Общество как договор между сильными и слабыми. Очерки по экономике истории

С помощью этих соображений географического характера можно истолковать как рождение, так и гибель первой (пра)русской цивилизации. Последовавшая за упадком пути «из варяг в греки» массовая колонизация привела к концентрации населения в верховьях Волги и Оки, что изменило его этническую структуру, язык и доминирующий характер деятельности. По существу, все, что объединяет сложившийся на этой территории великорусский этнос с южнорусским этносом Киевской Руси, – это православная вера и династия Рюриковичей, пережившая Киевскую Русь на 400 лет.

К какому точно времени следует отнести переход от киевского к удельному периоду в истории России? И. Кулишер полагает возможным считать началом удельного периода 1054 г. – смерть Ярослава с последующим разделом княжеств. Это обосновывается, во-первых, тем, что внешнеторговая ориентация, по его мнению, не определяла специфику днепровского периода по сравнению с верхневолжским: вместо торговли с Византией развилась торговля Новгорода с Ганзой, Новгород же соединялся прямым речным путем Волхов – Ильмень – Мета – Волга с Москвой. Во-вторых, тем, что торговля как таковая не определяла специфику ни одного из этих периодов по причине незначительности ее влияния на хозяйство большинства населения. Основная масса населения жила земледелием и промыслами для собственного потребления. Верхушка, живя тем же, имела также предметы роскоши за счет торговли. Значит, красивая жизнь незначительной части населения – это единственное, в чем выражалось влияние торговли на общество и хозяйство.

В такой трактовке фактов древнерусской истории отражается распространенный в историографии подход, отводящий естественной среде незначительную роль и ставящий во главу угла деревенскую жизнь абсолютного большинства населения. А поскольку для основной массы русского народа почти вся история России прошла в деревне, при таком подходе во многом стираются границы между различными ее периодами и разными цивилизациями, каковыми, по существу, были Русь, размещавшаяся вдоль Днепра, и Россия с центром в верховьях Волги.

Против такой оценки Кулишера можно возразить, отметив разницу во влиянии на русское общество торговли с Византией и с Ган-зой. Во-первых, в торговлю с Византией была втянута вся Русь с крайней северной ее точки – Новгорода – до крайней южной – Киева. Втянута непосредственно в силу нахождения на торговом пути. В то же время торговля с Ганзой касалась только Новгородской земли, отражаясь слабо на северо-восточных княжествах и никак – на южной Руси. Во-вторых, торговля с Византией определяла иерархию русских городов, начиная от главного города, тогда как торговля с Ганзой на это не влияла. Северо-восточная область со сменявшими друг друга старшими княжествами – Ростовским, Суздальским, Владимирским, позднее Московским – была в стороне от нее, а центр этой торговли – Новгород – не только не был центром русской земли, но и по многим свойствам был самостоятельным государством.

Наконец, в торговле с Византией заинтересованность и инициатива были у русских. Об этом можно судить по следующим признакам: а) русские князья предпринимали походы на Царьград, добиваясь таким образом выгодных условий торговых договоров; б) торговля имела одностороннюю направленность на Царьград; при регулярных визитах русских купцов в столицу Византии и постоянном нахождении в нем русских гостей ответных визитов греческих купцов практически не было, как и пребывания греческих гостей на Руси; в) в торговых путешествиях русские пользовались собственным флотом; г) между функционированием пути «из варяг в греки» и заселенностью Приднепровья в истории проявилась очевидная зависимость, в частности после упадка пути произошел отлив населения из этих территорий, что указывает на наличие заинтересованности в данной торговле и у простого населения. Эта заинтересованность, очевидно, была связана с предоставляемыми князьями защитой от внешних врагов и правопорядком, а также с некоторыми выгодами от обмена продуктов своих промыслов на заморские товары.

Схожие факты можно привести и относительно торговли Новгорода с Ганзой, только указывающие на заинтересованность и инициативу, исходившие от немцев, а не от русских: а) походы немецких рыцарей на Новгород, Псков и Ливонию; б) скорее одностороннее направление торговли на Новгородскую землю; в) наличие в Новгороде немецкой слободы при отсутствии русской в немецких или иных городах союза; г) отсутствие у русских собственного флота в этой торговле (при необходимости аренда русскими немецких, датских и прочих судов); д) выход (хотя и временный) Новгорода из Ганзейского союза после его завоевания Иваном III. Это указывает на то, что прекращение торговли с Ганзой произошло по инициативе русских, чему нельзя найти аналогов в истории их торговых отношений с Византией.

