Детка Мороза в поисках Санты

– Я – Детка Мороза.

– Чья ты детка?

– Мороза.

– Ну да, фильмов насмотрелся, закалённый, здоровье девать некуда. Ну-ну… Крепкий ты парнишка, ничего не скажешь. Только родители твои, мальчик, где? Ты с какого участка?

Детка Мороза знал, что иногда нужно сразу показать, кто ты на самом деле. Глядя на сторожа, Детка Мороза раздул щёчки и подул на него, легко так подул. Облачко холода окутало сторожа с ног до головы. На шапке, одежде, плохо выбритом лице осел толстый слой морозного инея. «Ух, как задуло-то, – только и произнёс он осипшим голосом. – Значит так, или идёшь со мной, или оставайся здесь и мёрзни». Он развернулся, чтобы открыть дверь, а подошвы валенок его вмёрзли в пол. «Что такое? Что такое? Валенки примёрзли. Вот беда-то! Мокрые были, надо было просушить». Стал он валенки по-одному руками тянуть, чтобы от пола оторвать. Скрипит войлок на морозе, крепко за пол держится. «Давай, давай, ещё немного, ещё чуть-чуть…» – тянет сторож ногу с валенком, вот-вот оторвёт. Развеселился Детка Мороза, стукнул шутя ноготочком своим по валенку, тот тут же стал, как изо льда вылит. Его теперь до самой весны не оторвать, пока сам не оттает. Смешно! И малыш не на шутку разыгрался: пол веранды льдом покрыл, по углам сугробов набросал, а с потолка, словно сталактиты в пещере, стали свисать гигантские сосульки.

– Да кто ж ты, бисово дитя? Анчутка?

– Я – Детка Мороза. Рассердился? Я только спросить тебя хотел о Санте Клаусе. Кто он? И где его найти?

– Спросить. Ну и спросил бы. Без этих шуточек нельзя было обойтись? То-то я думаю, собаки с ума посходили. Ты, что ли, их в будки загнал? Твоя работа? – Сторож всерьёз рассердился и стал напирать на гостя незваного. – Кто ж так делает-то, гость незваный? Так не поступают. Я теперь, вон, без валенок остался. Веранда на что походить стала? Это ж ледяная пещера, а не веранда.

– Я не мог достучаться. И скучно. Ты расскажешь мне про…

– Нечего мне рассказывать. «Детка Мороза» он. Ещё один персонаж. Пакостник ты. За дурака меня держит. Иди отсюда, пока уши не надрал. Ходят тут разные. Иди, говорю, сейчас собак спущу. Вот Злыдня, ходит тут, пакостит. Расскажи ему всё.

Сторож вытащил с трудом ноги из валенок и босым протиснулся в щель двери, которая не полностью открывалась из-за примёрзших к полу валенок. Закрыв дверь на щеколду, он разделся и пошёл греть чайник. Во-первых, потому что замёрз, а во-вторых, ему нужно было успокоиться: «Детка Мороза. Выдумает же. Припёрся. Расскажи ему. Я тебе расскажу. Накидай мне ещё снега. Вот паршивец такой. С деревни, наверное, пацан. Точно. Деревенский. Только бы напакостить. То сопрут, то подожгут. И ведь к родителям не потащишь. Там такие родители, что их самих небось в кутузку тащить надо. Какие родители, такие и дети».

Он наконец-то вскипятил чай, налил полную кружку и уселся в кресло напротив телевизора. По центральным каналам плясали-пели натянуто весёлые артисты. Говорили плоские шутки, глупо смеялись. «Каждый год одни и те же лица, песни, от которых рвать тянет. Смотреть нечего», – сторож выключил телевизор и стал пить чай в полной тишине, которую нарушали только его «И-и-и» – это он, вытянув губы, втягивал с воздухом чай, и «А-а-а» – это когда он, приоткрыв рот, с кряхтением выпускал воздух. По телу его растекалось тепло, стало клонить ко сну, он успокаивался. Задремал.

