Время мертвых
– Почему бы этого не сделать? – проворчал я.
– Сделаем, – уверил Якушин. – А теперь представьте, кто-то хочет поместить на хранение в музей тот самый артефакт. Неужели будет ненадежная документация? Мой вердикт – эта штука может быть артефактом.
– Как и напольные часы? – Я переместил взгляд. Это были обычные покрытые лаком часы с маятником и боем. Изрядно «сплющенные» – небольшая глубина по сравнению с высотой и шириной. Благородное темное дерево, покрытое лаком. Верхушка закругленная, повторяющая контур циферблата, украшена лепниной. Подножье утолщенное, массивное. За стеклом до самого подножья – удлиненный маятник и часть зубчатого механизма. Стекло открывалось, что продемонстрировал Сергей Борисович. Но часы не шли, обе стрелки сливались в одну в районе полуночи.
– Корпус с резными колоннами, цвет – «классический орех», дверца, украшенная сквозной резьбой. Пружинный механизм с ручным заводом.
– Но они не идут, – подметил я.
– Сломались, – объяснил Якушин. – В принципе, самые обыкновенные, в меру старые часы. Марка «Янтарь», выпущены Орловским часовым заводом, который просуществовал с 1952 по 2004 год. Наверное, подзаводятся ключом – точно даже не скажу.
– И давно они здесь?
– Лучше не спрашивайте, – улыбнулся Сергей Борисович. – Может, и не со дня основания музея, но давно. Документы посмотрим… если найдем. По правде, я небольшой любитель таких раритетов, подобных часов в музее несколько штук, плюс пара в крематории, но вроде стоят, ухода не требуют, в интерьер вписываются идеально.
– Ваш вердикт?
– Могут. Вносите их в «список подозреваемых».
– Платье?
Мы дружно разглядывали основной атрибут ритуального женского одеяния. Изделие явно на высокую даму. Черная шерсть, крытая крепом, строгий стоячий воротник, пышный подол с бахромой, узелками и кисточками. В принципе, наряд не пуританский – платье выразительно облегало формы его владелицы. Шляпка, идущая в комплекте, тоже не умаляла женственность, а скорее, ее подчеркивала.
– М-да, – сказала Варвара. – Как-то трудно такое представить. Впрочем, в качестве бреда…
– Платье, кстати, принадлежит «черной вдове» Анне Касьяновне Большаковой, жительнице города Новониколаевска, – с какой-то странной гордостью сообщил Якушин.
– Как это? – не понял я.
– О господи… – Варвара чуть не перекрестилась.
– Вы не знаете, что такое «черная вдова»? – не понял Сергей Борисович.
– Я знаю, что такое «черная вдова». Это роковая дама, чьи мужья, в большинстве не бедные, умирают с удивительной регулярностью по причинам, разумеется, не зависящим от роковой дамы.
– Совершенно верно, – согласился Якушин. – В 1903 году Анна Касьяновна, старшая дочь члена правления Новониколаевского пожарного общества, впервые вышла замуж за купца 1-й гильдии Большакова, взяв его фамилию, которая ей чем-то понравилась. Ей было уже под тридцать. Купец скончался через год от сердечного приступа, и безутешной вдове по наследству отошло немало, в том числе хороший дом с резными наличниками. Женихов у вдовы было много, но женщина была весьма придирчива в плане их отбора, и едва закончилась «активная фаза» траура, снова вышла замуж – теперь уже за престарелого господина Бейлица Давида Моисеевича, который держал прибыльное ателье недорогого платья для мещан. Из собственного дома на улице Кабинетной Анна Касьяновна переехала в 22-й, так называемый «еврейский» квартал, где молодые и зажили счастливой семейной жизнью. Угадайте, что сделал через год Давид Моисеевич? Правильно – умер. Во сне остановилось сердце. Снова похороны…
– Надеюсь, не в том же платье? – проворчала Варвара.