Таким образом, хотя торговля в киевский период и влияла в основном на благосостояние верхушки, ее значение далеко превосходило ее удельный вес в занятости. Это значение можно обозначить как государствообразующее и вместе с тем классообразующее, поскольку именно возможности выгодной торговли привлекли в этот регион варяжские дружины вооруженных купцов. Последние, имея дело с относительно слабым партнером, выступали как гастролирующие бандиты, если воспользоваться терминологией М. Олсона [Olson, 1996; 2000], т. е. полностью его обирали; если же партнер обладал достаточным силовым потенциалом, они с ним торговали. В соответствии с этой схемой варяги грабили местное славянское население и пытались делать то же на территориях Византийской империи. Однако способность последней к сопротивлению побудила их переключиться с грабежа на торговлю. Нечто подобное произошло и в их отношениях со славянами, только здесь главную роль сыграл не славянский силовой потенциал, а переключение варягов с краткосрочных на долгосрочные отношения с местным населением, в результате чего они превратились в оседлого бандита. Это значит, что теперь местное население не просто обиралось, а получало в обмен на дань элементы правопорядка. Переход варяжского гастролирующего бандита к оседлости вкупе с объединением приднепровских земель под единой властью при Олеге и знаменовал возникновение первого русского государства. Вместе с ним стала складываться и социальная структура с варяжским княжеским кланом во главе вместе с их дружинами, славянским сельским населением в середине и многонациональными холопскими низами [Фроянов, 1996].

Определяющее значение торговли для формирования первого русского государства и общества вкупе с тем фактом, что данное значение целиком проистекало из географических условий речного пути, позволяет обозначить эту прарусскую цивилизацию как своеобразное «гидравлическое» торговое общество. Термин «гидравлическое общество» применялся К.А. Виттфогелем [Wittfogel, 1957] для обозначения восточных обществ в Египте и Междуречье, в Индии и Китае, располагавшихся на реках. Реализация хозяйственных выгод рек в этих обществах требовала инфраструктуры, строительство которой могло быть осуществлено только при наличии центральной организации. В чем-то схожая ситуация сложилась и на Днепре: так же, как в случае с Нилом, Евфратом и Тигром, Индом и Гангом, Янцзы и Хуанхэ, река имела большое хозяйственное значение для всего общества, полные выгоды от такого географического положения могли быть получены только при наличии мощной вертикали власти. Спецификой же киевского «гидравлического» общества стала отраслевая направленность соответствующей хозяйственной деятельности. Река была важна не для земледелия, а для торговли. Выгоды от последней были обусловлены наличием силовой организации, способной обеспечить защиту купцов в этих крайне неспокойных местах.

Лесная чаща и Великороссия

Следующая за киевской великорусская цивилизация сформировалась в лесах волго-окского междуречья. Ее общественный строй и исторический путь также во многом были определены особенностями расположения центра и окружавшими его обширными лесными массивами. Собственно, именно об этой территории в первую очередь идет речь, когда обсуждается обусловленность российской «институциональной матрицы» географическим расположением. Ключевое значение природного фактора в формировании российского общественного строя отмечали В.О. Ключевский, Р. Пайпс, П. Гетрелл, С.Г. Кирдина, О.Э. Бессонова, Л.В. Милов и другие обществоведы.

Исходя из этих географических соображений, обычно указывается на то, какие элементы строения общества органичны для России и какие элементы следует считать чуждыми ей, что становится основой для оправдания российской истории в ответ на ее либеральную критику. Оправдание истории строится на основе обусловленного природой потолка для развития общества. Предполагается, что сравнения с передовыми странами Запада имеют смысл только после определения того, какой уровень личной свободы, развития экономики и культуры является достижимым для России. Впечатляющие исторические успехи Запада по сравнению с российскими рассматриваются как естественное следствие лучших условий для развития человека и общества, в которых Запад жил в прошлом и живет сейчас. Из-за этого потолок для культурного развития Запада выше российского потолка. Если учесть условия западных стран, они в принципе способны на большее[9 - Данный подход означает, что российские успехи могли бы быть более значительны и долговременны при условии постоянного развития органичной для России культуры. Во главу угла всегда надо было ставить собственную традицию. И ответы на вызовы времени нужно было искать в творческом проникновении в свою традицию, поскольку, если вызов обращен к тебе, ответ на него должен быть найден в тебе самом. Российское же общество всегда искало ответы не в себе, а в других традициях, жило чужой жизнью, что помешало ему освоить себя.].

