Открытие Индии (сборник)

Безгубый рот скривился, крючковатый нос – дырявый, словно изъеденный коррозией – задвигался из стороны в сторону, и Джаггернаутов сказал:

– Четыре года назад я сгорел в танке, комбриг. Насмерть. Ф-фухх! Редкостное все-таки дерьмо эти карбюраторные движки!.. Н-да, знал бы ты, летчик, как это больно – сгорать заживо…

Перепончатые веки без ресниц рывком опустились, но не сумели прикрыть изъязвленные дыры глазниц. Снова произошло многосоставное движение, и горелая образина товарища Джаггернаутова уплыла вверх, в привычный дымный сумрак. На свет появилась скукоженная рука без перчатки с зажатыми в ней двумя большими пакетами из плотной бумаги. Пакеты были совершенно одинаковыми и отличались лишь надписями.

На одном была крупная цифра 1, нарисованная через трафарет, а на другом – 2.

– Жаль, что ты не любознателен, комбриг. Я мог бы рассказать такое… – горько сказал Джаггернаутов. Помолчав и повздыхав, встрепенулся: – Хорошо же. Буду краток. Твоя задача – долететь до места, приземлиться либо приводниться, высадить пассажиров, выгрузить н-н-научное (слово далось ему с трудом) оборудование. После окончания исследований вернуться. Держи. Это инструкции. Вскроешь в воздухе, когда поймешь, что пора вскрывать.

– А я пойму? – усомнился Черемша, все ещё находящийся под впечатлением, оставленным ему внешностью бывшего танкиста.

– Да, – просто и негромко сказал Джаггернаутов, но в его неприятном голосе была такая сила, что Черемша поверил ему сразу и безоговорочно. – А теперь проваливай, – сказал Джаггернаутов и почему-то хихикнул.

Черемша встал с медицинского вида кушетки, на которой, оказывается, все это время сидел (она на мгновение стала видна, а затем исчезла – будто не было), и пошел прочь от стола с зеленой лампой и спаленным насмерть в танке, а сейчас вполне живым «покойником». За время их беседы стало ещё темнее; дым, кажется, сгустился до полной осязаемости. Черемша бродил вдоль стен, постоянно натыкаясь на длинные гимнастические скамьи, составленные в шаткие высокие штабеля. Двери не было.

– Что ты там ищешь, Черемша? – донесся из страшного далёка голос Джаггернаутова. – Дверь, что ли?

– Дверь, конечно, – раздраженно (только что с вершины штабеля, который он пнул, сорвалось ядро для спортивного метания и пребольно ударило его по колену) отозвался Черемша.

– Напрасный труд, – сообщил погорелец. – Её там нет. Тебе придется прыгать в окно, лётчик. Иди на свист, – и Джаггернаутов засвистел каким-то загробным булькающим свистом. Негромким, но отчаянно царапающим черемшинские нервы.

Черемша сказал несколько фраз, щедро сдобренных отборным матом, и подчинился целеуказующему звуку.

Чтобы подобраться к окну, пришлось пройти в непосредственной близости от товарища Джаггернаутова. Валерий скосил глаза и до него дошел смысл фразы о буквальной постановке того на ноги. Джаггернаутов был калекой. Он сидел в огромном инвалидном кресле, изготовленном из толстого бамбука, отделанного слоновой костью, черепаховыми панцирями и литой бронзой. Ободья колес «каталки» топорщились ужасающими серпообразными клинками – кажется, тоже бронзовыми и, без сомнения, великолепно отточенными. Спереди и сзади под колеса были подложены башмаки, предохраняющие кресло от самопроизвольного перемещения. Башмаки были надеты на ноги, отрезанные по самый пах и обмотанные по срезу толстым слоем окровавленных, но уже крепко заскорузлых бинтов. Ноги лежали беспокойно, подергивались и слабо дымились из-под бинтов и башмаков. Этот дым и висел в комнате, понял Черемша.

– Мои собственные, – прокомментировал Джаггернаутов. – Никак не решусь выбросить. Привязанности, чёрт бы их побрал… Чего встал, летчик? Сигай в окно, не трусь.

Черемша, совершенно уже обалдевший, послушно забрался на широкий подоконник и потряс облупленную раму. Высота, с которой придётся прыгать, была не ясна, и его пробирала лёгкая дрожь возбуждения перед рискованным поступком. Рама не открывалась.

– Учти, там верхний шпингалет заедает, – сказал Джаггернаутов.

Черемша сдвинул шпингалеты (ничего не заедало в верхнем, напротив, штырь скользнул как хорошо приработанный поршень авиадвигателя), ударил ладонью по оконному переплету и шагнул в неизвестность.

* * *

Падение было непродолжительно; удар – страшен. Мгновение столкновения с землей, до предела насыщенное адской болью, растянулось подобно резиновому амортизатору… Черемша успел внятно почувствовать, как мелкие кости ног превратились в крошево, а несколько крупных обломков берцовых костей, размозжив таз, пробив брюшину и грудную полость, на мгновение возникли над переломанными ключицами и вошли в голову. Он услышал надрывный вой двигателя, перед глазами возник нелепо задранный штурвал, беснующиеся приборы истребителя, за фонарем кабины мелькнул не то столб, не то печная труба, самолет врезался в него плоскостью, бешено дернулся, стекло разлетелось; слева пронесся, кувыркаясь, аккумулятор, на Черемшу стремительно надвинулся штабель дюймовых арматурных прутьев… И боль оборвалась.

