В круге света (сборник)

Помню, еще в годы моей юности к нам в военный городок привезли из Афганистана печально известный «груз 200», причем перед самым Новым годом. Тогда погиб молодой офицер – его застрелил снайпер. И непонятно, то ли случайно парень высунулся, то ли из-за письма, что от жены получил. Уж не знаю, по чьей вине, но только родителей о том, что их сын погиб и тело везут домой, заранее не предупредили. Те готовятся встречать праздник, стол накрыли, шампанское в холодильник поставили. А тут в дверь звонят, думали, соседи поздравлять пришли. Вот ведь как в жизни бывает…

Прислушался, действительно за дверью поют; голоса громкие, радостные. Точно, ошибся. А что делать? Другого адреса у меня все равно нет. Может, рискнуть? Спрашивать ни о чем не буду, а только поздравлю народ, словно я Дед Мороз, и скажу: «Простите, люди добрые, ошибся!»

Звоню, открывают. Смотрю, из кухни в коридор тянется длинный стол, за ним сидят человек пятнадцать, все выпившие и довольные. Сразу видно, времени зря не теряют. Я выпаливаю заготовленную тираду, а мне в ответ под общий восторг:

– Нет-нет, не ошибся!

Помогают раздеться, и, протиснувшись между столом и стенкой, я иду в гостиную.

Вхожу. В большой комнате стоит на столе гроб, в нем покоится тело пожилого мужчины. Это – дед и отец тех, кто пьет и веселится за дверью. Приглашаю народ помолиться, думаю: сейчас все встанут и пойдут, но не тут-то было! Никто даже не шелохнулся и уж тем более не стал вставать. Только как-то поскучнели все и замолчали. Веселье оборвалось, наступило тягостное молчание, и это на Новый-то год! Я почувствовал себя тем крокодилом из стишка, который у детишек солнышко отобрал.

Родственники новопреставленного начали переглядываться и о чем-то шептаться, а потом ко мне подошел молодой мужчина на голову выше меня с большими и, без сомнения, сильными руками. Он вежливо, но крепко обнял меня за плечи и попросил пройти с ним в другую комнату. Мы сели на диван, и он спросил:

– Батюшка, сколько тебе надо?

Я его сначала не понял, но потом сообразил. Вопрос о пожертвовании за исполненную требу всегда для меня неприятен, хотя служу я уже давно. Как и во сколько рублей можно оценить молитву? Для меня это всегда остается загадкой. Никогда не назначаю цену – лишь принимаю пожертвование. Как правило, все требы оформляются за свечным ящиком, и не мною, но эти люди телефонным звонком вызвали священника на дом и заранее в церковь не приходили. Оно и понятно – Новый год. Парень, видимо сын усопшего, достал внушительную пачку крупных купюр и отсчитал деньги:

– Батюшка, у меня к тебе просьба: ты уж сам что-нибудь придумай, только, пожалуйста, иди отсюда, не порти нам праздник!

Я шел по улице и не знал, что мне делать, плакать или смеяться? Жалко было умершего старика: еще не закопали, а уже забыли. Если ты не нужен даже самым близким людям, то кому ты нужен вообще? Выбросят из дома, как старую ветошь, и забудут. Никто за тебя никогда не помолится. Хотя кого в этом винить? Скорее всего сам и виноват: растил, одевал, учил детей и думал, наверное, что в этом и состоит самое главное. А этого, оказывается, мало, из ребенка следует вырастить человека, а не едока. Человек, кем бы он ни был и чем бы ни занимался, всегда останется человеком, а едок, каких бы жизненных высот ни достиг, никогда и не поднимется выше уровня столешницы.

Спас Оплечный

По-разному приходят в храм иконы, и в связи с радостными событиями, и в связи с грустными.

У каждой – своя история, и тоже иногда – счастливая, а порой – и печальная, как и у людей, с судьбами которых они связываются неразрывно.

– Батюшка, вас просят выйти, – говорит мне моя алтарница, матушка Вера. – Там молодая пара пришла. Хотят с вами поговорить, по-моему, они икону принесли, – уточняет она.

Выхожу из алтаря. Молодой человек показывает мне образ Пресвятой Богородицы середины девятнадцатого века в старом киоте. Икона хорошо сохранилась, будто была написана всего с десяток лет назад.

– Батюшка, – обращается он ко мне, – у нас бабушка умерла, а ее икона нам досталась. Вот мы и решили принести ее в храм.