Первый в истории Великороссии период Ключевским обозначался как верхневолжский, удельно-княжеский, вольно-земледельческий. Здесь, как и в определении Киевской Руси, естественная среда рассматривается как источник политико-социальной структуры. Термин «Великороссия» стал употребляться для ее отличия от других Россий, возникших на обломках первой русской цивилизации и в равной мере претендовавших на статус единственной наследницы Киевской Руси, а именно Литвы и Новгорода. История Великороссии начинается еще в недрах Киевской Руси в процессе ее постепенного ослабления, важными вехами которого были смерти великих князей Ярослава в 1054 г. и сыновей Владимира Мономаха Мстислава Великого, Ярополка и Юрия Долгорукого соответственно в 1132, 1139 и 1157 гг.; а также переезд в 1155 г. Андрея Боголюбского из Вышгорода во Владимир и опустошение им Киева в 1169 г.

Обеднение и ослабление Киевской Руси, довершенное ее разорением Батыем в 1239–1240 гг. и смертью в 1264 г. последнего значительного князя Южной Руси Даниила Галицкого, сопровождалось отливом населения из этого региона по примеру социальной верхушки, поданном, в частности, Андреем Боголюбским. В ходе колонизации Юго-Западной Руси начиная с XII в. в область волго-окского междуречья происходило слияние пришлого южнорусского населения с финскими туземцами. Вначале заселялись средняя и восточная части Суздальской земли – Нижний Новгород, Ярославль, Ростов, Суздаль, Владимир, Боголюбов, Юрьев, Переяславль. Впоследствии под ударами татар произошел перелив населения на запад Суздальской земли – в Тверское и Московское княжества.

Основные экономико-политические характеристики данной территории задавались лесом и рекой. Обширные неосвоенные лесные пространства ориентировали на подсечно-огневое (переложное) земледелие, предполагающее кочевой характер образа жизни крестьянского населения. Разветвленная, «паутинная», по выражению Ключевского, речная сеть порождала множество разрозненных уголков, осваивавшихся обособленными группами, что вызывает аналогию с упоминавшейся выше территорией Балканского полуострова с изрезанной береговой линией и пересеченной местностью, обеспечивающими прибежище множеству мелких сообществ.

Москва, постепенно ставшая центром Великороссии, обладала рядом геоэкономических преимуществ, отчасти роднивших ее с Киевом. Речь идет о ее расположении на пересечении дорог, соединяющих Северную Европу, Южную Русь, Поволжье и Среднюю Азию. Относительное значение этих преимуществ усилилось благодаря монгольскому нашествию, разорившему как Приднепровье, так и старые княжества Суздальской земли. Первое способствовало перемещению в XIV в. усилиями генуэзцев основного торгового пути с устья Днепра в устье Дона, в результате чего Москва оказалась на дороге из Северной Европы к Азовскому и Черному морям. Тем самым Москва стала одним из связующих звеньев между Средиземноморьем с господствовавшими там итальянскими торговыми республиками и Ганзейским союзом. Однако в отличие от пути «из варяг в греки» этот путь все же был второстепенной связкой между старым и новым Кругами земель, из-за чего Великороссия под началом Москвы никогда не отличалась торговой специализацией, как предшествовавшая ей Киевская Русь.

