Плашмя, лепёшками.

Не позавидуешь дамскому виду и «очарованию». И смех и грех.

А бывало всё куда интереснее и откровеннее.

Как-то проезжаем мимо на полуторке и видим, что у КПП (контрольно-пропускной пункт) солдаты щупают сменившихся с поста регулировщиц. Те трясут своими упругими грудями. Делают вид, что, якобы, уворачиваются от нахальных солдатских рук и не позволяют жамкаться орёликам.

Но бойцы ещё дальше, под подол уже лезут. Смех, восторженные взвизги, крики ядрёных регулировщиц…

Ну и, засмотрелся на происходящий флирт Васька Самойлов. Прикурить захотелось ему, паршивцу. Засунул руку в карман шинели и, чтобы не копаться, вытащил вместе с кисетом гранату. Протянул его мне.

А в это время машину мотануло на ухабе. Случайно он и вырвал кольцо гранаты. Хорошо, что мы наблюдали за его руками и услышали характерный «дзынь» чеки. Боеприпас вылетел из его ладони на днище кузова и прямо к нашим коленям.

Все кубарем шарахнулись в стороны.

А Васька успел прыгнуть на неё кошкой и выкинуть гранату за борт кузова. При взрыве, у него же шансов спастись тоже не было. Тут же ахнул взрыв! А осколки ударили в задний борт полуторки.

Козёл Васька! На этот раз пронесло. Никого не ранило. Ну, а Василию пришлось навесить хорошего леща. Счастье, что не взорвались мины, которые мы везли. Иначе был бы грандиозный фейерверк с жертвоприношением.

Когда бойцы слушали трансляции московского радио, было обидно слышать, что на Северо-Западном фронте без перемен. Видимо Москва не ведала о реках большой крови, которую проливала Красная Армия под Старой Руссой. Опять же, может быть, это мы так бестолково и неэффективно воевали? Хотя, старались и бились, как могли, с ожесточением и высочайшей жертвенностью.

Но позиционные бои позволяли иногда прочувствовать частицу мирной жизни.

На удалении 4—5 километра от передовой мы построили просторную землянку – «кинозал» на 25 – 30 человек. Киноустановку привозили по графику из клуба дивизии. Там мы впервые увидели картину «Александр Пархоменко».

Очень нравился солдатам киноактёр Борис Чирков. И его песня: «Любо, братцы любо…» И жить сразу хотелось, и дышалось полной грудью, и война уже не казалась такой страшной и беспросветной!

Чтобы бойцы имели возможность обсудить фильм, освобождалась ближняя землянка и в неё ставили самовар. Бойцы сидели на лавках, гоняли чифирь и обсуждали понравившиеся эпизоды фильма.

Как-никак просмотр кинофильма был для многих редким поощрением от командира.

Жизнь тоже брала своё. Любовь, нежность, веру в благоприятный исход люди видели в живых символах, братьях наших меньших.

У разведчиков из дивизионной разведроты в тёплой землянке жил раненый зайчонок. К зиме он подрос и убегал к ночи на волю в лес пощипать свежей ольховой коры. К утру возвращался и терпеливо ждал у входа, занавешенного и утеплённого плащ-палаткой. Люди его запускали вовнутрь, и он забивался под нары. Его вытаскивали оттуда за уши и ласково грели на руках, слегка поглаживая и передавая друг другу. От страха он боязливо замирал, глядел немигающими глазами и… и не предпринимал ничего, чтобы сбежать. Кочин Кузьма с миру по нитке собирал для него все кочерыжки, морковки и очистки картошки.

У посыльного комбата, Афанасия жил ёжик. Шустрый и шебутной по ночам и засоня в течении всего дня. Он считал себя хозяином утеплённого жилища и шумно топал по глиняному полу, когда обнюхивал углы. Питался он тем же, что и все мы офицеры, солдаты. Кашей, хлебушком, овощами. Если кто-либо ловил зазевавшуюся мышь, то её несли ёжику. Ежик терпеть не мог, когда во влажный носик ему пускали струю табачного дыма. Афанасий за такое баловство мог и прикладом трёхлинейки по спине огреть.

У связистов в 517 полку жил голубь, который «пил чай». Ему дробили на блюдечке «головку» сахара, подмешивали хлебные крошки, а рядом ставили крышку от котелка с водицей. К потолку был привязан на телефонный провод насест. Когда голубю приходило в голову желание перекусить, он слетал к связистам и садился за их стол. Все чаёвничали. Радости бойцов и особенно девчат не было предела. А Катька Шестакова подкармливала его зёрнами пшена. Вот ведь дела, пшённой каши отродясь на столе не бывало, а мирная птица лакомилась желтыми зёрнами.

