Утренняя звезда. Повесть

– Как мне жить дальше.

– Все книги лживы, сокровенная истина есть только в одной, и она лежит внизу, на амвоне храма.

– Я не верю библии.

– Зря, вера – единственное, что спасает человека в трудную минуту, но так и быть, помогу тебе еще раз.

Замедлившееся во время разговора понеслось вскачь, и звонарь почувствовал, как сильные руки дернули его за ноги, и он сначала животом, а потом грудью проехал по перилам, и вдобавок подбородком стукнулся о них, прежде чем его тело кулем осело на помост звонницы. В последний миг, перед тем, как его сдернули с перил, он увидел, что сильный ветер, словно забавляясь, стал вырывать из журнала страницы, и они хороводом, как белые голуби, закружились вокруг него, а сам журнал начал неспешный полет к земле. Книги хорошо горят, но не погибают, подобно людям, падающим с высоты.

– Алекс, – и щеку звонаря обожгла сильная пощечина, которую отпустил рыжебородый звонарь, – ты – безмозглый осёл, в следующий раз, если захочешь выпасть со звонницы, сделай это без нас, уволь от такого неприятного зрелища.

Звонарь, чье имя только что произнесли вслух, поднял голову, губы рыжебородого звонаря продолжали двигаться и что-то говорить, но он не слышал, было понятно, что тот хочет сказать о его глупом поступке, и стал бесконечно долго подниматься на дрожавших от слабости ногах, а потом, сгорбившись, поплелся к большому колоколу. Когда он проходил мимо второго звонаря, тот не удержался и отпустил в его адрес шпильку:

– Вот до чего приводит глупая любовь к книгам. Хоть и говорят, что ученье свет, но по мне лучше подольше пожить и помереть неграмотным, чем лежать сломанной куклой под колокольней.

Этот звонарь книг не любил, и по его признанию, в юношеском возрасте прочитал всего одну книгу, сочиненную маркизом де Садом, – роман «Жюльетта» (маркиз, похотливый козел, заключенный за свои непотребства в самую знаменитую французскую тюрьму и в силу этого отлученный от прекрасного пола, изливал свои сексуальные фантазии на бумагу). Эту книгу ему посоветовал знакомый, распалив неокрепшее юношеское сознание любовными похождениями куртуазного восемнадцатого века. Что и говорить, успехи порока навсегда врезалась в память второго звонаря. Повзрослев, он цитатами из этой книги сражал наповал дебёлых рыночных торговок, слух которых никто не услаждал признаниями в любви в высоком штиле и никто не дарил им, несчастным, цветы порочного наслаждения.

После постельных утех с очередной торговкой, второй звонарь, любил усесться как турецкий падишах на ложе любви и милостиво позволял кормить себя вкусной домашней стряпней. При случае рыночные торговки дрались за него, а победительнице дружно завидовали, когда сладкоголосый ухажер-звонарь на время поселялся у неё.

Алекс отвязал веревку и стал раскачивать язык большого колокола. Язык колокола нехотя повиновался взмахам его рук и несколько раз долетал до края колокола, но никак не мог его коснуться. Он увеличил амплитуду колебаний, и язык, наконец, задел о край колокола, но звук получился смазанным, тусклым, и он бездарно провалил Благовест, торопливо отбил три удара, не выдерживая необходимые паузы для затухания звука. Сегодняшний звон ему не удался, благородные вибрации не насытили тело умиротворяющей радостью, и после окончания звона рыжий звонарь ему ворчливо отругал его, и в плохом настроении он ссыпался вниз по лестнице.

После колокольни Алекс хотел сразу пойти на трамвайную остановку, но его остановила высокая и худая молодая женщина, вся в сером одеянии, которая недавно прибилась к собору и побиралась на паперти. Ее почему-то звали на церковный лад Татиана, у неё в прошлом была какая-то горестная история, и Бог смилостивился над ней, позволив разуму покинуть ее, и теперь она скиталась, от одной церкви к другой.