– Ну, что вы, это моветон – ходить на похороны в одном и том же платье. История умалчивает, по кому именно Анна Касьяновна носила траур в данном наряде, но принадлежал он точно ей. А следующим мужем после господина Бейлица стал некий Павел Артемьев – один из основателей мукомольного дела и хлеботорговли в городе. Этот достойный господин преставился спустя два года – погиб в аварии во время испытаний редкого по тем временам безлошадного колесного экипажа. Анны Касьяновны в тот день, разумеется, и близко не было, и жандармские урядники не смогли ей ничего предъявить. Дурная молва уже шла по городу, и венчаться в четвертый раз было как-то неприлично. Хотя, не поверите – ручеек желающих не пересыхал. К началу мировой войны Анна Касьяновна – обладательница к тому времени уже приличного состояния – покинула Новониколаевск в неизвестном направлении, а это платье осталось в комоде у ее кузины…
– И ваш приговор…
– Этот предмет может быть артефактом. Сомнительно, притянуто, смешно, не из той, как говорится, оперы, но – может. Разумеется, мы не рассматриваем отдельно шляпку и вуаль. Подобные предметы зарядить можно, но снова же риск утери, порчи, банального обветшания.
– Статуэтка Шивы?
Один из троицы верховных богов в индуизме, имеющий в данном воплощении четыре руки, был изображен танцующим в круге, символизирующем, по-видимому, огонь. Статуэтка была довольно увесистой, имела много граней, выступов, способных создать неудобство при упаковке и транспортировке.
Сергей Борисович задумчиво почесывал окладистую бородку.
– А я вообще не понимаю, почему этот предмет находится здесь. Индуистская коллекция расположена во втором корпусе, там и представлена вся божественная триада Тримурти. Как я устал бороться с этими людьми, – пожаловался Якушин. Варвара что-то пробормотала – из разряда «пора вводить порки и массовые увольнения», но Сергей Борисович даже ухом не повел.
– Этот парень имеет отношение к церемонии погребения? – спросил я.
– Он ко всему имеет отношение, – проворчал Якушин. – Особенно огненная стихия, с которой Шива зачастую ассоциируется. В Индии считается, что тело после смерти удерживает душу. Единственный способ ее освободить для перехода в следующую жизнь – это полностью уничтожить, сжечь тело. Когда человек скончался и идут приготовления к похоронам, рядом с телом горит лампа. Это огонь, присматривающий за душой в момент перехода. Мертвое тело моют, чистят, окружают цветами, травами, ценными предметами. Потом мертвеца переносят на погребальный костер, где и происходит, собственно, кремация. Главный плакальщик на церемонии, как правило, старший сын умершего. Он всем управляет, совершает священный обряд, а потом разжигает погребальный костер. Во время сжигания этот человек совершает один из главных похоронных ритуалов – раскалывает бамбуковой палкой череп покойного. Это означает, что душа теперь свободна, может покинуть тело. Несколько дней кострище никто не трогает. Потом плакальщик возвращается, собирает пепел с остатками костей, все это помещается в урну, чтобы позднее похоронить в водах Ганга… Да, Никита Андреевич, теоретически этот парень в кольце может быть артефактом, но следует выяснить, где он находился в 91-м году.
– Небольшое уточнение, Сергей Борисович. Где именно проходила процедура зарядки аккуму… тьфу, артефакта? Понимаю, что вы при этом не присутствовали, но все же – есть догадки?
– Думаю, все вертелось вокруг столицы – Московский регион, прилегающие территории соседних областей. Все было сосредоточено там – общественная жизнь, экономическая, политическая, духовная… Сложно представить, что это происходило, допустим, в Калининграде или Хабаровске. Точно сказать не могу, но большая доля вероятности, что именно там. Возможно, не сама Москва, но определенно рядом – Серпухов, Ивантеевка, Зеленогорск…
– Что скажете по поводу настенного мемориала?
Взгляды присутствующих переместились на овальное застекленное изделие, обрамленное узорчатым окладом.
– Не знаю, что сказать, – признался Якушин. – Оплывшие свечи, пламя, задуваемое ветром, кленовые листья, православный крест… Трогательная семейная вещица, оставшаяся без хозяев. Принадлежала пожилой семейной паре из Бердска. Когда они скончались, вещицу привез их дальний родственник – любитель денег и выпить. Я купил ее за несколько тысяч рублей – красивая милая вещь. В честь кого был выполнен мемориал, парень не знал, он просто распродавал вещи родственников. Подобные изделия производились и в советское время, и после. При коммунистах оно, понятно, не поощрялось, но и не было под строгим запретом. Раньше это делали в подпольных мастерских, сейчас – вполне легально. Мой вывод: эта вещь может быть артефактом, но с изрядной долей скепсиса. Она хрупкая, ненадежная. Если разобьется стекло и не вставится новое, мемориал попросту растеряется, сломается, порвется.