На веранде между гигантских сосулек стояло разруганное обиженное дитя Мороза и тяжело соображало, что произошло и как быть дальше. Детка Мороза даже забыл, что хотел от этого человека. Помнил, что было какое-то дело к нему. Должно было быть забавно. В отличие от Большого Мороза, маленькие были бестолковы и беспечны. Обязанностей у них никаких не было, жили моментальными событиями и делами. Дела, конечно, всё зимние, морозные, но не как у Большого – «крепкие, сильные, жестокие, лютые; мороз и железо рвёт и на лету птицу бьёт», а те, которым в народе издавна придавали более мягкие, ласкательные имена: «морозец; пришёл с морозца; молодой мороз не смел: не морозил и не грел; детушка-морозец». И потому они дела свои околоморозные до конца не доводили: так, играючи нос прихватят у бредущего от магазина старичка или щёчки разрумянят у малыша, что на санках с горки катается. Или вот выскочит у кого что из носа, раз – и сосулька. Смешно! «Что же я хотел-то? Не помню. Не помню. Отмерзает память моя, отмерзает», – Детка Мороза вышел на крыльцо и стоял, задумчиво глядя в даль аллеи. Она была пуста и неинтересна.

Внезапно появившийся ветерок прошёлся по макушкам сосенок, росшим вдоль аллеи, а потом вниз – к сугробам, собрав с них снежную пыль, закрутил, завертел её, поднял столбом и понёс по направлению к сторожке. Не прошло и десяти секунд, как он обошёл собачьи будки и упал к крыльцу маленькой горкой снега. «Здо-оров будешь, милок! Хи-хи-хи!» – из сугробика, который принёс снежный вихрь, выглянула презабавная мордочка: носик – длинная сосулька, глазки – сиреневые льдинки и ротик – озёрный ледок. А сама как снежинка. Точнее, много снежинок, потому и бесформенна: то – сугробик, то – столбик снежного вихря, то – вьюга, что по земле стелется. А уж когда дети начинают фигуры снежные лепить, тут она в неописуемый восторг приходила: снеговые бабы, снеговики, зверюшки разные, даже в крепости и снежки помещаться умудрялась. В старину недаром во дворах лепили снежные фигуры, поверье такое было, будто они двор от напастей берегли и Зиму задабривали: чтоб снегу – побольше и мороз – помягче.

– Ледянушка прилетела! Из лесу или с болот лесных?

– Так я тебе всё и рассказала!.. Ладно уж, слушай… Собрались мы, внучки бабульки моей, на большом поле. Прилетели родственники с Северов, ты их должен знать…

– Нет-нет-нет, остановись, пожалуйста. Начнёшь, до весны запорошишь, не остановишься, знаю я тебя. Я с тобой и Новый год пропущу, и Старый, и всё-всё, пока весна не выгонит.

– Нет, я немножко, тебе будет интересно.

– Заговоришь-задуешь… Я тебя знаю. Я с прошлого раза забыть не могу, неделю слушал, а ты всё мела, мела, мела…

– Так это я уж не одна, тётушка прилетела, подсказывала.

– Вот-вот, и тётушки твоей не хватает только. Я и так вспомнить не могу, для чего я к старику в сторожку рвался, чего хотел? А тут ещё ты.

– Эх, молодёжь-морозцы, люблю на вас смотреть. Крепенькие, молоденькие, хрустященькие… А что делаешь-то здесь? Полетели, может, по дворам пройдёмся, пошалим, как прежде. Новый год, ряженых в сугробе поваляем. Ты их поморозишь.

– Каких ряженых?

– Ну этих, которые в красных шубах бродят с мешками и посохами. Бороды у них такие белые. «Я – Дед Мороз с внучкой Снегурочкой». А какая она снегурочка? Я проверяла сколько раз, тёпленькая она. Я ей снега набросаю или сосульку за шиворот положу, кричит. Тоже мне снегурочка. И сосулька тает. Жаль.

– Снегурочку?

– Нет, конечно. Сосульку жаль. Растаяла. Или другие…

– Какие другие?

– Ну не могу вспомнить…

– Вспомни.

– Вспомни, вспомни…

Закружила, закружила на месте Ледянушка: то по земле метелицей метёт, стелется, то вверх столбом снежным взвивается. Не вспоминается, хоть ты тресни. Вот вьюгой вокруг дома кружит, кружит, дома не видно, так запуржило, замело, в окна бьётся, с козырька крыши срывается… Стоп. Внезапно затихла. В окно заглядывает, увидела что-то. В то время сторож проснулся и опять фильм по телевизору со скуки смотрит, где Санта Клаус в сани садится.

– Да вот же он! Этот, в сани садится. Санта Клаус.

– Вспомнил! Я о нём и хотел у сторожа узнать. А он обиделся и не стал со мной разговаривать.

– Это почему же?

Детка Мороза рассказал ей, что только хотел узнать об этом человеке: где он живёт, как к нему пройти. Но сторож обиделся и захлопнул дверь.

