Циклон с востока

– Если и не начать войну с нами немедленно, то, по крайней мере, показать, что она ее вот-вот начнет. И доводы должны быть убедительными. Вы помните, что происходило в сорок первом в прифронтовой полосе сразу после того, как вермахт перешел нашу государственную границу? И что происходило непосредственно перед этим? Да-да, диверсии, нарушение связи, нападение на старших офицеров.

– Дальний Восток удален от центра страны, – соглашаясь, покивал Шелестов. – Быстро перебросить туда силы, необходимые ресурсы не так просто. То, что сформировано на сегодняшний день, тем и будет располагать наша армия, весь регион в случае начала войны?

– Вот именно. Диверсии должны быть направлены именно на объекты стратегического масштаба. Объекты такого масштаба, уничтожение которых подорвет обороноспособность региона, армейских частей, лишит их таких ресурсов, без которых армия на Дальнем Востоке не сможет долго воевать, а перебросить такое количество ресурсов из европейской части страны или из Сибири невозможно. Атаку на такого рода объекты в любом случае придется расценивать как начало войны.

– Или попытку показать нам, что это начало войны, – вставил Шелестов.

– Правильно, – усмехнулся Платов. – Ухватил главную мысль. И мы совершенно точно должны знать, что это! Начало или попытка испугать возможным началом.

– Не слишком ли грандиозная задача для четырех человек, Петр Анатольевич?

– Ну-ну! – рассмеялся комиссар госбезопасности. – На вас вся разведка страны не держится. Разумеется, у меня есть и другие источники информации и вам помогать будут тысячи людей, вся дальневосточная структура НКВД будет работать и уже работает в этом направлении. Не считая загранразведки. Ваша задача на месте понять, на какие конкретно объекты нацелятся японские диверсанты. Не так просто развернуть масштабные действия за такой короткий промежуток времени. Поэтому удары будут сильными и точечными. Вы должны их предотвратить и получить сведения об истинных намерениях японцев. Вместе с другими источниками информации вы поможете Берии предоставить руководству страны доказательства истинных намерений врага, а товарищу Сталину и его ближайшим соратникам – принять правильное решение.

– А как вы сами считаете? Возможно начало войны с Японией именно сейчас?

– Ситуация слишком серьезная и неоднозначная, Максим Андреевич. Сейчас нельзя доверять первому впечатлению и своим личным убеждениям. Только факты, только доказательства, только трезвый анализ! А результаты такого анализа говорят: вермахт теряет инициативу, а у Красной армии появляется возможность начать масштабные наступательные действия. Это приведет к разгрому немецко-фашистских войск и разгрому нацистской Германии и всей гитлеровской коалиции. Поэтому на Дальнем Востоке стоит ожидать активных действий, призванных ослабить наши наступательные возможности и ресурсы. Что это будет: война или имитация ее начала, мы не знаем. А должны знать. Вот и вся диспозиция. Все остальное эмоции, а они вредны в нашем деле.

А через шесть часов транспортный «Ли-2» уже летел на восток, унося на борту, помимо военного груза, четырех оперативников группы Шелестова. Максим коротко рассказал товарищам о задании, сделав акцент именно на военно-политической обстановке в регионе в частности и в мире вообще. Буторин угрюмо смотрел в иллюминатор, Сосновский внимательно слушал и в знак согласия кивал. И только Коган засыпал командира вопросами.

– Хотелось бы точнее знать, где граница наших полномочий. А то ведь по тайге бегать мы умеем, выслеживать и брать живьем можем. А вот что дальше? Допросы, сведения, агентурная разработка? На это местные органы пойдут? Или поймали, и на том спасибо, а потрошить мы будем сами? А потом оповестят, что еще что-то вскрылось и вы, ребятки московские, ступайте туда – не знаю куда и разузнайте то – не знаю что?

– Ну-ну, – усмехнулся Шелестов. – Такого никогда не было. Мы всегда имели полномочия координировать действия местных органов, ставить задачи и получать сведения по данной операции.

– Всегда? – оскалившись, ехидно сказал Коган, еще больше выкатывая свои круглые глаза. – А ты забыл, как тебя чуть не расстреляли, координатор?

