Больная родина

Прапорщик закрыл глаза, чтобы не видеть, как его подчиненному перерезали горло. Макаров мучился, хрипел, пускал кровавые пузыри.

– Спокойной ночи, малыши, – проговорил подонок в камуфляже.

– Смотри, еще один тумбочкой прикинулся.

Другой член банды заметил окровавленного Кошкина, который безуспешно пытался заползти за скалу. Нагибаться бандиту было лень, он выпустил короткую очередь в голову.

«Эх, Кошкин! – машинально подумал прапорщик. – Нет у тебя в запасе девяти жизней, а говорил, что есть».

Эти ублюдки ничего не боялись. Они среди белого дня напали на колонну внутренних войск и держались так, будто находились у себя дома.

«А ведь эти суки действительно у себя дома», – уныло констатировал прапорщик, когда над ним склонилась щербатая физиономия, украшенная нечесаной бородой.

Это был полевой командир Нурбала Хатиев, сорокавосьмилетний главарь бандитского подполья, действующего в Мазарбекском районе, убежденный ваххабит и борец за освобождение мусульманского Кавказа от российского имперского ига. Этого шакала не могли поймать уже несколько лет. В банде Хатиева было не меньше сорока рыл – в основном местные, прекрасно знающие район, обученные, безжалостные, любители наносить удары исподтишка. На их счету сотни жертв – солдаты, полицейские, чиновники, мирные жители, неугодные бандитам.

Свою карьеру Хатиев начал еще в девяносто девятом. Когда отряды Хаттаба и Басаева вторглись в Новолакский район, в них влилась немногочисленная группа местных жителей, ведомая бывшим учителем географии, ярым приверженцем установления ваххабитского режима в отдельно взятом горном районе. С тех пор прошло почти пятнадцать лет, а упырь все бегал на свободе. Он был неуловим, как батька Махно, и всегда контролировал любую ситуацию.

– Что, солдат, Аллах велик? – спросил рослый боевик, пиная сержанта Бакиева.

Тот норовил встать, смертельно бледный, из прокушенной губы сочилась кровь.

– Да Аллах-то велик, вот только ты последнее чмо! – прохрипел контрактник.

За это он тут же получил прикладом в висок, издал отрывистый рык и завалился на бок.

– Нурбала, этого тоже кончим? – спросил худощавый тип с козлиной бородкой и подмигнул обездвиженному Сурикову. – Вах, прапорщик, какой незабываемый вечер. Чего моргаешь? Удар судьбы, да?.. Давай, Нурбала, кончим его быстро, чтобы не мучился. Мы сегодня добрые.

– Это точно, – согласился обладатель славянской внешности. – Мы сегодня в благоприятном расположении духа.

– Отставить! – проворчал Хатиев. – Этого не убивать. И того тоже. Байтаза, кому было сказано! – прикрикнул он на подчиненного, который уже примеривался перерезать горло Бакиеву.

– В горы их, Нурбала?

– Нет. Эти двое поедут ко мне в Бурнай. Пусть в подвале посидят. Будут козырем в разговоре с Таргаевым. Может, он сговорчивее станет, а то совсем страх потерял. Магомед, ты отвечаешь за то, чтобы они не сдохли. Перевяжи, вколи какую-нибудь хрень. Булат, Тимур, Иваков, грузите их в пикап. Булат, звони своим ментам, чтобы ни одна крыса нас не засекла. Замир, остаешься за меня. Собрать оружие и отходить на базу. Выставить дозор, чтобы хвост не увязался. Сколько раненых у нас?

– Нурбала, четверых потеряли! – донесся голос с дороги. – Джанхотов и Мурзаев убиты, Ичиков и Бабахан ранены. Бабахан тяжело.

– Суки!.. – обозлившийся главарь пнул прапорщика по ноге, отчего тот лишился сознания. – Ладно, шакалы, поквитаемся еще. За каждого нашего будете сотнями дохнуть, в крови купаться!

Прапорщик не помнил, как его волокли к дороге, грузили в пикап. Туда же духи забросили стонущего сержанта. Пикап проехал триста метров, ушел с дороги, вскарабкался в седловину между холмами, двинулся краем обрыва, давя пушистый можжевельник.

Тем же вечером, когда сгустились сумерки, запыленный пикап выбрался из горных теснин и выехал на окраину большого села Бурнай. Округа уже спала, лишь в отдельных окнах рябил свет. В иссиня-черном небе загорались звезды, поблескивала желтая, нереально выпуклая луна.

Пикап преодолел утлый мостик, переброшенный через речушку, проехал переулок, заросший пирамидальными тополями, и выбрался на улицу Гамзатова. Жилых домов здесь было немного, они прятались за зеленью деревьев и каменными заборами. Вывернув на улицу, водитель погасил фары. Он знал эту местность как свои пять пальцев.

Самый крайний дом ничем не выделялся на фоне своих собратьев. Довольно крупный, одноэтажный, с высокой черепичной крышей и слуховым окном на фасадной части. Участок окружал двухметровый кирпичный забор. Террасу перед входом оплетали заросли винограда. Позади дома располагался сад. Он упирался в кирпичную изгородь и отвесную скалу, нависающую над участком.

Водителю не пришлось сигналить – машину ждали. С глухим скрипом отворились ворота, и пикап въехал во двор. Женщина в платке и длинной юбке закрыла створки.