– Возьми, – тихий голос был едва слышен, а в тонких перстах были страницы из злополучного журнала в желтой обложке. – Ты их искал и едва не убился, только не верь им, это не твоя история. Свою историю ты еще должен написать.

Оторопевший Алекс взял протянутые страницы, а Татиана, перекрестившись, пошла к собору. Ее скромная серая одежда было похоже на рубище горделивой королевы, которая, потерпев поражение, вслед за ним потеряла разум, но не стать и походку. Походка Татианы завораживала, а за взгляд огромных серо-голубых глаз можно было положить к ее ногам не только свою жизнь, но и честь и полмира в придачу. Однако для безумной королевы чья-то жизнь, честь и полмира в придачу, – было никчемной мелочью, недостойной внимания, и она продолжила идти по жизни, неся свой нелегкий крест.

– Зачем ты мне их дала, – только и успел ей вслед оторопело пробормотать Алекс.

Татиана неожиданно остановилась, повернулась и внимательно посмотрела на него огромными серо-голубыми глазами. В них была такая любовь и сочувствие к нему, жалкому в своих мелочных проблемах, что Алекс мгновенно пожалел, что не встретил на своем жизненном пути эту женщину, верную, любящую, что боготворила бы его как отца своих детей.

– Журнал на кладбище, – Татиана поправила выбившийся из-под платка прядь светлых волос, – там и ищи. Только в журнале другая история. Я повторяю, напиши свою книгу. Уверена, у тебя получится.

Алекс недоуменно застыл столбом. Он ничего не понял из слов Татианы о другой истории и мучительно соображал, откуда этой безумной известно, что он пытается писать, поскольку никому об этом не рассказывал. В себя Алекса привел сигнал мобильника, означавший, что опаздывает на работу. Надо было спешить, но он решил разыскать этот злосчастный журнал, из-за которого чуть не упал с колокольни.

Он торопливо прошел на старое кладбище, примыкавшее к собору. Кладбище за то время, когда в стране радикально несколько раз менялась власть, было частично снесено и закатано в асфальт, и сейчас осталось с десяток могил, под которыми упокоились прежние настоятели собора. У нынешнего настоятеля собора руки еще не дошли до кладбища, и оно представляло собой убогое зрелище, заросшее высохшей травой, с покосившимися крестами и расколотыми гробницами.

Алекс не любил ходить по кладбищам, почему-то на погосте ему всегда казалось, что ищет и никак не может найти свою могилу. Потом он плохо спал по ночам, и каждый раз ему снился один и тот же сон в трех частях. В первой части он находил свою могилу, но вместо того, чтобы ей поклониться, попирал ногами. Во второй – начинал разрывать могилу, прекрасно осознавая, что кроме полусгнивших досок, тряпья, костей и черепа с отросшими и свалявшимися волосами в ней ничего не найдет, но упорно продолжал рыть дальше, пока истертые об глину пальцы не касались крышки гроба. В третьей части сна, поднатужившись, срывал крышку, и тяжелый смрад гниения с головой накрывал его, тошнота подкатывала к горлу, и он отшатывался от могилы.

В этот момент он всегда просыпался и вскакивал, весь мокрый, сердце кузнечным молотом бешено лупило по ребрам, и нестерпимо начинала болеть голова. Он вставал в поисках таблетки снотворного и стакана с холодным чаем. Мертвая луна заглядывала в окно, заливая комнату холодным серебристым светом, одеяло на постели было скомкано, наволочка подушки неприятно пахла потом, а простыня длинным светлым языком, напоминая петлю висельника, свешивалась на пол.

Алекс, вступив на осколок старого кладбища, и, позабыв о журнале, стал бесцельно бродить по нему и читать сохранившиеся надписи, пытаясь разобрать причудливую вязь церковнославянских букв. Чем больше он разглядывал уцелевшие кресты и надгробия, тем больше у него крепла уверенность, что сумеет найти на этом старом кладбище свою давно утерянную могилу, и на следующем надгробии наверняка будет высечено именно его имя.

