«Телефон доверия» и другие рассказы

– Ерничаем мы с тобой сейчас над американцами, а вспомни, как с начала девяностых рвался наш народ туда, в сторону «проклятого капиталистического Запада», – вспоминает Владимир. – Как будто и не было между нами никакого противостояния и «холодной войны». Я сам чуть было не уехал. На нашей работе тогда один всех подбивал: поехали в Южную Африку! Очень уж там, говорил, хорошо, и денег платят не сосчитать – не то что у нас в автобусном парке.

– Володя, ты жил в Москве, – отвечаю. – В столицах жить проще. С периферии многие побежали, особенно с тех мест, где началась стрельба. Здесь, в центре, их тоже никто не ждал, а эмиграция давала шанс начать все сначала.

* * *

У нас с матушкой есть одна общая знакомая. По национальности казашка из Алма-Аты. Муж ее – русский, всю жизнь занимается наукой. Айша, кстати, прямой потомок Чингисхана. У нее даже документ имеется с печатью, подтверждающий этот факт. Правда, родство со столь выдающимся предком ее совсем не трогает, документ ей принесли домой и просто вручили.

В детстве ее часто возили к бабушке в деревню. И всякий раз она задавалась вопросом: почему у бабушки во дворе асфальт белого цвета? Во всех дворах асфальт черный, а у них белый. У бабушки всегда было много скота. Даже в советские годы на нее работали наемные работники. Став старше, девочка узнала, что бабушка – ханская дочка, а дедушка из простецов. Потому и к миру у них отношение было совершенно противоположное.

Бабушка не любила людей. Она помнила свое происхождение и как могла по-своему мстила тем, кого она привыкла называть «дети краснопузых». Никогда никому ничем не помогала, и даже в самые голодные годы вместо того, чтобы подать просящим милостыню, выливала оставшееся молоко во двор. Потому и был он у них странного белого цвета.

Дедушка, наоборот, не пропускал ни одного нищего из тех, что брели по дороге мимо их дома. Деревенские его так между собой и звали – Милостивый. Ты Милостивого попроси, он поможет.

Мужа Айши, ученого-биолога, пригласили работать в один из штатовских университетов. Сперва он поехал один, а вскоре прислал приглашение жене и дочке. Айша рассказывала, как ездила оформлять документы в американское посольство в Москве.

Ей и всем, кто с ней намеревался получать визы, сотрудники посольства выдали анкеты и велели их заполнить. Почему-то в тот день среди посетителей было много нерусских. К Айше то и дело кто-нибудь из них подходил и просил совета.

– Помню, – вспоминает Айша, – подошел ко мне один армянин. Он плохо говорил по-русски и мало что в этой анкете понимал.

– Сэстра, – в очередной раз пристает, – а что такое «раса?»?

– Не «раса?», а ра?са.

– Что это, сэстра?

– Это значит, какого ты цвета кожи, – объясняю. – Белый, черный или желтый.

– Значит, я черный?

– Нет, ты белый.

– Я белый?! – удивился армянин. – Зачем белый? Я черный.

– Я тебе говорю, – злится Айша, – пиши «белый». Иначе анкету не примут и заставят переписывать.

И все-таки армянин решил, что он прав, и написал в графе «раса» – «черный». Потом я видела, как этот человек радовался, лез ко всем и, показывая исправленную запись в анкете, все повторял: «Видите? Я белый! Хочу в Америку, там я белый!»

Еще Айша рассказала об одной семье своих соплеменников. Эту казахскую семью она знала, живя в СССР, а потом их пути пересеклись и в Соединенных Штатах. Газиза, сверстница Айши, еще в детстве мечтала уехать жить за границу. Но время шло, а мечта никак не реализовывалась. Она успела выйти замуж, родить детей и даже развестись. И только когда великий и могучий Советский Союз развалился, появилась наконец возможность уехать.

Газиза бросилась искать мужа где-нибудь в Америке или в Европе. Наконец долгожданный «принц» откликнулся, и девушка умчалась к нему, перелетев через Атлантику.

