Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 2

Яма – Сын Вивасвати. Царь смерти. Охраняет врата в подземный мир, встречая души умерших. (Хотя индусы, как мы знаем, сжигают умерших на Ганге и прах их затем, развевают над рекой, и у них нет в нашем, христиан понимания погребения, как это есть у славян и христиан, хотя в крупных городах и у нас в России многие теперь, попадают сначала в крематорий, чего бы сам я не желал, а уж затем на полку и в нишу в кладбищенский колумбарий или даже в землю, которая стала такой дорогой, даже здесь на московском периферийном, что за МКАДом на кладбище, где покоится тело нашего дяди Сущенко Федор Маркович).

Ями – После брата близнеца Ямы боги подарили ей ночь, чтобы она забыла день своего несчастья.

Ваю – Бог ветра, сопровождает Индру в бою. Может развеять врагов и предоставить убежище союзникам.

Ману – Сын Вивасвата, первый человек на земле и царь всех людей. Спасся во время великого потопа. Принес богам жертву, бросив в воду масло и творог. Возникла Ила, которая стала женой Манну. От них пошел человеческий род.

И здесь, именно на боге Ману сыне Вивасвата от, которого и идет род человеческий земной так долго, рассуждая о всём символизме, преследующем меня в этом рассказе и еще о том «Черном квадрате» Казимира Малевича мне хочется остановиться в той части, что в каждом народе, исповедующем того же Будду, да и Иисуса Христа, самого великого и вечного мусульманского пророка Магомета или всех этих многоликих индийских богов, начиная с Брахма – создателя, творца мира, правитель, следующим за ним Вишну – хранителя мироздания, поддерживающего равновесие в мире и как бы не позволяет воинствующему Шиве разрушить всё вокруг и естественно Шивой – разрушителем, олицетворением сильного мужского начала, по преданиям у которого пять лиц, а также четыре, восемь, а то и десять рук, чтобы он мог справиться со всеми делами Вселенной и о, которых мы говорили выше, всё это в моем сознании и в их сознании всё таки есть особый пусть и священные символы, полученные ими всеми от своих старших родных и знакомых, впитанные в процессе, становления их и научение их, как человека в обществе, том или ином, в этносе том или ином, где они живут и где они сами родились, где с годами они возмужали, а еще и сами они выросли.

Естественно, они эти символы и даже искренняя вера наша в той или иной мере помогают нам жить и преодолевать, и мне кажется лучше, и яснее для меня и Магомет только в одном лице, и наш Иисус Христос в трех человеческих лицах, чем их индийские боги, которых и запомнить мне так трудно, а уж понять их всю божественную внутреннюю сущность и существо божественное их просто немыслимо, чтобы еще им всем им и почести мои как-то да еще каждодневно отдавать, молясь и бьючи свои поклоны рано по утру…

Лучше я уж буду молиться одному нашему Иисусу Христу – Богу нашему единственному и такому надежному, такому для меня ясному и по-человечески понятному, так как и обликом он еще писан наверное с меня… Хотя из сегодня и из нашего видения отсюда с Камчатки всего Мира я понимаю, настолько глубоко мы в тот окружающий нас мир проникли, что даже, вылетев не так и давно с помощью американского «Вояджера» даже за пределы Солнечной системы, ощутили через его специально настроенные чуткие приборы особое дыхание самого глубинного Космоса, или того же, выведенного давным-давно на орбиту телескопа «Хаббла», который уже там не раз американцы и ремонтировали, и даже, еще и совершенствовали они его, видя с помощью его уникальной оптики, как я своим глазом самые удаленные окраины нашей безграничной Вселенной, или даже с помощью наземных радиотелескопов, изучающих то особое, буквально из глубин первых секунд рождения Вселенной её реликтовое коротко- волновое излучение, которое возникло во время того Вселенского невероятного Большого Взрыва наверное всего и вся, что называлось на языке физиков некоей сингулярностью и, что затем уже чуть позже родило самих нас. И вот, теперь-то из своего маленького тела, я сам вижу настолько же человек великий и, одновременно настолько он часто ничтожен даже и по сроку своей жизни, по сравнению со всем Космосом, и по своим всем потенциальным возможностям, которые в одном невероятно успешно почему-то развиваются в талантливого и успешного певца, как тот же Дмитрий Хворостовский или в непревзойденного пианиста каким есть именно для меня Денис Мацуев или даже полководец, каким был легендарный Александр Македонский, и тот же его тезка наш любимый Александр Суворов с таким телом его, нафаршированным упругими натренированными мышцами и всеми бурлящими его мыслями за солдата русского и за свою и за нашу Родину – за Россию великую свою.