Из дома доносились голоса детей. Женщина метнулась внутрь, утихомирила их и вернулась в сопровождении сына лет четырнадцати, не по годам рослого, худощавого. Подросток помалкивал, с крыльца наблюдал за происходящим. Женщина кое-что увидела, выключила свет на террасе, побежала во двор. Там подчиненные ее мужа выгружали из машины связанных пленников.

– Нурбала, зачем ты их привез? – взволнованно зачастила она. – Кто это?

– Доставка спецбортом, Ариза, – пошутил один из боевиков, придавая заложнику относительно вертикальное положение.

– А тебя не спрашивают, Тимур! – вскипела женщина. – Я с мужем говорю, а ты чего лезешь?

– Молчи, женщина! – зашипел Хатиев. – Так надо. Иди к детям и не высовывайся. Уведи Басара, нечего ему тут смотреть, мал еще. Что за баба!..

– Правильно, Нурбала, – заявил Тимур. – Я тоже не понимаю, как можно терпеть женский характер?

Женщина поняла, что вступать в дискуссию с благоверным сейчас не стоит, и сникла. Она засеменила к крыльцу, схватила за рукав мальчишку, потянула его в дом.

Боевики продолжали возиться с пленными. Их перевязали на скорую руку, но бинты уже пропитались кровью. Раненые стонали, не могли стоять на ногах.

– В подвал их тащите! – прошипел главарь. – Да без шума, чтобы ни одна собака в округе не проснулась.

Отдельного входа в подвал не было. Духам пришлось тащить добычу через дом. Они, глухо переругиваясь, взгромоздили на крыльцо пленников, беспомощность которых оказалась несколько преувеличенной.

Когда ноги сержанта Бакиева уткнулись в приступку, он внезапно издал сдавленный рык, начал извиваться. Боевик от неожиданности споткнулся. Второй выругался, завернул пленнику руку. Тот ударил затылком в переносицу со всей силой, которую смог собрать. Боевик охнул, отшатнулся. Бакиев зашатался и ничком повалился за порог. Ноги не держали его.

Третий бандит издал какое-то скрипучее рычание. Прапорщик Суриков почувствовал, как ослабла хватка. Он тоже крутанулся вокруг оси, испытывая режущую боль, свалился навзничь. Когда боевик, возмущенно курлыча, бросился к нему, прапорщик согнул в колене здоровую ногу и резко выпрямил ее.

– Держи, выхухоль небритая!

Удар Сурикова угодил чуть выше причинного места. Бандит не удержался, повалился на своих товарищей.

В свалку бросился взбешенный Хатиев, замыкавший процессию. «Принуждение к миру» продолжалось недолго. Бить пленников духи не стали, опасаясь гнева главаря. Раненым хватило бы нескольких ударов, чтобы отправиться в мир иной.

Их проволокли мимо притихшей женской половины дома, через топочное помещение с котлами и печью, по узкой лестнице втащили в подвал, представляющий собой анфиладу бетонных боксов. Женщинам и детям заходить туда запрещалось, и это повеление выполнялось беспрекословно.

Пленные военнослужащие здесь не были новоселами. В бетонированных застенках в последние годы побывали несколько контуженых омоновцев, командированных из Пскова, парочка несговорчивых чиновников, имам местной мечети и даже офицер ГРУ, которого Хатиев пытал и увечил с особым наслаждением. Пленников бросили на зловонные отсыревшие матрасы, приковали цепями к кольцам, вмурованным в стены. Сержант Бакиев стонал, глаза его бессмысленно блуждали. Прапорщик Суриков прерывисто дышал через нос. Потоптавшись, позубоскалив, боевики потянулись из подвала.

– Ночуете здесь! – приказал им Хатиев. – По дому не болтаться. Спать будете в гостевой комнате. Ариза приготовит поесть. Дежурить по одному. Булат, заступаешь первым. Через два часа тебя сменит Иваков, его – Джахотов. С территории не выходить, смотреть за оградой. Перевязать пленных, дать им чего-нибудь пожрать, чтобы не сдохли.

Тощий боевик с гнойным фурункулом на щеке фыркнул и осведомился:

– Может, им еще коленки зеленкой намазать?

– Надо будет, намажешь! – резко ответил Хатиев и приказал: – Выполнять!

Так уж вышло, что в доме, стоявшем на другой стороне дороги, у гаража возился мужчина средних лет, страдающий одышкой и излишним весом. Он затащил в гараж газонокосилку, укрыл ее чехлом и вдруг услышал шум. По улице неторопливо двигался автомобиль. Мужчина выбрался из гаража, подошел к забору. Машина удалялась.

Толстяк удивился. В темное время суток принято ездить с включенными фарами, а сквозь щели в заборе он не видел никакого света. Машина, похоже, остановилась. Судя по звуку двигателя, это был подержанный пикап или маленький грузовичок. Звякнул металл в вечерней тишине, скрипнула створка ворот.

Мужчина вышмыгнул из своей калитки, присел в высокой траве. Машина с погашенными фарами въехала в ворота дома, стоявшего напротив. Там проживала женщина с тремя детьми. О ней ходили разные слухи. Людей эта особа сторонилась, детей на улицу практически не выпускала. Ворота закрылись.

Мужчина почувствовал страх, выбрался из травы, перебежал дорогу и затаился за кирпичным забором. Набравшись храбрости, он подобрался к запертой калитке, приник ухом к щели. Во дворе перед домом что-то происходило. Хлопали дверцы, ругались мужчины. Кто-то застонал. Раздался раздраженный мужской голос, его сменил женский.