– Картина?
Это произведение реально приковывало взгляд. Какая-то пронзительная, щемящая, где-то прописанная тщательно, до последней складочки на женском платье, где-то – небрежными мазками, схематично, словно художник торопился – и все равно, соединенное вместе, все смотрелось цельно и гармонично. Больше всего привлекало внимание чувственное женское лицо – скорбно поджатые губы, трогательная ямочка на щеке, большие глаза, в которых теснилась боль. Все, что находилось за ее спиной – фрагмент кладбища с античной колоннадой, – казалось химерическим, парящим в воздухе. Полотно было выполнено вертикально, обрамлено в серебристую рамочку. Размеры небольшие – полметра в высоту, сантиметров сорок в ширину.
– Это, безусловно, может являться артефактом, – допустил Якушин. – Вещь из советской эпохи, написана после Великой Отечественной войны. Мастер неизвестен, но, несомненно, человек талантливый и наблюдательный. Происхождение картины будем проверять, но там, подозреваю, все запутано.
– Осталось немного. – Я сделал шаг в сторону. – Погребальные урны, статуэтка ангелочка со сложенными крыльями…
– Решительно не советую рассматривать, – покачал головой Якушин. – Урны глиняные, ненадежные, разобьются – уже не склеишь. То же самое касается ангела. Как, позвольте спросить, кремлевские маги собирались все это сохранить на долгие десятилетия? Любое неловкое движение, человеческая неуклюжесть, удар при транспортировке – и артефакта нет. Материал очень тонкий – в отличие от той же, допустим, клепсидры, у которой есть известный запас прочности…
– Простите, перебью, – сказал я. – Рязанов явно собирался что-то поджечь. Глиняные урны, статуэтки, водяные часы, а тем более, металлического Шиву – разве можно поджечь?
Мои спутники колебались, думали – вопрос действительно имел смысл.
– Поджечь можно все, – неуверенно вымолвила Варвара. – В сильном огне все оплавится, лопнет и придет в негодность. Не забываем, что Рязанов действовал по установке – он вооружился бензином, но только в последний момент понял, что нужно уничтожить. Да, звучит не очень, но на основании твоего вопроса круг подозреваемых отнюдь не сужается.
– А это что за кадр? – кивнул я на очередную «скульптурную композицию», приютившуюся под урнами и не бросающуюся в глаза. Изделие лепили из глины и явно не месяцами. Центральное место композиции занимала корявая фигурка человека. Голый шишковатый череп, одежда до пят, уродливый, искривленный, он замахивался молотом на длинной рукоятке. Вокруг него грудилось что-то бесформенное – имея воображение, можно представить, что это стая крупных птиц.
– Эту штуку лучше не рассматривать, – поморщился Якушин. – Слишком специфичное и ломкое изделие. Творение посвящено рогьяпе – главному персонажу так называемого небесного погребения в Гималаях. Ритуал, мягко говоря, необычный, проводится в горах, где нет деревьев, чтобы сжечь останки, а почва слишком твердая и каменистая, чтобы вырыть могилу. Буддисты верят, что душа после смерти отделяется от тела, а само тело после этого – бесполезный и пустой кусок плоти. Вроде пустой бутылки, из которой выпили все содержимое. Небесные похороны проводят вдали от населенных пунктов. Лама читает молитвы над телом, а потом могильщик рогьяпа ножом и кувалдой расчленяет останки и разбрасывает их по округе. Тут же слетаются падальщики, которые быстро все подъедают. Огромные такие птицы-стервятники. Они всегда сидят поблизости, ждут, пока человек закончит приготовление еды. Если очень голодные, то не ждут – слетаются, галдят, путаются у него под ногами, выхватывают куски мяса… Процедура, конечно, далека от христианской с ее бережным отношением к телу усопшего. От тела после этих похорон остается только скелет, рогьяпа ломает кости, измельчает их, смешивает с мукой и маслом. А это уже лакомство для мелких птиц – и оно быстро уничтожается. От человека не остается ничего, только воспоминания и душа, живущая по своим законам. Такие похороны считаются идеальным актом жертвоприношения, ведь птицы получают пищу, которой мало в горах, и поддерживается круговорот веществ в природе. Подобные церемонии, кстати, устраиваются не только в Гималаях. Иногда тела поднимают в горы, уносят в лес и там оставляют для съедения животными…
И снова продолжительное молчание. Мы обсудили все, что могли. Кроме, как оказалось, одного… Сергей Борисович аккуратно извлек из бокового кармана прибор господина Рязанова, и мы с Варварой вытянули шеи. За спиной послышалось глухое покашливание. Алла Михайловна собиралась войти, что-то спросить по своей работе, но растерялась, стала пятиться. Прибор был обмотан резинкой, иначе бы развалился.