Ему вдруг показалось, что сейчас кто-то подбежит к нему со спины, тюкнет по темечку, и он рассыплется на множество мелких ледяных кусочков, и тотчас ощутил, как обух топора убивца коснулся его темени. Алекс почему-то был уверен, это тот самый, в солдатской шапке-ушанке и шинели, который, теперь был уверен, решил занять его место в этой жизни. Черт возьми, его жизнь не такая сладкая, но так было жалко её до слез, глупую и никчемную, но одну единственную и неповторимую. Обух с треском стал проламывать кости свода черепа, он хотел закричать, чтобы оповестить равнодушный мир, что уходит из него, может, хоть кто-то и всплакнет о нём, пока еще живом, и мутнеющим взглядом увидел, какое счастье, к нему неожиданно пришло спасение, среди ржавой прошлогодней травы валялась желтая книжка со звонницы.

За спиной обиженно засопели, послышался звук шагов, он осмелился обернуться, чтобы мельком увидеть удалявшуюся понурую фигуру в солдатской шинели и шапке, с топором в опущенной руке. Он облегченно вздохнул, ему повезло, дыхание смерти только опалило его, но не сожгло, поднял книжку и стер грязь с обложки. Это оказался журнал «Край городов»[2 - петербургский литературный журнал], перевернул страницу и прочитал название повести «Долгая дорога»[3 - «Долгая дорога» – детективная повесть, напечатанная в журнале «Край городов», №89 за 2015 г., в настоящее время издана как электронная книга, ISBN 978-5-4474-6288-8]. Он умел читать книги по диагонали и ухватывать их смысл, хотя и теряя детали повествования, которые потом восполнял, читая книгу повторно.

Пролистав журнал, Алекс на мгновение задумался, вспомнив странный диалог, который то – ли приключился, то – ли почудился ему, когда балансировал на перилах звонницы. Странная книжка лежала на перилах, совсем небожественная повесть, и не было в ней той истины, которую он искал, это был грустный детектив о долгой дороге, которая никогда не приведет к храму. У Алекса была такая особенность, когда, прочитав какое-нибудь произведение, любил сочинять продолжение к ним и обязательно включал себя в новые сюжетные линии. Здесь же сразу почувствовал, что у него ничего не получится, клеймо «зечки» навсегда прилипло к главной героине повести, со временем её фигура потеряла девичью стройность, погрузнела и оплыла, черты лица огрубели, и она к месту и не к месту смеялась неприятным лающим смехом. Алекс как наяву представил, что случайно встретился с ней, когда она, родив непонятно от кого дочку, попыталась подработать на панели. Она пристала к нему на улице и пьяным голосом предложила: «мужчина, не хотите отдохнуть?», и зашлась неприятным смехом. Алекс, ничего не говоря, только ускорил шаг и обернулся, когда отошел почти на квартал. Ему навсегда врезалась в память фигура одинокой женщины под фонарем. Хорошенькая девушка с непростой судьбой исчезла, оставшись только на страницах повести. Больше не стоило её жалеть и сочинять продолжение повести.

Если кого и следовало пожалеть, так это христианство, время её могущества и безоговорочного диктата осталось в прошлом, и теперь на территории церкви можно было встретить совсем небожественные книги, в том числе и детективы. Ведь если разобраться, детективы – это игры дьявола с людьми, которых искушает Люцифер. Он положил журнал на разбитое надгробие, сквозь которое пробивались острые пики высохшей травы.

Non ego. Ego non revertetur[4 - Non ego. Ego non revertetur лат. – не я брал, не я буду возвращать].

1.2

Арон

– Арон, ты встал? – раздался из спальни сонный голос жены.