Перетекание русской истории из удельного в московский период происходит еще более постепенно, чем переход от гибели киевской цивилизации к новой великорусской цивилизации. Этот период по-прежнему характеризуется центральным значением Москвы в Северо-Восточной Руси, к чему добавляется определяющая для периода динамическая территориальная характеристика, а именно активная колонизация. И если колонизация, отделившая киевский период от удельного, характеризовалась перемещением старшего княжества с юга на северо-восток, то последующая колонизация уже никогда не приводила к такому переносу центра, обеспечивая лишь расширение подвластных ему территорий. В результате этот период от всех остальных периодов русской истории стал отличаться темпами колонизации и расширением территории России: ежегодное увеличение, по размеру равное территории Голландии, «в течение 150 лет подряд» [Пайпс, 1993, с. 114]. И если при Иване Калите площадь Московского княжества составляла 30 тыс. кв. верст, при воцарении Василия III – 1 млн кв. верст, то при воцарении Петра 1—12 млн, так что от Калиты до Петра – увеличение в 400 раз, а от Василия до Петра – в 12 раз. Правда, при Калите Московское княжество составляло лишь незначительную часть русских территорий, но при Василии к нему уже относилась большая их часть, так что в московский период территория Московского княжества удесятерилась по сравнению с площадью исконных русских территорий в Приднепровье и Поволжье.

Другой важной особенностью, приобретенной Россией именно в этот период, стала крайне низкая плотность населения. При огромных темпах роста территории России ее население с середины XVI до конца XVII в. почти не возросло. Этому способствовали татарские набеги, Ливонская война, опричнина, Смутное время, голод и эпидемии, царские подати и закрепощение крестьян, из-за чего произошло «сползание» населения к югу и востоку вкупе с его «расползанием» по все увеличивавшейся территории. Если в начале периода русская территория – в основном Московское княжество и Новгородская земля, то в результате колонизации в центральной области на долю пустошей в 1580—1590-х годах стало приходиться 49 % против 5 % в первой половине столетия; в Новгороде же в период 1545–1583 гг. убыль населения – почти 80 % [Кулишер, 20046, с. 191–193].

Одним из направлений расширения территории было движение на юг, инициированное крестьянами, которые в зависимости от их организованной способности к сопротивлению кочевым народам осваивали леса (черные крестьяне) или степи (казачество), и в еще большей степени государством. Для последнего главным мотивом здесь была цель обезопасить свои южные границы, постоянно нарушаемые набегами татар. Наиболее эффективным средством к достижению этой цели было приобретение контроля над их территориями, служившими базой для их агрессии. Результатом стало завоевание Казани в 1552 г. и Астрахани в 1556 г., а также строительство сторожевых пунктов по Волге между Казанью и Астраханью – Самары в 1586 г., Саратова в 1590 г., Царицына в 1589 г. – и сторожевых пунктов в степи – Орла в 1564 г., Белгорода, Курска и Воронежа в 1586 г.

Другим ключевым направлением стало движение на восток в направлении Урала и далее за «Камень» и Югру в Сибирь. В отличие от южного направления, инициатива здесь полностью шла снизу – от крестьян в процессе сельскохозяйственного освоения ими восточных лесов и бегства от закрепощавшего их государства, а также от купцов и казаков, двигавшихся на восток в поисках «мягкого золота» по мере исчезновения редкого пушного зверя в восточноевропейских лесах. В истории русской колонизации Сибири наиболее знаменитым приключением стал разбойничий набег Ермака во главе наемных казаков и людей Строгановых на остававшееся там Сибирское ханство с целью получения ясака – дани мехами – с туземцев. Конечным результатом явился разгром Сибирского ханства с последующим переселением туда русского населения с Поморья и Печерского пути – территорий, некогда колонизованных новгородцами с теми же целями и покидаемых теперь по причине исчерпания искомого «мягкого» ресурса. Наличие этих стимулов способствовало постоянному в этот период изменению соотношения населения между Европейской Россией и Сибирью в пользу последней.

Русская колонизация Сибири нередко сравнивается с колонизацией Америк Старым Светом [Бродель, 1992, с. 468]. И действительно, налицо сходство, если не тождество, стимулов, состоявших для простого населения в стремлении облегчить свое социально-экономическое положение путем бегства из общества, где они занимали низкое положение, а для сильных и богатых – в обогащении имевшимся в изобилии на колонизируемых территориях «желтым» или «мягким» золотом[10 - Экстенсивный рост, связанный с поиском дополнительных ресурсов, является давней и продолжающейся традицией освоения территории России. См.: [Skorobogatov, 2014; 2016; Скоробогатов, 2017].]. Сходны и результаты в виде подчинения и эксплуатации туземного населения и образования империй за счет колонизованных территорий. Подобно другим колониальным империям, пришлось России испытать и отрицательные последствия колонизации в виде войн за перераспределение колониальных владений[11 - Следует, однако, отметить, что русская колонизация наиболее быстрыми темпами шла на восток, поскольку на этом направлении она не встречала серьезного сопротивления. По этой же причине территориальные приобретения России в своей основной части могли иметь лишь косвенный эффект в отношении будущих войн.].