– Обиделся?

– Пыхтел, ворчал.

– На друга матушки Зимы обиделся и ворчал на него? – удивилась Ледянушка.

В старину люди знали, что обижать просто так никого нельзя, и особенно духов: лесных, зимних, летних, морских… Они безобидны, если их понимаешь и принимаешь, как природу, что нас окружает, как весь Божий мир.

Стоит Ледянушка перед сторожкой, стоит, с силами собирается. За своего друга поквитаться желает. Страшна она в эти моменты, даже Детка Мороза подальше от неё отошёл. А пока – тишина, лёгкий снег только пошёл, снежинка к снежинке, потом – чаще, чаще, и наконец повалил так, что в пяти шагах ничего не видно. «Ш-ш-ш», ветерок снегом по снегу трёт: взад-вперёд, взад-вперёд. И вдруг – «Ба-бах», снежный заряд – в домик, как из пушки. Хлопнула дверь на веранде так, что все до последней сосульки с потолка слетели вниз и в лёд воткнулись со звоном. «Бух-бух-бух», – захлопала опять дверь, и стёкла на веранде повылетали из окон. «У-у-у, у-у-у-х-ты-ы», – завыли ветра в трубе дымовой, и пламя в печи вздрогнуло, на несколько секунд погасло даже, а из-под дверки печи в комнату пополз дым плотными струями. «Красота, – восхищенно произнёс Детка Мороза. – Теперь я, теперь я…»

Над крышей дома – купол снежный вьюжный, верхушки деревьев стонут, трещат от ветра и снежных зарядов. Развеселился и Детка Мороза, шубка его становилась всё ярче и ярче, и на кусочке неба над домиком вспыхнули, заплясали огни настоящего северного сияния, как будто не дачный посёлок это на краю большого города, а Крайний Север, где никто не живёт, разве только медведи белые захаживают. И – мороз, мороз. Да крепкий такой, никогда в этих местах такого не бывало. Зазвенели снежинки, твердея и становясь ледяными иглами: «Динь-динь, динь-динь». Погас в домике свет, оторванные бурей провода болтались на ветру и поливали всё вокруг снопами искр, собачьи будки утонули в снежном озере. Да и к лучшему – псинам стало теплее, и они спали, свернувшись калачиками. И сторожку снегом забросало по самую крышу, самому сторожу теперь не выбраться, только на помощь стороннюю рассчитывать придётся, а кто в предновогодние деньки на дачи сунется? Пойди, отыщи таких. Придётся ему, видно, так и встречать Новой год: без света и в полном одиночестве, если только соседи-дачники с вопросами не заглянут. Поделом. Не обижай Зимушку.

Если бы у зимних знакомцев были часы, то они бы знали, что куролесили на дачах целых два часа. Солнце, которое, итак в декабре было редкостью, давно скрылось, а луна, будто испугавшись зимней баталии, спряталась в низком из-за туч небе. Быстро стемнело, фонарей на дачах никогда не было, а из-за обрыва проводов электричества не стало во всём дачном посёлке, и в окнах домов, где жили постоянно люди, свет тоже перестал гореть. Прошло некоторое время, и где-то затарахтели электрогенераторы или появились огни от свечей и керосиновых ламп. И нельзя было сказать, что вечер за городом может быть испорчен отсутствием электричества. Огонь в камине, канделябры с горящими свечами, красивая музыка, глубокие кресла, плед… – очарование минувших веков.

Ветер стих, но на смену ослабшему Морозцу пришли привычные ночные. Детка Мороза зевнул и махнул рукой Ледянушке.

– Спаточки пойду…

Ледянушка, уставшая, но очень довольная играми, бросила было ему вслед серебряной снежной пылью, но получилось слабо: то ли силы закончились, то ли прихватило крепким морозом снежные покрывала, стали они жёсткими, не пробьёшь.

– Ну спать, так спать…

– Хрум-хрусть… ш-ш-ш, – спрятались оба в сугробах. До утра.

Декабря последних два листа и – Новый год.

Глава III

Детка Мороза проснулся рано, когда ночные Морозы ещё воеводили и стужа сковала всё вокруг: ни ветерка, деревья словно изо льда вмёрзли в воздух, как в озёрный лёд, лёгкие дымки над печными трубами нескольких дачных домиков казались нарисованными, вытянувшись неподвижными столбиками. Ни птиц, ни зверя, ни людей. Безмолвие сиреневое и тайна.