– Только не говорите, Сергей Борисович, что ваши люди его не вскрывали, – пробормотал я.
– А толку? – хмыкнул он. – Единственная плата просто раздавлена. Прибор измеряет что-то специфичное – определенный вид энергии, излучения. Звуковые, световые волны – в некоем особом диапазоне, который в остальных случаях не применяется.
– Что им могут измерять? – пожал я плечами. – Дальше ваттметра и вольтметра мои познания не распространяются.
– Есть много приборов для измерения энергии и волн, – сказал Якушин. – Болометром измеряют энергию электромагнитного излучения в диапазоне длин волн от нескольких метров до нескольких сантиметров. Калориметр – для измерения тепловой энергии. Радиометр – тот же дозиметр – замеряет радиоактивность, энергию световых лучей. Существуют энергометры – для замера по величине газообмена суммарного расхода энергии организмом человека или животного… Но это, увы, не относится к неодушевленным вещам.
– Вы уверены, что мы должны искать этот предмет? – решился я на вопрос. – Тема деликатная и опасная, заметьте, больше для вас, чем для меня. Ищем неприятности?
– Боишься, что найдем? – усмехнулась Варвара. – Не тот случай, Никита, когда все можно пустить на самотек. Сергей Борисович имеет право знать, что происходит на его частной территории.
– В сущности, да, – кивнул Якушин. – Думаю, лишние знания не повредят. Ну, все, молодые люди, мне надо бежать, – заторопился он. – Ждут на заводе и в лаборатории. Проводится апробация нового препарата для бальзамирования, и я должен присутствовать на встрече с парочкой ушлых субъектов из областной судебной экспертизы. Это важная встреча, вынужден откланяться. Вам тоже не мешает выйти на свежий воздух…
Свежий воздух в этот час был действительно лекарством. Он продувал мозги и холодил кожу. Мы с Варварой сделали круг почета вокруг Парка Памяти, возвращались по центральной аллее к крематорию. Было тихо, не считая рабочего лязга в правом крыле. Трудились строители, подъехала машина с облицовочным кирпичом, оборудованная краном. Сновали фигурки в комбинезонах. До окончания работ в купольном зале оставалось немного времени.
– Подведем итоги? – предложила Варвара, критически поглядывая, как я закуриваю вторую сигарету.
– Только предварительные, – отозвался я. – Из разряда «вилами на воде». В Шиву я не верю, но допустим, пусть остается в списке. На настенный мемориал я бы тоже не поставил. Основные «фигуранты»: картина, писанная масляными красками; клепсидра; напольные часы марки «Янтарь»; траурное платье «черной вдовы»… что еще? Содержимое витрины отметаем, а также модельки катафалков, африканских идолов, ангела, урны, гималайского могильщика…
«Уважаемая, должно быть, профессия, – подумал я. – Всю жизнь резать мертвецов, ломать кости да общаться с полчищами стервятников…»
– Пожалуй, все, – предположила Варвара. – Остаток дня будем копаться в документации, надеюсь, это позволит нам исключить что-то еще. Итак, пока мы имеем шесть предметов…
Порыв ветра заставил ее замолчать. Мы поднялись по лестнице к крематорию. Слева остались корпуса музея, нарядные фасады колумбариев. Напротив входа возвышались на массивных постаментах каменные урны, скульптурные изваяния святых. Мы машинально подались направо, в сторону парковки. Двери в основное здание были распахнуты для удобства строителей, оттуда доносился монотонный гул. Внезапно что-то треснуло, тревожно закричали люди. Истошный вопль:
– Поберегись!!! – Шум, гам…
Мы встревоженно переглянулись. Что еще такое? Хорошо, что в это время дня не проводились ритуальные церемонии. Я заспешил к боковому входу, маневрировал между грудами битого кирпича, какими-то ящиками. Варвара кинулась за мной. Узким коридором я выбежал в фойе, заваленное мешками со строительными материалами, оттуда – в купольный зал, основная часть которого уже фактически сияла.
