* * *
Приск не ошибся, Фирмин пожаловал на другой вечер.
В этот раз, правда, один, уверенный в своей силе.
– Эй, Скирон, тебя ждут в борделе! – выкрикнул весело, глумливо.
– Не ждут, – вяло огрызнулся Скирон.
– Ждут, ждут. Три сестерция, и все девки твои. В этот раз никаких караулен. Все по-честному.
– Как же, – недоверчиво хмыкнул Кука.
– А тебя не спрашивают, нарост дерьма из грязных латрин, – пресек неуместный выпад Фирмин. – Быстро, Скирон, бери у нашего казначея монеты, и пошли.
Скирон соскользнул с койки и неуверенно шагнул к Приску.
– Гай, слушай…
– Нет.
– Это кто там вякнул «нет?» – тут же влез в разговор Фирмин. – А ну открывай замочек на кошеле, иначе руку отрублю.
– Вышел отсюда! – обмирая от собственной смелости, заорал Кука.
Он соскочил с кровати, шагнул навстречу непрошеному гостю. Голос сорвался, зазвенел.
Приск поднялся следом. Малыш заворочался на своей койке, демонстративно спустил ноги – мол, готов, встать, если что.
Фирмин повел плечом, Кука отлетел к стене. Приск выхватил из-под матраса заранее спрятанный туда учебный меч. Убить им не убьешь, но приложить можно хорошо. Но ударить Приск не успел – неведомая сила выдернула Фирмина из дверного проема.
– Орк! – только и успел взреветь благодетель Скирона, исчезая где-то в коридоре.
– Фирмин! – раздался голос Валенса. – Ты опять здесь! Сказано – увижу подле новобранцев – изувечу.
И не успел мошенник подняться, как палка центуриона принялась охаживать его спину. Да еще подметкой с гвоздями Валенс добавлял от души. Фирмин только охал, пряча от ударов голову и пах. Потом центурион ухватил легионера за шкирку, выволок из казармы, и уже на улице разошелся вовсю. Новобранцы высыпали поглядеть на представление. Ух, как бил Валенс, с оттягом, не жалея спины, так что туника вмиг пошла полосами, в прорехах на коже заалели рубцы.
– Поймаю кого в канабе, в три раза больше получите! – пообещал центурион тиронам, отирая взопревший после экзекуции лоб. – Фирмин, марш за мной! Латрины мыть, а то в третьей центурии понос, все засрали, мерзавцы! Живо! А ты, Скирон, присоединяйся. Гляжу, не слишком ты устал, коли в канабу захотелось! Шире шаг! Шире! А то за всю ночь не управитесь.
* * *
К концу лета в лагерь прибыло еще человек сорок новобранцев. Их, в отличие от «славной восьмерки» определили в пятьдесят восьмую центурию, в соседний барак. Так что восьми тиронам очень быстро сделалась ясна вся особость их положения: новобранцев из пятьдесят восьмой тренировали по два ветерана на контуберний, а центурион появлялся лишь для того, чтобы отчитать нерадивых и угостить ударами палки. Зато ветераны не жалели розог, поутру являлись с целым ворохом этого добра, чтобы к вечеру измочалить все до единой о спины молодняка. У многих ссадины нагнаивались и взбухали алыми язвами. Кормили их, правда, не хуже, чем Приска и его друзей, зато вечером никто не давал этим ребятам отдыха: являлся либо опцион, либо центурион лично и гнал на работы – до самой темноты.
– Я вот что думаю… – сказал Тиресий Приску как-то вечером, разглядывая парней из соседнего барака. – Валенс назвал нас «быками», помнишь…
– Ну…
– А знаешь, каких бычков кормят лучше всего и не заставляют пахать? – и поскольку Приск молчал, ответил сам. – Предназначенных для жертвоприношений, вот каких.
– Значит, – ответил Приск, – мы должны сделать так, чтобы не попасть под жертвенную секиру.
– Что именно?
– Я думаю.
Тиресий взял его левую руку, повернул ладонью наружу.
– Думай быстрее, старик, тебе грозит опасность.
Глава VI
Фирмин
Лето 849 года от основания Рима. Эск. Нижняя Мезия
Три когорты выстроились на плацу с полным вооружением, с грузом на палках-фастигатах – каждый нес запас пищи на три дня, нехитрый скарб, котелок или миску, и два кола для временного лагеря. Когорты уходили инспектировать лимес. От бурга к бургу, от крепости к крепости, и так вдоль Данубия до самых Нов, до лагеря Первого Италийского легиона, а потом еще дальше, до городов Малой Скифии.
– Готовы? – по обычаю трижды спросил легат Наталис.
– Готовы! – трижды гаркнули легионеры.
Когорты двинулись. Впереди на рыжей кобыле ехал сам легат. Рядом с ним гарцевал на крупном сером жеребце трибун Элий Адриан.
Тиресий вдруг выступил вперед, сказал громко:
– Бойся старого кабана, трибун.
Тот ничего не ответил, лишь глянул на Тиресия пристально, в упор. Потом, уже у самых ворот, обернулся.
Новичков в поход не брали. Они наблюдали, построившись, как покидает лагерь практически половина состава.
– Говорят, жеребец Адриана обрюхатил всех кобыл у наших всадников, – хмыкнул Кука.
– А самих всадников – сам Адриан! – заржал неожиданно тихоня Квинт.
После ухода Наталиса и его когорт лагерь сделался пуст и просторен.
– Что будем делать, если даки нападут? – шепотом спросил Квинт.
Приск думал о другом. Его не даки волновали, а Фирмин: ушел кошмар «славной восьмерки» вместе с легатом, или не ушел. Фирмин был страшнее любого дака. И он нападет, если остался в лагере. Сразу, как только опустится поднятая сотнями калиг пыль. Потому что Валенс тоже уехал из лагеря. С новобранцами должен был разбираться его помощник опцион, который тут же исчез за воротами, отправившись в свой поход – по девкам и тавернам в канабе.
* * *
На ночь новобранцы заложили двери барака брусьями изнутри. В каждом бараке имелось по два таких бруса на случай отчаянной осады, чтобы биться за лагерь до последнего, потому как лучше погибнуть в бою, чем умирать несколько часов под пытками или сгнить на рудниках за рекой. Сносный жребий за Данубием ждет лишь тех, кто нарушит присягу и пойдет в услужение к Децебалу. Остальным – либо быстрая и мучительная смерть, либо долгая и мучительная, и выбор этот уже не за пленником. Во всяком случае, так говорили в лагере. Как именно устроена жизнь в царстве Децебала, Приск и его друзья представляли весьма смутно. А если сказать точнее – не знали практически ничего.
После отъезда Валенса опцион, прозванный Скарабеем за вечное скрипенье тростникового пера, да за черный, густой волос, плотно покрывавший голову, как исчез в канабе, так до первой ночной стражи и не появился. Ничего не оставалось новобранцам, как заложить двери, и теперь пробраться в барак можно было разве что с помощью тарана. Правда, мочиться приходилось в ведро, что стояло в дальнем конце коридора. Но они и так обычно не бегали по ночам в общественные латрины, и ведро по утрам выносили по очереди.
Ночью, когда уже пошла третья стража, кто-то принялся ломиться в дверь. Стучал, орал, требовал, чтобы ему открыли.