Некоторой особенностью стало более полное, сравнительно с западными колониальными империями, государственное слияние европейских и азиатских регионов России. В отличие от Америк, русская Сибирь практически никогда не стремилась к политической независимости от метрополии. Вероятно, из-за этого Россия стала настолько прочно ассоциироваться одновременно со своими исконными европейскими и с колонизованными азиатскими территориями, что сложилась традиция ее территориальной идентификации как евразийской страны и даже как «Азиопы». В последнем случае акцентируется внимание на пространственном преобладании ее азиатских приобретений над европейской метрополией, а также на доминировании в ее устройстве азиатских элементов. Однако история территориальных приобретений России начиная с заселения исконных земель позволяет рассматривать ее как европейскую страну, подобно ряду других европейских стран сумевшую превратиться в колониальную империю. Для ее обозначения как евразийской страны и тем более как «Азиопы» имеется не больше оснований, чем для обозначения Испанской, Британской или Французской империй как евро-американских стран, разве что только те империи раньше России утратили свои колонии.

Указанные преимущества территории, прежде всего большое пространство для колонизации, компенсировали ее недостатки. Одним из таких недостатков, описание которого имеет давнюю историю в литературе (см., например: [Ключевский, 1987, гл. 3–4; Пайпс, 1993, гл. 1; Милов, 1998; Гэтрелл, 2001; Латов, 2004; Нуреев, Латов, 2016, с. 39–43]), являются неблагоприятные природно-климатические условия для сельского хозяйства, а именно неплодородная почва, холодный климат, длинная зима, невыгодное сезонное и территориальное распределение осадков. Результатом была низкая и нестабильная урожайность, ставившая на первый план проблему выживания. И эту проблему во все времена в той или иной степени решали за счет обеспечиваемых этой же территорией возможностей колонизации, так что скудость земли восполнялась ее количеством. Таким образом, неблагоприятные условия для сельского хозяйства в России в сочетании с обширными пространствами сделали его кочевым – проблему выживания русский крестьянин решал путем перемещения с места на место.

Одним из характерных элементов социально-экономической организации в России, сохранявшимся на протяжении большей части ее истории, стала община и тесно связанная с ней родственная организационная форма – большая семья. При этом в общины собирались крестьяне в условиях как кочевого, так и оседлого образа жизни. Как возникает община, когда земля имеется в изобилии и каждая семья свободно может селиться где пожелает? При подсечно-огневом земледелии ее первая функция могла заключаться в обеспечении экономии от масштаба в процессе расчистки леса под пашню. Вторая ее функция – ограждение членов общины от посягательств на занятую ими территорию со стороны чужаков или, иными словами, ограждение их прав собственности от внешних угроз. Неразрывно связанными с этой функцией являются судебные и полицейские функции, состоявшие в ограждении прав собственности членов общины от посягательств друг друга. Это самые первые функции, возникающие сразу же при освоении свободной территории.

Затем, когда складываются какие-то отношения с государством в любой его форме, появляется проблема регулирования этих отношений. Князь заинтересован в упрощении взимания повинностей, и, соответственно, его интересам отвечает существование общины как административной единицы, возвышающейся над отдельными дворами и ответственной за уплату тягла: проще иметь дело с одной более крупной единицей, чем с несколькими мелкими. Интересам крестьян в первую очередь отвечает стабилизация их положения в суровых условиях, когда речь идет исключительно о выживании. Некий вид страхования представляет собой организация, проводящая уравнительный принцип. В отношениях с государством такой уравнительный принцип будет состоять в раскладке тягла между дворами, предполагающей круговую поруку, ответственность одних членов общины в уплате тягла за других. В условиях же оседлости и возможной при этом редкости земли становится необходимой и функция уравнительных переделов, когда богатый отвечает за бедного не только в уплате тягла, но и в плане обеспечения его средствами к существованию. Община является самым ярким примером общинной формы организации труда, распределения и быта, в котором отразилась задаваемая естественными условиями ориентация сельского населения на выживание.