А вот тот другой, он создан, как бы, как и мы из той же земной материи всей и только на землице этой он, сеет постоянно зло и, разрушает как индийский бог Шива, он разрушитель, олицетворение мужского начала. По преданиям у него пять лиц, а также четыре, восемь, а то и десять рук, чтобы он мог справиться со всеми делами Вселенной. И вот он тот последний он всё и вся вокруг себя рушит, все вокруг себя он изничтожает, и даже более того испепеляет он…

И получается, что телесная субстанция и материальная сущность у каждого из нас, как бы по сути своей изначальной из отцовской и материнской клеточки полученная, как и здесь вся красная рыба из красной икринки самой самки и из его самца белых молок произошла и такая кажись одинаковая, произошла из одной Галактики одной и даже из Вселенной этой, которую я ощущаю, которую вижу и я, но вот один пишет портрет старушки, как Рембрандт и я подолгу, засматриваюсь на него на тот небольшой портретик, видя уж это точно, в нем и свою бабушку Надежду Изотовну Науменко, Якименко, Кайда, и ту его юную, пышущую отменным, заложенным самой природой в неё здоровьем «Данаю», вместе с его любимой «Саксией» Ван Рейн Рембрандта, а вот другой супрематист Казимир Малевич в революционной своей и его злости и еще в каком-то только его остервенении на жену свою, он пишет, да нет же он малюет нам всем свой «Черный квадрат» и не один, а все четыре и я некоторое время на него даже молюсь, пытаясь в той всё, поглощающей черноте его что-либо сегодня и понять, как и во всех многоликих и таких для меня разных индийских богах, чтобы, перейдя в зал буквально рядом и, уж наверняка, от очарования не на миг, а навечно замереть, видя того Иванова Александра «Явление Христа народу. (Явление Мессии)», так как там мне самому добавлять что-либо, или убирать что-либо уж это точно не требуется, да и моё вмешательство оно там абсолютно теперь неуместно после трудов тех его двадцатилетних, каждодневных и даже, ежечасных. Когда творец и художник нам ясно показывает такое своё видение того библейского момента нашей встречи с ним одним и таким Великим, и таким Могучим, и даже таким Всесильным, и таким Всевидящим, и всё давно за нас Знающим и Видящим даже сквозь землю эту на, которой мы теперь стоим с Иисусом Христом нашим, и еще стоим мы с тем нашим Мессией, который в облике простого смертного мирянина, только чуть, прикрытый ниспадающими одеждами, своим повелительным перстом убедительно и без апелляционном, говорит нам, что все мы будем, если уж не, как там в Индии или здесь на Хаилинской шаманке не вознесемся на горячем кедрачовом костре, как Килпалин Кирилл 6 декабря 1991 года на небеса обетованные, то все мы и все богатые, и даже все нищие, и все юные, да и эти молодые, и такие как на картине голые, да еще и раздетые, и даже облаченные в золотой тот, сверкающий на солнце восточной парчи, все мы туда в землю нашу по его и по самого Времени соизволению легко уйдем, и там же в той землице, и будем мы кем-то похоронены. И видя, всё то мы ясно теперь понимаем и даже чувственно видя все то его устремление, и мы осознаем, что жить нам здесь на Земле надо и в труде, и в невероятной напруге, выдавая, как те трудолюбивые шахтеры на гора свой уголек, который только затем нас запасенным от Солнца теплом согреет и еще, как, согревает своим черно-пречёрным особым антрацита блеском, как и здешние кристаллы фиолетовых аметистов из самого кварца рожденных, которыми, как и здешней рыбой серебристой богата река Вывенка и все те сто тридцать три тысячи рек, которые каждую весну, наполняются миллионами тонн той красной бесценной по своим потребительским свойствам рыбы, которая только раз в жизни, вкусив сладость пресной водицы – нилгыкын мымыл и, обретя свой новый брачный наряд, уже никогда, будучи подбадриваемая извечным её хоммингом, наверняка знает, что она никогда не воротится в тихоокеанские глубокие воды, так как особый здешний олюторский и камчатский платиной запах своих плесов ей намного дороже и намного значимее тех черных-пречёрных соленых глубин всего океана, где она какое-то время была и даже как бы росла ожидая прихода к ней того сказочного хомминга здешнего. Она, та рыба хоть и без души она понимаю это я ясно понимает, что родная и родимая землица, она и пушистая, и она такая для тебя всегда по-родному мягкая, что никакой драгоценный песок, что никакие тяжелые, даже платиновые килограммовые самородки не заслонят её тебе и все твои воспоминания о ней будут вечны, как и у этой красной анадромной всей тихоокеанской и одновременной камчатской красной рыбы, так как только, войдя в свою родную реку, она обретает сам из глубин её генетики идущий в мозги её тот особый только для нее ведомый смысл жизни – это продление рода своего, это рождение абсолютно новой жизни на новом и, естественно, более высоком витке той вечной так всегда, пружинящей спирали жизни и настоящего нашего бытия, когда мы, как и Килпалин Кирилл своими корнями и всеми корешочками врастали в землю Ветвейваяма, его Тополевки и даже Хаилино, и тогда никакая даже самая могуча река, даже эта полноводная Вывенка не может и не сможет, чтобы даже за века смыть все эти каменистые берега, перемещая и перемешивая на берегу пологом весь платиновый, золотой и даже серебряный тот аметистовый песок, который, обозначает саму границу между её воды вечным движением и всеми нашими корнями и корешочками пусть и частично самой историей нашей, вымытыми её потоками от её сильного в этом году разлива по весне. И те вешние воды здесь, как и сами наши таланты уж уверен в этом я никогда не иссякнут, так как подрастает у Этьенна Павла племянник Ким, а у самого Килпалина Кирилла растет внук не менее талантливый Илья, и кому же, как не им быть и их наследниками, и продолжателями того хоммингового их нымыланского здешнего олюторского (алюторского) многочисленного рода на этом новом витке даже в этом в 2016 году, когда сама история говорит, что всё то божественное оно есть именно в нас самих и есть, и она заложена нашими божественными в этом я уверен предками.