Здесь была великолепная акустика. Работы еще не завершились у дальней стены. Там валялся инвентарь, «зацементированные» ведра, возвышались в три яруса леса для рабочих по отделке стены. Вернее, возвышалась только часть лесов – другая обвалилась. Ругались люди в комбинезонах, махали руками. Что произошло, догадаться несложно: очевидно, лебедкой подняли что-то тяжелое, дощатый пол не выдержал. Все остались живы, отделались испугом. Нецензурно выражался прораб Гулямов Павел Афанасьевич – у человека от эмоций даже усы встали дыбом.
Плечистый лысоватый детина с перекошенным лицом наезжал на худого паренька. Очевидно, первый едва не пострадал, а второй был невольным виновником. В выражениях добропорядочная публика не стеснялась. После оскорблений в устной форме здоровяк перешел к физическому прессингу: схватил паренька за грудки и потряс, как грушу. У того от страха стучали зубы, безвольно висели руки.
Павел Афанасьевич пытался сыграть роль третейского судьи – оттаскивал детину от паренька, но большого успеха не добился. Остальные были тоже возмущены действиями недотепы, не препятствовали развитию событий.
Я хотел вмешаться, но передумал – обычные производственные отношения. Парень сам виноват. А детина отчетливо почувствовал конец своего земного пути – зелень с физиономии не смывалась. Они покосились в нашу сторону и… разбирательства продолжились. Здоровяк передумал оттачивать мастерство боксерских ударов – усилия прораба возымели эффект.
– Эх, кабы я была царица… – вздохнула Варвара. – Я б того богатыря…
– …мордой о мраморную плиту, – поддержал я. – Пошли отсюда. Все живы, здание устояло.
– Варвара Ильинична, Никита Андреевич, подождите! – Мы уже были на улице, когда нас догнал прораб Гулямов. Он запыхался, часто дышал – возраст был уже неподходящий для пробежек. – Прошу простить… Вы что-то хотели?
– Просто гуляли, услышали шум, – объяснил я. – Все хорошо, что хорошо кончается, верно, Павел Афанасьевич?
– Да, обошлось, слава богу. – Прораб выглядел сконфуженным. – Ваш тезка, Никита Андреевич, отмочил… Загрузил в подъемник четыре мешка, лебедка и оборвалась, а она к столбу лесов крепилась, ну и… Савельев чуть реально богу душу не отдал, хорошо, успел ухватиться за соседнюю балку, сполз по параллельному столбу. Вы уж не говорите Сергею Борисовичу, ладно? – Гулямов сделал жалобное лицо. – Глупая случайность, мы никогда такого не допускаем. Все идет размеренно, быстро, с опережением плана, в выходные должны закончить. Не стоит расстраивать человека, договорились?
– Хорошо, не скажу. – Я покосился на Варвару. Та пожала плечами.
– Вот и славно, – обрадовался Гулямов. – Спасибо большое… А там у вас все нормально? – кивнул он подбородком в сторону музея.
– В каком смысле? – не понял я.
– Да охраны вроде больше, чем обычно… – прораб смутился. – Или нет?
– Нет, – улыбнулся я.
– Меры предосторожности, Павел Афанасьевич, – объяснила Варвара, делая хитровато-отстраненное лицо. – Скажу вам по секрету, есть опасность рейдерского захвата нашего холдинга, вы же знаете, у нас в стране достаточно конкурентов и даже врагов, а также лиц, точащих зубы на процветающие предприятия Сергея Борисовича. Угроза отнюдь не умозрительная, есть определенная информация…
– Да вы что? – оторопел прораб, с натугой включая клетки серого вещества. – Это что же значит… скоро может смениться руководство этого… предприятия?
«И вы не получите обещанное за работу вознаграждение», – мысленно закончил я.
– Успокойтесь, Павел Афанасьевич, Варвара Ильинична преувеличивает, – уверил я. – Ничего плохого не происходит. А если все же враг придет к нашим стенам, то мы все дружно, в едином порыве, как за Родину-мать…
– Да ну вас в баню, все шутите. – Прораб махнул рукой и, слегка подрумяненный, отправился прочь – руководить вверенным коллективом.
– Ты же шутишь? – Я пытливо уставился на Варвару.