Негативные геоэкономические характеристики дополнялись и во многом невыгодным геополитическим положением, унаследованным от Киевской Руси, а именно расположением «у входа» в Европу из Азии на пути у кочевых народов. Это беспокойное соседство в московский период было продолжено разместившейся на территории Византии Османской империей вкупе с зависимым от нее Крымским ханством, а также Речью Посполитой, завладевшей исконными южнорусскими и западнорусскими территориями, Ливонским орденом и Швецией. Тем самым Московское государство – в отличие от Киевской Руси, имевшей дело лишь со степными кочевниками, – оказалось в полукольце враждебных государств, что опять-таки возмещалось лишь обширными пространствами на Востоке.

Все это привело к тому, что со времен обретения Московским княжеством политической независимости развитие государства и экономики определялось необходимостью нести огромные территориально обусловленные военные расходы. Большой удельный вес последних в государственном бюджете определял политический строй и важнейшие реформы, структуру экономической деятельности и благосостояние населения[12 - Поэтому Латов определял Московскую Русь как «военное общество, спаянное духом боевого коллективизма» [Латов, 2004, с. 119].]. Крупнейшие социально-экономические реформы – формирование поместной системы и крепостное право, реформы Петра I, реформы Александра II и, наконец, советские коллективизация и индустриализация – диктовались почти исключительно военными соображениями, связанными с реорганизацией армии, улучшением ее обеспечения, подготовкой к войне или военной неудачей.

Таким образом, как геоэкономические, так и геополитические характеристики местоположения Великороссии сделали и ее «гидравлическим» обществом. Конечно, не в смысле расположения вдоль реки, которая бы определяла весь строй ее общественной жизни, а в смысле зависимости каждого члена общества от создаваемых всеми сообща условий выживания. Для этого все население организовывалось в виде множества перераспределительных общинных структур – своеобразных «мини-гидравлических» обществ, на которые сверху накладывалась государственная иерархическая пирамида, вызванная насущной необходимостью обороны.

Выработанный государством с течением времени способ решения оборонных проблем в форме территориального поглощения очага агрессии стал дополнительным к колонизации источником расширения территории. В результате увеличение территории, по существу, было основной характеристикой российской исторической динамики. Если воспользоваться терминологией Ключевского, верхневолжский период истории сменялся великорусским в результате расселения великорусской народности на большой территории на фоне порабощения и упадка других русских народностей. Затем последовал всероссийский период. Его содержанием стало объединение в единое государство всех русских народностей и возвращение приморских территорий, торговая эксплуатация которых вызвала когда-то расселение между ними славянского населения. Советский период, хотя и начался с территориальных потерь, все же продолжил ту же тенденцию, которая уже была реализована в форме распространения советского политического влияния на другие страны и подчинения этих стран в результате формирования социалистического лагеря.

Глава 3

Силовой потенциал и формы рационального поведения

Люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость.

    Н. Макиавелли

Рациональное поведение традиционно рассматривалось в отрыве от возможности рационального же применения силы. Это стало одним из выражений принятого в неоклассической теории допущения о совершенстве и однородности институциональной среды. Однако, подобно предпосылке о совершенстве и однородности естественной среды, данное допущение также нуждается в смягчении для расширения диапазона исторических явлений, которые могут анализироваться методами экономической науки.

Расширительное понимание «экономического человека»

Основу экономического анализа составляет предложенный Смитом принцип «экономического человека». Типичный член общества всегда действует в личных интересах. В то же время жесткие правовые рамки рыночной экономики – это та «необходимость», которая его «принуждает к добру». С самого зарождения экономической науки человеку приписывался своего рода «разумный» эгоизм – такая забота об индивидуальной выгоде, которая находилась бы в согласии с аналогичными «заботами» других людей. Приписываемая человеку индивидуальная рациональность, побуждающая его действовать в интересах общества, длительное время была основополагающим принципом экономической науки, заставлявшим ее игнорировать поведение эгоистов при отсутствии указанных правовых ограничений.

При изучении истории нетрудно заметить, что такие благотворные рамки для проявления человеческого эгоизма являются скорее исключением, чем правилом. И потому применение экономического метода к истории должно быть связано с расширительным пониманием ее основного принципа – принципа индивидуальной рациональности.