Глава 57.

Я внове о всей хрупкости нашего мира и нашего трепетного естества.

И теперь, и сегодня ты, вспоминаешь тот памятный ядерный взрыв 5 августа 1945 года здесь совсем недалеко, того кажется «Малыша» всего в 50 мегатонн, и ты вспоминаешь все те его 50 или даже несколько миллионов тонн невероятно мощного и разрушительного самого по себе в пересчете, естественно, тринитротолуола в том 1961 году на Новой Земле, а кто мог и измерить всё то с такой точностью до той его тонны, в пересчете и в некоем эквиваленте на тротил или на тринитротолуол, чтобы еще и до того одного единственного килограмма, когда тебе только исполнилось одиннадцать лет.

И, пред твоими глазами теперь вот стоит всё тот же такой абсолютно черный тот магический в чем-то даже супрематичный «Черный квадрат» Казимира Малевича и всё твоё знание теперешнее так легко своей абсолютной чернотой поглощающий в тот свой вековой кракелюр, и перед твоими глазами теперь рядом с тем «Черным квадратом» еще и та черная шинель отца братьев твоих, погибшего на той кровопролитной войне Второй мировой и еще на его и их Великой Отечественной для всех нас и, естественно, для него, и для тебя, и братьев твоих Великой и Отечественной, и еще в памяти твоей тот черный-пречёрный Чернобыль 1986 26 апреля, и еще тот Семипалатинский черный полу-песчаный грунт, засыпающий и застилающий в феврале 1963 тебе глаза и застилающий всю твою такую плодородную черноземную савинскую землю, той особой и невидимой ни тебе, ни другим ураново-плутониевой радиацией о, которой тогда ни вам и никому другому никто из-за той особой бериевской секретности и не говорил, так как и сами творцы того чуда земного, и даже ученые то мало чего о том они и знали. Да и мало кто её даже знал ту всюду проникающую радиацию, и полно ли и ясно ли понимал в те времена, разве кроме специалистов по радиационной защите, которых и, было, наверное, только единицы во всей стране, покуда не наработали они свой опыт, покуда они сами не наделали столько ошибок и промахов на заводах своих тех обогатительных. А вероятно пальцев одной моей руки достаточно будет, чтобы сосчитать их хватило бы, так как всё они в шарашках бериевских были и были так по-особому они все засекречены и все тогда было засекречено, что и говорить о том никто не мог и даже не смел.