– Я преувеличиваю, – поправила она. – А вообще мое утверждение основано на реальных событиях и никакое не шуточное. Звоночки были, но уверена, что руководство холдинга не доведет до греха. Такой поворот событий был бы попросту невероятен. Ладно, пошли отсюда.
– Подождите! Никита? Я правильно запомнил ваше имя? – к нам спешил широким шагом подтянутый молодой рабочий, которому я намедни даровал несколько сигарет. Кажется, Олег Николаев, рабочий на местной стройке.
– Здравствуйте. – Он протянул руку, я пожал ее. Рабочий мельком, но как-то не без интереса глянул на Варвару. У него были светлые волосы и располагающая, немного стеснительная улыбка.
– Я Олег Николаев, помните, я занимал у вас несколько сигарет? Вот держите, отдаю долг. – Он протянул мне запечатанную пачку «Винстона». – Берите всю, даже не спорьте, мы сегодня богатые, нам аванс выдали.
Я хотел возразить, вернуть пачку – какая глупость, право слово, можно подумать, я тут крохобор! Еще смешнее вскрывать, отсчитывать, сколько я там ему занимал. Но спорить с этим парнем было бесполезно.
– Все, забыли, Никита, проехали. Жест доброй воли, так сказать, за проявленное вами великодушие. Вдруг еще придется воспользоваться вашими услугами? – Он засмеялся, обнажив в меру прокуренные зубы. – Ну, пока. И вам, мэм… – Он изобразил шуточный жест почтения в сторону Варвары. – А, еще хотел спросить, Никита. Там все нормально, без проблем? – кивнул он в сторону музея. – Мы с мужиками, когда курили, видели много охранников. Целая «Газель» подъехала, все такие важные, с дубинками. Даже поспорили: случилось что или гостей ждут – из мэрии или областное начальство?
Варвара набрала воздуха, чтобы ответить. Я опередил, проглотив смешинку:
– О нет, Олег, в этом чинном месте разве может что-то произойти? Ни вооруженных ограблений, ни попыток рейдерского захвата, ни утомительных визитов высокого областного или московского начальства…
– Ну, почему же, – надулась Варвара. – Постоянно наезжают крупные гости…
– Но не сегодня? – засмеялся Николаев. – Ну, и ладно, значит, показалось, так и скажу мужикам. Вы это самое… – он натянул на лицо гримасу досады, – сделайте вид, что не заметили тот инцидент с Савельевым, хорошо? Ну, когда он на Петрова набросился. Сошел немного парень с рельсов, бывает. Петров придурок – сам виноват, а вместо того, чтобы повиниться, давай оправдываться. Савельев и вскипел – попала, как говорится, искра от болгарки в мазут… Ну, ладно, бывайте… – Весьма довольный, что избавился от обременительного «долга», парень заспешил на рабочее место. Мы с легким недоумением смотрели ему вслед.
– Вот надо же, – неуверенно заметила Варвара. – Какой ответственный и порядочный молодой человек.
– Подумаешь, – фыркнул я. – В нашем ЖЭКе, например, есть сантехник – молодой, образованный и интеллигентный, очки носит. Одевается – как на конференцию по IT-технологиям. Очень доброжелательный, лишнего не берет, и его все любят и в пример ставят. Он белая ворона. Все остальные же наши сантехники, хм… Как и основная масса рабочих на стройках…
– Ладно, скоро все равно закончат. – Варвара устремила какой-то молитвенный взгляд на купол крематория. – Видел, какой красивый пол сделали? И купол изнутри такой, что глаз не оторвать. Можешь не верить, но этот купол – место силы, портал в другие миры, а том числе в мир мертвых… в чем, кстати, нет ничего плохого, а только хорошее, – пресекла она мои возможные выпады. Но мои мысли были далеко, я не реагировал. – И это не только я подметила. Он что-то дает – реально. Открываются чакры, энергия бодро бежит по твоим каналам. Там еще до ремонта по договору с Якушиным проводились литургии, священники отпевали умерших. Пару лет назад владыка Тихон прибыл по своим делам, решали с Сергеем Борисовичем вопросы, так даже он не удержался, запел – там ведь акустика лучше, чем в церкви. Ладно, Фома неверующий, пойдем заниматься делами.
От этих непонятных дел у Варвары разболелась голова. Она отправилась в комнату для отдыха – «поработать», как она выразилась. На всякий случай предупредила: если сильно заработаюсь, то не будить.