Тот, кого назвали Ароном, стоял на площадке третьего этажа, опершись на дубовые перила, натертые воском. Повернув голову в сторону спальни, Арон произнес:

– Да, но не беспокойся, можешь еще поспать. Я сам приготовлю себе завтрак.

Арон вернулся к созерцанию огромной люстры, крепившейся к потолку третьего этажа и спускавшейся вниз, в колодец лестницы. Люстра была в стиле сталинский ампир, изготовлена в конце сороковых годов двадцатого век и когда-то украшала дворец культуры сталелитейного завода, размерами два на два метра, с восемью тысячами хрустальных нитей, четырьмя тысячами хрустальных подвесок, выплавленная из латуни и украшенная листьями и выпуклыми золочеными полудугами.

Дворец культуры после закрытия завода стал никому не нужен, был брошен и потихоньку разграблен, и Лара, его жена, приобрела за бесценок эту уникальную люстру. Иногда Арону казалось, что именно под эту люстру и был построен особняк, в котором он жил вместе с женой и дочерью. Это чудо сталинского ампира требовало большого помещения и высоких потолков, однако он категорически отказался строить огромный зал, наподобие такого, где висела эта люстра. Тогда архитектор, проектировавший его особняк, предложил компромиссное решение, и теперь люстра висела в колодце, образованного лестницами с третьего по первый этаж. Когда люстра зажигалась, свет её двух сотен лампочек ослеплял глаза и оттенял благородство дубовой лестницы. Поэтому люстру зажигали редко, в особо торжественных случаях, по вечерам пользовались светильниками, расположенными на стенах. Он всегда вспоминал ответ жены на свой недоуменный вопрос, зачем она приобрела люстру: чтобы восхищаться! Лара оказалась права, он всегда любовался люстрой, её хрустальными нитями и подвесками.

Арон закрыл глаза, и ему вспомнился сегодняшний сон, как он медленно выходил из спальни к лестнице, взбирался на перила и, раскинув руки в стороны, прыгал вниз, с третьего этажа на первый этаж. Падающее тело насквозь пронизывало люстру, одна за другой разбивались и гасли лампочки, и с потревоженной люстры вслед за ним начинали осыпаться хрустальные подвески, с дробным стуком падающие на пол. В медленно-плавном полете тело несколько раз переворачивалось и падало на спину, и мохнатый ковер принимал в свои теплые объятия. От сильного удара он терял сознание, но его тело продолжало рефлекторно дергаться, когда в спину вонзались осколки разбившихся хрустальных подвесок. Напоследок, словно уколом мизерикордия[5 - англ. (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D0%BD%D0%B3%D0%BB%D0%B8%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D1%8F%D0%B7%D1%8B%D0%BA) misericorde – милосердие, кинжал, род стилета], в шею входил самый крупный осколок, и наступала блаженная тьма. Все, отмучился, теперь можно спокойно лежать и ждать, когда кадавра обмоют, оденут, уложат в лакированный палисандровый гроб с бронзовыми ручками и предадут земле под прочувственно-лживые речи якобы близких друзей, озабоченно размышляющих, как отжать у безутешной вдовушки его успешное дело.

Арон открыл глаза, он по-прежнему стоял на площадке третьего этажа, и еще раз закрыв глаза, вновь пережил упоительный миг падения во сне на пол холла.

Первый, второй, третий.

После третьего падения Арон вспомнил, что в последней части сна в холле первого этажа появлялся некто, в солдатской шинели и шапке-ушанке и пристально смотрел на него, лежавшего в позе витрувианского человека, раскинувшего руки и ноги и оплывающего кровью от бесчисленных порезов. Этот незнакомец, перед тем, как он потерял сознание, неожиданно спросил, впрочем, не требуя ответа:

– Ты устал от этого богатства и хочешь от него уйти?

Что за глупый вопрос, как это отказаться от дела, на которое положил, чуть ли не десяток лет жизни. Арон усмехнулся, приснится же всякая ерунда, тряхнул головой и обнаружил себя в холле первого этажа, где оделся и вышел на крыльцо.