Зачастую солдаты подбирали раненных, либо с перебитыми лапами собак. Шансов выжить у них без человека не было. Врачевали их те же ветеринары, что доглядывали за нашим гужевым транспортом. Санников Пётр Порфирьич был ещё тем звериным эскулапом. У него не забалуешь. У собак быстро всё, как положено на собаке заживало. Поэтому питомцы быстро приживались и влачили своё существование, разделяя тяготы войны с людьми. Одно только но… Те менялись периодически, однако четвероногие к этому ротационному человеческому конвейеру привыкали быстро.

Один снайпер, Кирьянов Гришка подобрал в лесу, раненного на растяжке лисёнка. Тот оклемался малёхо, подрос и ни ногой от него. Стрелок-меткач даже привязывать лису стал, когда уходил на задание. А лисичка тявкала ему вслед, обидевшись, сворачивалась за каптёркой калачиком и сутками лежала, не шелохнувшись, ожидая своего друга. Придя с «передка», снайпер пытался погладить её, а лисица не давалась и уворачивалась от ласки. Обижалась. Затем убегала поживиться в лес, но к утру обязательно возвращалась восвояси.

В палатке дивизионного медсанбата жила парочка небольших, пёстрых котят. Котофеев звали Чук и Гек. Израненные бойцы наблюдая за ними, подыгрывали стебельком сухостоя и весело смеялись. А те без зазрения совести прыгали, бегали, крались на брюхе, шли боком, шипели, распушив хвосты, прыгали на месте всеми четырьмя лапами, сталкивались в воздухе и валились на спину. Замерев, и поджидая друг друга, били хвостами. Раненые же улыбались. В них просыпалась тяга к жизни и это, было самое главное.

Широкая натура русского человека, его любовь к жизни, к прекрасной природе, к миру проявлялась даже на фронте. Становилось понятно, что добро обязательно победит зло, что свет сильнее тьмы, что в правом деле человек всегда будет побеждать звериное начало. При любых раскладах и вариантах жизнь всегда презирала смерть и была просто обязана побеждать её.

И люди наблюдали торжество жизни воочию. От увиденной человеческой добродетели хотелось жить и побеждать. И все начинали постепенно понимать, что победа обязательно будет за нами. А куда она от нас денется, Победа!

Из рассказов моего отца.

166 стрелковая дивизия, 517 стрелковый полк, 2 миномётная рота.

Командир 3 миномётного взвода, лейтенант Иван Петрович Щербаков (1923 г.р.)

Фронтовой лазарет со всеми отягчающими обстоятельствами

Убитых по-быстрому хоронили в братских могилах. Выкопанные ямы, особенно после дождей, сразу заливало водой. Поэтому трупы складывали прямо в болотную взвесь. Как правило, места захоронений были неглубокими. После жестокого боя мертвецов было тысячи и тысячи.

Воняющие тлетворным гниющим белком заливные луга с братскими могилами бойцы обходили стороной. Удушливый плотный смрад зловонного трупного запаха пеленой висел в воздухе.

Раненых было великое множество. После боя неисчислимые потоки покалеченных солдат встречали в медсанбате и сразу сортировали. Кто безнадежный туда. Кого еще можно подлечить сюда.

Тому, на кого еще была надежда, что выздоровеет, ставили укол морфия и противостолбнячной сыворотки. А кто был явно безнадежный, отправляли умирать на край поляны.

Ну, в смысле в сторону свежей ямы для братского погребения.

На войне не до клятвы Гиппократа. При дефиците лекарств чего было понапрасну тратиться? Ну, вы же сами понимаете.

Поверх операционных столов кровь даже не смахивали, не успевали. Алая лужа с ладошку толщиной сама скатывалась со стола в большущую кастрюлю прямо под ноги хирургов.

Врачи и медсёстры в окровавленных и грязных то ли халатах, то ли рубищах стояли на деревянных крышках от снарядных ящиков.

Наркоз был эфирный, да ещё когда заканчивался морфий, раненный, которому вживую вырезали нутро или ножовкой отпиливали ногу, орал что есть силы благим матом.

Чтобы удержать его от буйства и завершить экзекуцию, на подхвате стояли четверо дежурных бойцов, которые менялись каждые полчаса. Обхватив конечности страдальца скрученными бинтами, они цепко удерживали жертву и не позволяли вырваться.

Глушили это варварство водкой или спиртом.

Если раненный не умирал от болевого шока, то после расчлененки его выносили в общую массу «выздоравливающих».

Других вариантов не было.

Рентгена тоже не было.

Чтобы найти осколок, хирургу надо было шарить в живом теле зондом или пинцетом. Можно было и просто руками. Обмывать и дезинфицировать ладони не хватало времени. Поэтому, «и так сойдёт». Конвейер должен был работать бесперебойно, безостановочно.