А уж те многочисленные шарашки и те закрытые науко грады от Померок в родном мне Харькове, до Сарова под Нижним Новгородом, и до самого Челябинска-72 или до Красноярска-35, не говоря уж о новом том магаданском Билибино, да и не важно сколько, и столько километров до них от областного града того (а тот их секретный номер в виде двузначной цифры, думаю, теперь обозначал почтовое расстояние в километрах или обозначал он даже те русские версты от самого центра каждого, упоминаемого мною града со своей древней и понятно вековой историей и даже со своим особым, только ему свойственным этносом), где и Игорь Курчатов, и, о нём немало читал, и естественно академик Харитон, и даже, взбунтовавшийся, вероятно от самой той радиации, опосля молодой академик Андрей Сахаров, хоть, как бы и свободные они сами мыслить, но не свободные они даже дышать в тех науко градах воздухом, не говоря уж и не могущие они свободно, чтобы им перемещаться по всей стране своей, не то, что выезжать за её неприступные тогда рубежи, находясь под ежечасной опекой НКВД или КГБ, а ныне ФСБ, как и в том «Черном квадрате» Казимира Малевича буквально и наяву, и образно находясь за колючей проволокой: о них ни настоящей правдивой информации нам в газетах тогдашних, ни даже одной единственной весточки, что еще они живы их родным и близким, и ничего другого, даже, что они были тогда на Земле и, что они жили совсем рядом никто не знал и нисколько не ведал о том, даже их американские дотошные разведки всё узнали тогда, когда те рукотворные взрывы на сейсмографах своих зафиксировали и на карты они их нанесли.

Такой высокий уровень секретности тогда был тогда, такой уровень их тогдашней военной скрытности и секретности и нужен ведь был…

И, это думаю вполне по тем временам оправдано, так как судить саму историю нашу из сегодня ох как еще трудно, да и практически нам не возможно. А иначе всё то нашенское было бы у противной стороны, оно бы было у противника нашего и, как бы всё обернулось, кто о том знает и кто, ведает о всём том?

И одни, в том числе, и их родные, полагали, что, как и Сергей Королёв, они давно сгнили на той длинной-предлинной колымской рукотворной ГУЛАГовской трассе, а ты был в 1974 году и был в 1976 там летом по два месяца работая в стройотряде в том их энергетическом сердце – Аркагалыке и еще, в посёлке Сусуман, и город этот, и этот твой теперешний «Черный квадрат» того неведомого многим и ныне Казимира Малевича, так как, увидев его он этот Север, этот Крайний и такой холодный, и часто не такой уж и не гостеприимный Север, сам затем тебя легко и незаметно он тебя на все 35 года поглотил всего и даже своим этим трепетом холодным, проглотил навсегда, на всю сознательную жизнь твою и даже, на эту творческую сторону, как и всё абсолютное черное легко и естественно поглощает и свет, и поглощает оно само тепло, исходящее даже от нас самих и от тела нашего, так как мы имеем положительную энтропию и постоянно излучаем и не сколько, и не только тепло, но и инфразвуки, но и даже ультрафиолетом каждая клеточка наша светится, а еще и особую ауру нашу, как особой защитой оболочкой, как и земля магнитным полем окутываем себя мы, окутывая своё тело уберегаем себя от злых людей и от всего зла, что есть здесь на Земле и даже уберегаем себя от ведьм и от их заговоров страстно, молясь и по-утру бьючи о пол страстные наши поклоны.

И при этом, оно то всё черное всегда такое бездонное, и такое еще невероятно не только для тебя и для всех нас такое загадочное, как и отражение твоё в глубоком степном, что на Шевченковщине или там, на политой кровью солдатушек наших в 1943 году на Барвенковщине в колодце, когда чем он тот рукотворный колодец глубже в степи безводной, тем там больше, той неведомой нам и еще такой таинственной черноты, и уж ты, отражённый от зеркала водной глади не будешь на таких глубинах его никогда. Это тебе сразу же понятно, что своей материей земной, не достигнув дна полной черноты его, а только отражаясь от глади зеркальной водной его на фоне тех барвенковских всех «Баб» половских всех степных, тех их из песчаника местного, которые так овеяны всеми ветрами половской именно твоей земной истории, о которой мы и говорим так долго: истории только моей, а еще той половской и именно твоей, и еще истории нашей, которая, как какая-то философская взаимозаменяемая и взаимно перетекающая категорийность переходит сегодня от меня к тебе, а от тебя ко мне, то соединяя и сдружившая нас, то совсем на небольшое время, как бы разъединяя нас всех, как и моя узенькая но такая длинная в 37 лет здешняя камчатская и олюторская тропиночка, которая шла с 1980 августа 6 числа и до 1991 года декабря 6 числа, она шла, часто вместе и рядом с Кириллом Васильевичем Килпалиным, о чём и писал я, и вспоминал я в своей книге о нём одном, и одновременно я постоянно думал о мыслях тех здешних его, и еще думал не раз я о мыслях моих, а также о том веками, отшлифованном писании-писаний из Библии мною тогда взятых, которые были как бы в такт и в унисон всех его килпалинских уникальных только его суждений и его особых, отсюда с его камчатской, удаленной от современной ему цивилизации Топлёвки личных только его взглядов на весь, окружавший его, быстро растущий и быстро, развивающийся Мир.