С небес тут же обрушился колокольный звон, подхватил и на мгновение перенес в далекое детство, когда летом, после теплого дождя, босиком бегал по лужам и громко кричал во все горло: «Старый барабанщик, старый барабанщик, старый барабанщик крепко спал. Он проснулся, перевернулся, три копейки потерял».

День сегодня обещал быть хорошим, на высоком голубом небе ни облачка, холодное октябрьское солнце упрямо карабкалось на небо, а пронзительно-холодный воздух был пропитан горечью палой листвы. На губах Арона появилась мечтательная улыбка, он потянулся, вдохнул полной грудью свежий воздух и трусцой пробежался к пристройке с крытым плавательным бассейном. Каждое утро он плескался в прохладной воде бассейна около тридцати минут. Пока Арон плавал кролем в голубой воде бассейна, от стенки до стенки, наматывая обязательные три километра, можно сказать несколько слов об особняке, где он жил с семьей.

Улица, на которой стоял дом Арона, была примечательна тем, что на ней селились самые богатые люди в городе. Высоченные кирпичные заборы пытались спрятать от посторонних глаз их особняки, но все равно были видны их верхние этажи и крыши. Дом Арона не было видно с улицы, и это было достигнуто следующим образом. Земельный участок был окружен решетчатым забором, очень скромным по сравнению с другими заборами на этой улице. За ним были высажены высокие и густые вечнозеленые кустарники, за которыми прятался другой забор, окружавший его дом. Поэтому с улицы ничего не было видно, и создавалось обманчивое впечатление пустого участка, засаженного кустарником.

На такие расходы по строительству двух заборов он пошел из прагматических соображений, чтобы не возбуждать праздное любопытство незваных гостей, которые могли нанести нежданный визит с недобрыми намерениями. Вдобавок перед строительством прошел ряд ограблений соседей, некоторые из них имели кровавые развязки в виде хладных трупов не только охранников, но и их хозяев с детьми. Милиции, как ни странно, удалось найти преступников, которых отправили на долгие годы за решетку, но никто не научился оживлять покойников, которые теперь получили вечную прописку на городском кладбище, и в зависимости от занимаемого положения, под скромным или богатым надгробием.

Поэтому, – два забора, электронные охранные системы вкупе с охранниками, еще и милые собачки, которые не лаяли, а предпочитали сразу рвать на части любого, кто попытался перелезть через заборы. Сам особняк был выстроен в стиле харьковский конструктивизм (харьковский конструктивизм – архитектурный стиль застройки г. Харькова в 30-е годы 20 века), в виде трех больших кубика-переростка и одной стеклянной полусферы, в ней был расположен зимний сад. Гараж и бассейн были построены отдельно, к ним вел крытый переход из дома, но Арон предпочитал ходить в бассейн через двор, чтобы подышать свежим воздухом.

Арон никогда не принимал гостей в доме, слуги не в счет, поэтому никто не знал главных достопримечательностей внутреннего убранства его кубиков. Если бы кому-то случайно посчастливилось побывать в особняке, он бы попал только на первый этаж, и после, пожав плечами, мог сказать, что ничего особенного, функциональный хай-тек, стекло, металл, однотонная мягкая мебель, стулья из прозрачного пластика, в палитре преобладают холодные серые и голубые тона. Такого хай-тека предостаточно в соседних особняках, но был бы ошарашен, если бы его допустили на второй этаж. Чудеса начинались на втором этаже.

Но начнем по порядку. Его жена, полутатарочка, была из простой семьи, отец, инженер с того сталелитейного завода, откуда у них появилась люстра в стиле сталинский ампир, утонул во время командировки, когда Лара была еще девочкой. Мать, медсестра, выбивалась из сил, но старалась ради дочери, и добросовестно тянула лямку её обучения на историческом факультете местного педвуза, поэтому, когда они познакомились, девушка одета была очень скромно. Лара с первых минут обаяла его своими раскосенькими глазками, в которых было любопытство и неуверенность в себе домашней девочки, вырвавшейся на свободу из-под строгой материнской опеки. Она была среднего росточка, тоненькая, смугленькая, с густой копной длинных черных волос. Он быстро приучил ее к себе, начав с беспроигрышной покупки дорогих и модных женских тряпок и обуви. Теперь Лара сама покупала не только себе, но и дочери, одежду и обувь в магазинах Парижа или Милана.