Такое расширительное понимание, не лишая принцип рациональности главенствующего положения в рамках экономического метода, допускает проявление этого свойства и в отсутствие жестких правовых рамок идеальной рыночной экономики, ставящих людей в равное положение. При наличии этих рамок эгоист может быть вынужден в поисках индивидуальной выгоды действовать созидательно и быть полезным для окружающих. Но вне правовых рамок он не преминет воспользоваться возможностями получения выгоды, проистекающими из применения силы. При таких условиях созидание будет уделом лишь относительно слабых рациональных агентов, тогда как более сильные будут употреблять свой эгоизм не для созидания с целью обмена, а для грабежа.

Условия, когда созидательная хозяйственная деятельность оказывается проклятием слабости, никак не могут стимулировать экономический прогресс. Люди при этом более всего стремятся обзавестись и наиболее дорожат силовым, а не экономическим потенциалом. Те же, кому не посчастливилось стать его обладателями, учитывая неизбежность перемещения результатов их труда к более счастливым их собратьям, не будут иметь основания заботиться о долгосрочном процветании своих хозяйств.

Примат силы как первичный фактор истории и связанный с ним низкий уровень хозяйства объясняют то, почему на протяжении большей части истории общества производили сравнительно небольшой излишек сверх минимума средств существования, а обладателями этого излишка становились немногие обладатели силы, причем после доказательства ее наличия в борьбе с подобными себе. Для более слабых рациональных агентов поиск личной выгоды по необходимости должен был выражаться в стремлении не столько к улучшению, сколько к сохранению собственной жизни. Таким образом, тип разборчивого потребителя следует рассматривать не как единственно возможное обнаружение «экономического человека» в реальной жизни, а лишь как его проявление в современной западной жизни, затрудняющей осуществление грабежа и гарантирующей средства существования. В других исторических контекстах для него будет характерной скорее простая борьба за выживание.

Применение силы – это частный, хотя и, возможно, самый яркий пример некооперативного поведения игроков в дилемме заключенного, некогда обозначенный Т. Гоббсом как «война всех против всех». Однако в полном смысле такая война не может быть единственным содержанием истории по причине как ее крайней разорительности вплоть до полного истребления людьми друг друга, так и неравномерности в распределении силы между людьми и коллективами. Это означает, что рациональное поведение включает стремление людей договориться не истреблять друг друга. Такой результат на языке дилеммы заключенного соответствует ее разрешению в случае игры с бесконечным/неопределенным количеством раундов. Выгоды долгосрочного сотрудничества в этом случае могут оказаться более весомыми по сравнению с выигрышем от однократного вероломства, пресекающего возможности дальнейших конструктивных отношений сторон.

Классическая дилемма заключенного предполагает наличие у игроков равных возможностей соперничающего поведения, так что отказ от сотрудничества должен навлечь на них и одинаковые потери. Но если учесть обычно имеющее место неравенство таковых возможностей, то и взаимовыгодное сотрудничество сторон также должно иметь асимметричный характер и осуществляться на основе иерархии, а не на принципах равенства (см. табл. 3.1). Согласно представленному числовому примеру, игрок А обладает вдвое большим силовым потенциалом, чем игрок В, так что в случае соперничества его выигрыш будет вдвое выше. Соответственно, если они договорятся об отказе от борьбы друг с другом, они выиграют от этого, но разделят выигрыш с учетом разности их потенциалов, оставляя игроку В вдвое меньший выигрыш. Наконец, одностороннее вероломство опять-таки позволяет получить однократный выигрыш, но снова различающийся в соответствии с их неравными потенциалами. Этому примеру могут соответствовать две страны с вдвое различающимся силовым потенциалом, война между которыми разоряет их обеих, но и степень разорительности войны, и выигрыш от внезапного нападения, и разделение выгод по результатам мирных переговоров должны соответствовать разности их военных потенциалов.

Таблица 3.1. Дилемма сотрудничества или соперничества при различии потенциалов игроков

Примечание. С — сотрудничество, R – соперничество.