* * *

– Валерий Павлович, – осторожно тормошил его Толедо, – просыпайтесь, Валерий Павлович. Приехали.

Черемша сгреб его за грудки, встряхнул раз и другой, рыкнул:

– Ты что это, паскуда, а?! Чем ты меня уколол, г-гаденыш?

Толедо молчал. Голова его моталась, на прикушенной губе набухла темная капля, стекла на крепкий подбородок тоненькой струйкой.

– Валерий Павлович, прекратите. Он всего лишь выполнял приказ, – сказал с переднего сиденья Шамсутдинов. – Выходите, вас ждут.

Черемша, блеснув гневным глазом, полез из машины. Толедо утер кровь платком, поднял что-то с пола автомобиля и последовал за ним.

– Вы забыли инструкции, – сказал он, выбравшись из машины, и протянул Валерию два больших пакета из плотной бумаги. Пакеты были совершенно одинаковыми и отличались лишь надписями, нанесенными через трафарет.

На одном была крупная цифра 1, а на другом – 2.

* * *

Ангар, устроенный под горою, приближался. Шамсутдинов и Толедо, легкой походкой похожие на физкультурников, шли впереди, не оборачиваясь, и громко хохотали. Плюгавый очкастый Кривнов, помощник авиаконструктора Болховитинова, семенил рядом, что-то лепеча о новом самолете, на котором предстояло лететь Черемше. Черемша хорошо знал как Болховитинова с Кривновым, так и их проклятые самолеты. С августа 37-го, когда экипаж Леваневского на И-209-ом, спроектированном Болховитиновым, пропал с концами, Черемша всю их контору возненавидел – крепко и навсегда. Сейчас он едва сдерживался, чтобы не устроить ураганной ярости скандал. Дурак же Кривнов состояния его, кажется, не замечал: забегал вперед, чтобы заглянуть в лицо, путался в ногах и говорил, говорил…

Валерий остановился, закурил и задумчиво спросил нетерпеливо топчущегося конструктора:

– Тебя в детстве мальчишки часто лупили?

Кривнов заметно опешил.

– Позвольте?..

– Когда мне было лет девять-десять, я похожему на тебя заморышу в очках одним ударом выбил челюсть только за то, что он болтал без умолка пять минут. С тех пор выдержка у меня возросла, конечно… но ты болтаешь уже шесть. Намек понятен?

Намек Кривнову был понятен. Больше он не проронил ни слова.

* * *

Самолет Черемше активно не понравился. Он был сравнительно мал, пузат, всего с двумя моторами. Широкие длинные крылья казались прикрепленными не на законное место, а куда попало – были смещены к хвосту и кверху. Опирался самолёт на внушительные поплавки, позволяющие осуществить посадку на воду или снег. Кривнов, опасливо косясь на Черемшу, сказал:

– БК-101, «Альбатрос». Детище прогрессивной конструкторской мысли. Открывает совершенно новое направление в авиастроении.

Воплощение прогрессивной конструкторской мысли в металл, похоже, было ограничено отсталостью технологии и нехваткой средств. Корпус у птички оказался фанерным. Черемша покачал головой и сказал:

– Да ты не идиот ли случаем, Кривнов? Лететь в декабре в Арктику на деревянном самолете? Или ты меня за идиота держишь? А может… может, ты вредитель – вместе со своим генеральным?

Кривнов, потея и вибрируя, начал сбивчиво оправдываться. Глядя на него, нетрудно было представить, что он в самом деле саботажник, пойманный на месте преступления. Черемша широко улыбнулся удачной шутке, но улыбка его в тот же миг окаменела: Шамсутдинов упруго шагнул к дрожащему очкарику и выстрелил ему в голову из револьвера. Труп бросило на фюзеляж «Альбатроса», он ударился плечами и упал ничком на бетонный пол. Шамсутдинов, пряча пистолет в кобуру, задорно подмигнул Черемше вернулся к Толедо.

Пока труп убирали и замывали кровь, возникла неловкая пауза. Черемша, вдруг в каким-то запредельном озарении осознавший, что это его слова о вредительстве стали командой к расправе, с остервенением сосал папиросу, пытаясь успокоить впавшую в истерику совесть. Стройный палач вполголоса рассказывал что-то увлекательное своему неприметному товарищу, тихонько над рассказом посмеивающемуся. Ни один из них, отметил Черемша, не потерял и капли присутствия духа.

Вытирая ладони о замасленную ветошку, к ним быстрым шагом подошел крепкий человек в рабочем комбинезоне.

– Завьял Ничипоренко, бригадир монтажников, – представился он и крепко пожал Черемше руку. – Кривнова давно пора было шлепнуть. Не наш человек, однозначно. Он, скотина, специально в расчеты ошибки вносил, думал, никто не заметит. Потому только и не кончали, что все равно фюзеляж перед вылетом положено кровью намазать.

– Первый раз слышу, – глухо сказал Черемша. – Что за чушь?

– Не такая уж и чушь. Вам, Валерий Павлович, многое сегодня предстоит впервые услышать. Например, вы в курсе, что погибли при испытаниях истребителя два дня назад?

– Кто погиб, я?!

Это не лезло ни в какие рамки.

– Ага. Вот, гляньте, некролог. Шестьдесят восемь подписей, первая – Клима Ворошилова.