Конечно, радостно, что приходят такие замечательные образы, но почему они принесли ее нам, а не оставили у себя как память о родном человеке? В ответ слышу:

– Эта вещь, к сожалению, не вписывается в интерьер нашей квартиры. Мы уж и так, и так смотрели, ну никак не подходит.

– Ребятки, а ведь эту икону держали в руках как минимум пять-шесть поколений ваших предков. Она связывает вас с ними. Может, все-таки передумаете, оставите у себя? – спрашиваю с робкой надеждой.

– Нет-нет, батюшка, мы уже решили. Ну не выбрасывать же нам ее, правда? Так что забирайте!

Вот и еще один образ обретает пристанище в нашем храме…

Как-то соборовал женщину лет сорока. Она умирала, и я понимал, что дни ее сочтены. Муж показывал мне иконы, хранившиеся у них в доме, и среди них – миниатюрный образок Пресвятой Богородицы, выполненный в металле.

– Это – не просто иконочка, батюшка. Это – наша семейная реликвия! С ней мой дед прошел еще Первую мировую войну и ни разу не был ранен. Его мать, моя прабабушка, благословила ею перед уходом на фронт. А потом уже моя бабушка благословляла моего отца, когда его призвали воевать с фашистами. И ведь тоже за всю войну ни одного серьезного ранения!

Было видно, что мой собеседник – человек нецерковный, да, пожалуй, и неверующий, но мой приход к ним, видимо, стал для него последней надеждой. После исповеди, соборования и причастия, когда я уже уходил, Геннадий – так звали мужа умирающей – с надеждой спросил, протягивая мне пожертвование на храм:

– Ну что, батюшка, она останется жить?

– На все воля Божия! Я ничего не могу вам сказать определенно, но думаю, что чувство, с которым причащалась ваша жена, позволяет надеяться: душа ее будет жить.

Денег я у него не взял.

Женщина умерла, а через несколько дней, проходя мимо их дома, я увидел Геннадия. Он жег костер. Иногда люди сжигают личные вещи усопших. Он заметил меня и крикнул, чтобы я подошел. Когда я приблизился к костру, то увидел, что горят иконы – те, что стояли в их доме.

– Ума не приложу только, что делать с этой железкой. – Он протянул ладонь, на которой лежала их семейная реликвия, тот самый образ Пресвятой Богородицы. – На помойку выбросить рука не подымается. Утопить разве? Не знаю…

– Отдайте ее мне, – попросил я.

Он легко и даже как-то с видимым облегчением избавился от иконы.

– Она будет находиться у меня в алтаре, и в любой момент вы сможете забрать ее.

Как хорошо, что я не взял тогда его деньги…

Примерно год спустя я увидел его вновь. Он на велосипеде проезжал мимо храма на дачу.

– Геннадий, – окликнул я его. – Ваша иконочка по-прежнему у меня. Не хотите ли забрать?

Он лишь отмахнулся.

– Тогда я отдам ее в надежные руки. Вы не возражаете?

– Делайте с ней что хотите, – ответил Геннадий, не останавливаясь и не слезая с велосипеда.

Сейчас икона находится дома у одного из моих друзей. Ему приходится много ездить, встречаться с людьми. Когда я передавал ему образ, то рассказал его историю. Мой друг взял в руки икону, благоговейно поцеловал ее и положил в карман пиджака – напротив сердца. Я знаю, что он с ней никогда не расстается…

А однажды по дороге из храма в поселок меня остановил мужчина лет тридцати пяти:

– Батюшка, нам икону продали, очень дешево. Такая большая старинная икона, как нам сказали, Спас Оплечный. Надеялись, что в семье у нас лучше станет, а только, наоборот, все ухудшилось. Может, она ворованная?

– Все может быть, – отвечаю.

– Я хочу икону принести в храм. Возьмете?

– Конечно возьмем, приносите.

Прошло какое-то время, я уже и забыл о том разговоре, но, вновь столкнувшись с этим человеком, вспомнил.

Правда, только после того, как он снова первым заговорил со мной:

– Батюшка, совсем у нас плохо! Я обязательно принесу Спаса.

Принес он его только месяца через два. Меня в это время в храме не было, но мои матушки рассказали, как мужчина поставил образ на столик и произнес, обращаясь к нему, словно к живому:

– Ну, вот Ты и снова в храме! Думаю, что Тебе здесь будет хорошо, это будет Твой новый дом.