Дети какое-то время оставались с бабушкой, а потом и они стали американцами. Бабушка, оставшись одна, затосковала. Она привыкла быть нужной, привыкла готовить еду на целую семью в своем большом чугунном казане. Только в казане получалась замечательная бабушкина шурпа и плов и еще много чего, что так нравилось внукам. В свое время и Айша после занятий в университете забегала в гостеприимный дом Газизы насладиться бабушкиной готовкой. А та сидела, поджав щеку кулачком, и радовалась, видя, с каким удовольствием ест ее еду дочкина подружка.

– Кушай, кушай, дочка, – приговаривала бабушка. – Это тебе не русский суп. Того похлебал, а через час снова есть хочется. А тарелку шурпы съел – и целый день сыт.

– Бабушка, шурпа такая вкусная, потому что в твоем казане приготовлена.

Бабушка довольна, она нужна и всеми любима. Но прошел год после отъезда внуков, другой. Затосковал человек и начал проситься: «Возьмите меня к себе в Америку. Мне тяжело доживать век одной».

Через несколько месяцев бабушка уже собирала вещи и думала, что на чужбине понадобится большего всего. Вроде и то надо бы взять, и это пригодится. Точно, казан! Как ей ехать в Америку, и без своего казана? Кто она без казана? Зачем она без казана?

Вскоре тяжелый чугунный казан, надраенный до блеска песком, был заботливо укутан в толстую шерстяную шаль и помещен в чрево огромного «Боинга». Так казан с хозяйкой эмигрировал к новому месту пребывания.

Поначалу бабушка жила вместе с молодыми, а когда дети подросли, для нее сняли крохотную квартирку в соседнем доме. Казан перекочевал вслед за хозяйкой. И только тогда она осознала, что никакая она еще не старушка, а вполне не старая женщина, и устроилась работать.

Однажды на вахту, где трудилась бабушка, заглянул ее сослуживец из местных, привлеченный необычным, но очень вкусным запахом. Человек зашел, угостился едой, приготовленной в чудо-казане, другой раз заглянул… Разговорились, и оказалось, что он вдовец. И бабушка, вот ведь совпадение, тоже женщина незамужняя. Так вскоре появилась на свет новая казахско-американская семья. Правда, американский муж до сих пор уверен, что его жена – русская. Теперь он точно знает, где находится Россия, и питает к нашей стране самые добрые чувства. Хоть бери его и записывай в члены Общества российско-американской дружбы.

– Вот! – неожиданно воскликнул мой собеседник. – Вот где собака зарыта! Он мужик, этот американец. А мужик, кем бы он ни был, должен быть сыт. Знакомый недавно летал в Америку. Я его спросил: что в Америке больше всего удивило? Он сказал, там очень много толстых людей. Не полных, а именно толстых, даже безобразно толстых. А все потому, что эти люди привыкли питаться тем, чем их кормят в ресторанчиках быстрого питания. Я думал над его словами и никак не мог понять, почему они так живут. Раз они такие толстые, значит они едят и не наедаются. Им всегда хочется есть. Я догадался: они голодные! Ты понимаешь, они просто голодные. Это обилие хот-догов, гамбургеров и прочей пластиковой еды не насыщает. А раз люди голодные, значит и злые. Голодные мужики всюду злые. Батюшка, это же выход! Чтобы решить проблемы наших с ними отношений, нужно накормить людей вкусной и здоровой пищей. Они насытятся и перестанут голодать. Сытые добродушны, они улыбаются и отказываются воевать.

Слушай, нам потребуется целая государственная программа. Каждая наша женщина, выезжающая на Запад, – не важно, молодая или старушка, – должна брать с собой казан из толстого чугуна. И только в нем готовить еду для своего мужчины. Благодарные сытые мужики полюбят своих женщин по-настоящему, а вмести с ними и нашу страну.

С Обамой, жаль, не успели. Ты вспомни, когда наш президент к нему в Америку прилетел, – куда он его повел? Правильно, в «Макдональдс». Для него луковые колечки в сырном соусе – предел мечтаний. А так корми бы его Мишель шурпой из баранины, разве начал бы он воевать? Обаму уже не исправишь, слишком поздно, а вот жене будущего американского президента нужно будет послать в подарок точно такой же казан с подробной инструкцией по применению на английском и русском языках. Тогда будущий американский президент полюбит Россию и станет нашим другом. Вот хорошо-то будет! Как тебе мой план, батюшка, нравится?

– Еще бы! – улыбнулся я. – Володя, а ты голова. Только есть в твоем плане одно слабое место.

