Иногда кажется, что именно здесь находится родина осени.
Весьма любопытно наблюдать за конструкциями в сумерках. Они будто оживают. Они делаются торжественными и тревожат. Многие из них пропорциональны и даже изящны. Конечно, на первый взгляд они кажутся уродливыми, отталкивающими, но, как мать привыкает к своему некрасивому ребенку, привык к ним и я. Чаще всего они имеют рога, одну пару или несколько. В вечерние часы я допускаю, нет, я уверен, что они были здесь всегда.
Может статься, они передвигаются.
Очень медленно.
Так медленно, что не хватит и жизни человека, дабы проследить за их шагом, пусть на миллиметр.
Однако они движутся.
Интуиция подсказывает мне.
Интуиция для меня точнее любого знания, ибо все наши мысли предопределены и мертвы, а хаотическое, спонтанное предчувствие – живое начало наше.
Дома здесь ветхие, зачастую сколоченные из досок товарных составов. Их называют вагонными домиками.
Многоквартирных домов – четыре. Они – каменные, двухэтажные. Их построили военнопленные. Их называют коробочками.
Есть одна многоэтажная коробочка, но она, по ряду причин, вероятнее всего, засекречена.
В одной из двухэтажных коробочек, под номером три, живем мы с моими шумными соседями.
Коробочки веселее. Окна в них светятся ярче и дольше.
Вагонные домики же хмурые и в них проживают разнообразные болезни.
Обитателей вагонных домиков не спутаешь с жильцами коробочек. Они – бледные и согбенные, но, как ни странно, чаще смеются. Почему так? Ответа нет. Парадокс.
Их не любят животные. Собаки обходят вагонные домики за версту и при этом непременно поджимают хвосты.
Когда постояльцы вагонных домиков укладываются спать, из леса, что располагается неподалеку от нашего района, приходят олени и вылизывают стены коробочек. Дело в том, что на стенах наших домов выступает соль, а олени, как Вы знаете, Стилист, обожают соль.
Я всегда предчувствую появление оленей и готовлюсь к нему.
Я раздеваюсь донага и подхожу к окну. На встречу с дикими животными лучше всего выходить в первозданном виде. В таком случае они никогда не заподозрят наличие оружия или дурных мыслей и всегда будут улыбаться вам. Хотя частенько окно мое светится всю ночь напролет, олени не боятся бессонного человека. Их страх ютится подле вагонных домиков, где люди больны смехом и опасны.
Итак, если даже дикие животные воспринимают человека в естественном его виде, на людей зачастую это производит шокирующее впечатление.
Оттого так изысканы и нелепы бывают наряды светских жителей, за тысячелетия истории скрытности, а именно так в душе я называю историю человечества, разработанные модельерами или же подобранные случайно.
Не было никогда, и нет ничего кричащего в костюме железнодорожника, подаренного мне на бедность великодушными людьми. Это весьма практичная, ноская и, на мой взгляд, красивая одежда.
Оттого, что это мой лучший костюм, надеваю я его крайне редко. По праздникам. И испытываю при этом истинное удовольствие.
Большинство жителей нашего района, я никогда не обманывал Вас, благородный Стилист, одеваются значительно хуже.
Однако именно этот мой костюм всегда вызывает шквал смеха.
Все началось с того первого, воистину праздничного дня, когда солнце ранней осени превратило в золото нашу ржавчину, и мне было позволено выйти на улицу, и я захотел посмотреть на людей и поздороваться с ними.
Тогда я надел свой костюм впервые.
Вы знаете, насколько тренирован мой слух. Мне не составило большого труда услышать шепот двух прохожих, явно относящийся ко мне.
– Капитан – заметил один из них, и дальше – улыбка.
Я умею слышать улыбки.
Тогда я неправильно истолковал эту фразу. Мне подумалось, что люди просто не знают различий между костюмом капитана и железнодорожника.
– Ну что же – подумалось мне – так много невежественных людей окружает нас. Это – беда, но им приятно видеть капитана на своей улице.
Быть может встретить настоящего капитана вот так, запросто, на улице мечтал кто-то из них еще в детстве, и, обратись я к ним в этот миг с попыткой исправить заблуждение, случилось бы еще одно разочарование, а сколько их выпадает на долю бедных людей?!
О, как я ошибался!
Вы не поверите, благородный Стилист, но это была насмешка.
И это была злая улыбка.
Насмешка сделалась кличкой, прочно приставшей ко мне, а злая та улыбка превратилась в кощунственный смех, столь громкий и долгий, что однажды я испугался своей неприязни к этим несчастным людям.
Я испугался, что на смену неприязни придет ненависть и тогда во мне умрет человек.
И еще одна ужасающая мысль пришла мне в голову.
Так могут смеяться надо всеми железнодорожниками!
А это трудная и опасная профессия.
Я чувствовал, надевая свой костюм, до прискорбного этого происшествия, как строгость и сосредоточенность наполняла меня. Я даже видел паровозную топку и слышал запах опаленных ресниц. А как же иначе? Ведь все мы равны перед Богом.
Но почему, если все мы равны перед Богом, я виновен перед людьми?
Лишь только задал себе я этот вопрос, как тотчас получил ответ.
Посудите сами.
Коль скоро я могу оказывать на людей влияние, воздействие, пусть это – смех, в особенности, когда это смех, оружие грозное, хоть и на секунды, парализующее смеющегося, зачем я провоцирую их на подобное проявление болезни?
Нет ли во мне желания возвыситься, когда одеваю я свой костюм и появляюсь на людях?
Нет ли во мне страсти быть особенным?
Я часто мучаю себя этим. К несчастью, подобные размышления приводят меня к печальным заключениям.
Вот – характерный пример.