Поэтому, когда особняк был еще в проекте, она твердо заявила ему, что хочет один этаж отделать в стиле Древнего Рима. Причиной такого желания была её влюбленность в историю Древнего Рима, а когда Лара впервые побывала в Италии и увидела воочию эти блистательные развалины, которые и спустя тысячелетие до сих пор поражают воображение, твердо решила воссоздать обстановку римской виллы на одном из этажей особняка. Он пожал плечами, а потом стоически оплачивал счета, но результат превзошел все ожидания.

Все эти портики, полуразрушенные колонны, барельефы с цветочным орнаментом, мраморные скамейки, вазы с цветами, мозаики, статуи богов и бюсты героев, – поражали воображение. Дизайнер, оформлявший «римскую» часть дома, умудрился еще устроить лабиринт, состоявший из нескольких залов, камер и переходов, расположенных по столь сложному и запутанному плану, что по нему можно было бродить часами, то выходя в зимний сад, то вновь возвращаясь в лабиринт. Даже в лютый зимний день здесь всегда царила атмосфера осени, настраивая на элегический лад. В редкие свободные минуты он любил полежать на скамейке в одном из залов, созерцая бюсты древнеримских героев. Вика, его дочь, когда была маленькой, любила здесь играть, и множество кукол, изготовленных вручную, можно было до сих пор найти в самых неожиданных местах. Сейчас дочь повзрослела, вытянулась, переросла мать и догоняла его. Дочь взяла от матери смуглую кожу и черные вьющиеся волосы, от него – серо-голубые, в минуты гнева – полыхающие расплавленной сталью глаза. У нее была хорошенькая фигурка, возле её фотографии на доске почета в школе всегда была толпа поклонников, на которых не обращала совершенно никакого внимания. Все свободное время дочь читала, читала и читала, однако при этом умудрялась успешно учиться и заниматься бальными танцами. Своего партнера по танцам – высокого блондина Костю – она, не прикладывая никаких усилий, успешно обратила в рабство, и он тенью следовал за Викой и был в курсе её интересов. Дочь относилась к Косте как к подружке, с ним делилась прочитанными книгами, которые заставляла его обязательно прочитать. Летние поездки с матерью в Италию пробудили у Вики интерес к римским писателям, и сейчас она зачитывалась Метаморфозами Апулея. Соответственно, Костя то же читал Апулея.

Со второго этажа можно было попасть в зимний сад. Когда Арон впервые увидел свой зимний сад, он вздрогнул, сад напомнил ему описание оранжереи чандлеровского генерала Стернвуда, живого покойника, который мог существовать в чудовищной жаре. В саду цвели орхидеи, филодендроны, афеландры, бромелиевые с белыми прожилками на огромных листах, особенно поражали губы Хукера, ярко красные, словно раскрытые для поцелуя губы безвкусной кокотки, а уж цветы пассифлоры, кавалерской звезды, были подобны аляповатым орденам на мундире туземного царька, что недавно слез с дерева, нацепил клоунский мундир с генеральскими звездами и увешал себя наградами с головы до ног. Жена поселила в оранжерею таких же красочных попугаев, чьи резкие крики, похожие на кошачье мяуканье, добавляли экзотики этому месту. Он долго не мог находиться в душной и жаркой атмосфере зимнего сада. Арон надеялся, что избежит судьбы генерала Стернвуда, и его дочь, когда вырастет, будет паинькой и не совершит таких глупостей, как Кармен, младшая дочь генерала.