– Какое же? – удивился Владимир.

– Понимаешь, может статься так, что президентом Соединенных Штатов когда-нибудь выберут женщину.

Ностальгия

Не знаю, не могу понять, почему у меня, тогда еще ученика 8-го класса советской средней школы, отличника учебы и комсомольского секретаря, вдруг появилось бредовое желание – стать священником. Ладно бы в моем детстве была бабушка, которая водила бы меня украдкой в церковь или заставляла учить «Отче наш». Так ведь нет, бабушек своих я не помню и ни разу не видел, чтобы молились мои родители. У нас в доме никогда не ругали Христа, но не потому, что верили, а просто о Нем вообще не говорили – не существовало такой темы.

В детстве я часто играл рядом с костелом, их в нашей местности было предостаточно, но почти никогда не заходил в православный храм. Меня туда не тянуло. Я совершенно равнодушно проходил мимо церквей и костелов. Я не был крещен и, более того, сразу же по вступлении в комсомол меня избрали комсоргом класса. И вдруг совершенно на пустом месте хочу стать священником, и все тут! А это середина семидесятых.

Стал осторожно наводить справки, где учат на священников. Мне подсказали, что совсем недалеко от нас, под Слонимом в Жировицах, находится семинария. И я решил туда поступать. Тот факт, что я был не крещен и не знал ни одной молитвы, меня совершенно не смущал. Более того, я вообще себе не представлял, чем занимается священник.

В это время на экраны страны вышел художественный фильм об одном монахе-священнике. Батюшка приехал служить в какой-то заштатный городок, а в том городке трудился очень нравственно положительный секретарь райкома. Всякий раз, когда он проходил мимо единственного в их городе храма, все его секретарское нутро начинало восставать при мысли, что вот на его глазах «погибает» от религиозного дурмана неплохой по сути человек, то есть этот самый батюшка.

Фильм кончается так: монах, насколько я помню, становится очень высокопоставленным человеком, может даже епископом, и одновременно встречает любовь в лице сознательной атеистки, которая и помогает владыке стать «нормальным» человеком. В финале фильма епископ бежит по лугу и, не прекращая бега, срывает с себя и забрасывает в высокую траву панагию с подрясником. Всё по-советски столь перспективно и жизнеутверждающе, что так и хочется бежать за ним к новому светлому будущему.

Галина Михайловна, наша классная руководительница, в приказном порядке заставила нас посмотреть этот фильм. И что вы думаете, вместо того чтобы бежать вслед за киношным расстригой, мое желание стать священником только утвердилось. Как-то в разговоре с родителями, когда папа поинтересовался: «Ну, так в какое военное училище будешь поступать, танковое или командное?» – я совершенно без всякой задней мысли ответил: «Папа, я подумал и решил пойти в семинарию, на священника хочу учиться».

Такую немую сцену, какая произошла в тот момент с моими родителями, я видел в своей жизни только один раз – когда в нашем областном театре показывали гоголевского «Ревизора». Помню, как мама, схватившись за сердце, ойкнула и присела на диван, а папа, придя в себя, сперва молча показал мне кулак, а уж потом, обретя дар речи, добавил:

– Вот только попробуй. Ты что, погубить нас хочешь?

Почему погубить? Мне была непонятна тогдашняя реакция родителей на мое, в общем-то, невинное заявление. Я ничего не знал. А они, люди опытные, боясь, что я где-нибудь что-нибудь ляпну, молчали при мне о совсем еще недавних массовых репрессиях. Я был послушный сын и не мог пойти против отца.

* * *

Помню, как после летних каникул, перед началом занятий в 9-м классе, мы собрались во дворе школы. Ребята рассказывали друг другу, где были и чем занимались летом. У нас в классе учился Слава Петров, весьма оригинальный малый. В начальной школе это был первейший разгильдяй, двоечник и второгодник. А потом с ним что-то произошло, и он решил, что ему нужно учиться. Петров постарался наверстать упущенное: окончил среднюю школу, потом техникум и, по-моему, даже институт. А в довершение всего еще и женился на круглой отличнице и золотой медалистке.

В тот день Слава смеялся:

– Мужики, я сейчас вам такой анекдот расскажу, вы от смеха попадаете!

Славка действительно мог отчебучить что-нибудь забавное, и я подошел ближе, уже было приготовившись смеяться.