Такой тип решения дилеммы заключенного, вероятно, является одним из наиболее общих описаний социального порядка. Под него подпадают и человеческие отношения в локальных сообществах, в которых люди, равны ли или неравны их силовые возможности, дорожат взаимной дружбой из-за ее долгосрочных выгод. То, что их стимулы к сотрудничеству проистекают из длительных отношений в группе, ярко обнаруживается в тех случаях, когда они готовы вести себя вероломно по отношению к чужакам. В истории поведение членов локальных сообществ, основанное на двойных стандартах отношения к своим и чужим, является до такой степени типичным, что его можно считать закономерно связанным с описанной системой стимулов.

В широком смысле под это решение подпадает и добропорядочное поведение граждан крупных сообществ. Здесь подчинение правилам может рассматриваться как проявление сотрудничества людей не столько между собой, сколько между ними и тем агентом, который эти правила установил, заинтересован в их соблюдении и может наказать за их нарушение. В результате безличные правовые отношения между гражданами оказываются выражением отношений между ними как подданными и государством. И ориентация на долгосрочные отношения, при которых выгоднее дружить, чем враждовать, здесь обнаруживает ту же логику, что и в локальных группах. Если рассуждать от противного, человеку легче совершить преступление против государства, отношения с которым он планирует прервать (скажем, путем эмиграции).

Ипостаси «экономического человека» в разных социально-экономических контекстах

Теорема Коуза – один из основных принципов современной экономики – предполагает взгляд на мир глазами Панглосса: наш мир – наилучший из возможных, поскольку, если есть возможность улучшения, будь то в экономической или политической сфере, она будет использована посредством добровольных сделок. Почему же тогда многие очевидные несовершенства мира сохраняются длительное время? Олсон отвечает, что помимо самовыполняющихся сделок, существуют сделки, требующие третьей стороны. Существует целая сфера жизни, связанная с грабежом, а не обменом, и несовершенство мира связано с несовершенной адаптацией к этой стороне. Сделкам всегда мешает альтернатива в виде грабежа [Olson, 2000].

«Экономический человек» может выступать в различных ипостасях, например, как человек «традиционный» и «современный»: первый заботится о сохранении своей жизни, а второй – о ее качестве, характер же этих «забот» зависит от «институциональных условий», определяющих доступность средств существования и возможность применения силы. Еще одна разновидность самовыражений «экономического человека» – при условии обладания силой он может выступать также в качестве бандита «кочующего» и «оседлого» [McGuire, Olson, 1996]. В полном соответствии с основной идеей дилеммы заключенного, бандит в этой модели ведет себя со своими жертвами в зависимости от ожидаемой длительности их отношений. Кочующий бандит извлекает полную выгоду из возможности краткосрочного грабежа, предоставляемой ему его силовым преимуществом над жертвой, которая, окажись сильнее она, повела бы себя точно так же по отношению к нему. Это хищник, действующий по принципам «войны всех против всех», поскольку не рассчитывает на будущие выгоды от текущего воздержания от насилия. Но если такие долгосрочные расчеты появляются, бандит становится оседлым. Его отношения с обираемыми приобретают характер сотрудничества. Контракт между бандитом и обираемыми молено рассматривать как момент перехода от дикого состояния «войны всех против всех» к организованному обществу, но с той оговоркой, что в отличие от рыночной идиллии традиционной экономической теории это сообщество неравных и потому иерархическое.

Итак, индивидуальная рациональность, неравенство силовых возможностей и долгосрочные выгоды сотрудничества – вот три кита, лежащие в основе любого общества в истории. Рациональность побуждает людей к грабежу – к соперничеству за раздел редких благ, но такой раздел возможен лишь при условии созидательной деятельности, которая не может совершаться без сотрудничества. Так, необходимость производства заставляет людей придавать своим отношениям контрактный характер, а неравенство в распределении силы между ними делает такие отношения иерархическими.

Силовой потенциал, таким образом, оказывается основным передаточным звеном между личным интересом и действиями «экономического человека». От сравнительной величины этого потенциала зависит, будет ли он искать личной выгоды в производстве или в распределении. Поскольку именно сфера распределения является уделом сильных и, значит, источником излишка сверх минимума средств существования, это предполагает доминирование стимулов распределительных над производительными, явную предпочтительность возможностей силовых перед хозяйственными в качестве направления развития «карьеры» рационального индивида.