– Перестань, Борис, – неожиданно вмешался в разговор Буторин. – Накладки были и будут всегда. Это неизбежно что в разведке, что на фронте на передовой. Сейчас главное другое. Очевидно, что противостоять нам придется не только предателям, окопавшимся за кордоном и пригретым оголтелыми японскими милитаристами. Нам придется столкнуться и с японской разведкой. Иран – это одно, Горький – другое, там вообще, почитай, тысяча километров до фронта. А там, на Дальнем Востоке, нам придется действовать в условиях, когда до границы сотня километров и не больше, почти в приграничной зоне. Ее нашпиговать и агентурой, и схронами с оружием и взрывчаткой, и готовыми базами для диверсионных групп можно очень легко. И я думаю, что в сорок первом году ее и нашпиговали. Не использовали? Понятно почему. Берегли для более сложного времени на Западном фронте. И вот оно наступило. А времени у нас на изучение обстановки и раскачку нет совсем.

– Что ты предлагаешь? – осведомился Коган. – Или просто поворчать решил?

– Нам придется сразу разделиться, – пропустив язвительное замечание товарища, заявил Виктор. – Взрывать штабы и рвать линии электропередачи, телефонные кабели они не станут. Это и младенцу понятно. А вот совершить диверсию, которая оставит регион, заводы, армию без электроэнергии, горючего, боеприпасов, – это реально, если за спиной стоит не какая-то вшивая эмигрантская организация, а целое государство. И еще! Это, конечно, сугубо мое личное мнение, но причина никогда не бывает одна. Это закон природы. Причина активизации Японии на Дальнем Востоке может лежать не только в плоскости событий на советско-германском фронте. Японии нужны ресурсы, Японии нужны сильные союзники, Япония может любыми способами показывать нам, что вот-вот вступит в войну. А японцы понимают, что для Советского Союза это почти катастрофа. Ведь тогда они могут на политической арене диктовать нам условия, получать иные выгоды на дипломатическом поле.

– Да, это очевидно, – согласился Сосновский.

– Все правильно, – поддержал товарища Шелестов. – Собственно, Платов об этом и предупреждал. Настрой у Японии весьма серьезный, и уровень провокаций может быть тоже весьма серьезным. А причин действительно несколько, и каждая сама по себе большая угроза нашей стране, а уж о вместе взятых и говорить не приходится. Короче говоря, работа нам предстоит серьезная.

– Как обычно, – пожал плечами Коган.

Порыв ветра бросил парашют в сторону, прямо на деревья. Капитан Аленин попытался подтягивать стропы с одной стороны, чтобы чуть наклонить купол, изменить траекторию спуска, но сделать он ничего не успел. Бросив стропы, он только сумел закрыть лицо руками, чтобы не лишиться глаз. Удар был сильным. Затрещали ломающиеся ветви, что-то больно ударило в бок, по голове. А потом Аленин всем телом врезался в ствол дерева с такой силой, что на какое-то время потерял сознание.

Сознание возвращалось медленно. И первое, что он стал чувствовать, – это дрожь в застывшем теле, которое холод пробирал почти насквозь, несмотря на меховой летный комбинезон. Аленин пошевелился, с трудом сгибая окоченевшие руки. Тело трясло в мелком ознобе, ног он не чувствовал. «Сколько я так провисел? Пять минут, час, три часа? Надо спускаться, иначе мне конец», – подумал капитан. Глянув вниз, он содрогнулся, но теперь уже не от холода. Он висел на верхушке старого кедра, на высоте метров в сорок. Значит, надо как-то раскачаться и зацепиться за ствол или толстые ветки, чтобы потом отстегнуться и спуститься на землю по ветвям.

И Аленин стал раскачиваться так, как это делал еще в детстве на качелях, помогая себе ногами, делая рывками сильные махи. Тело слушалось плохо, но через несколько минут мучительных упражнений ему все же удалось ухватиться рукой за ветку. Помогая себе второй рукой, человек стал подтягиваться. Пальцы окоченели и не хотели сжиматься, ветка выскальзывала, и приходилось цепляться, отчаянно стискивая зубы. И когда Аленину все же удалось более или менее основательно зацепиться руками за ветви и даже, помогая себе одной ногой, ухватиться носком мехового сапога за нижнюю ветку, он вдруг понял, что не сможет отцепить стропы. Чтобы разъединить сцепной механизм, нужно использовать две руки. Если он отпустит ветку, то снова окажется болтающимся на высоте без опоры.

И тогда Аленин нащупал ножны на ремне. Рядом пистолет, но он не поможет. Только разрезать и при этом не выронить нож. Тогда надежды спастись не останется. Эх, никто не додумался приделать к рукояткам ножей темляки, как на казачьих шашках. «Уроню, пальцы совсем не слушаются, – думал капитан, – а мне ведь еще усилия прилагать, и я его уроню. Пока есть силы, надо использовать все что могу». Аленин снял правую меховую перчатку, подышал на пальцы, а потом вытянул из ножен нож. Направив его лезвием внутрь, он просунул нож в перчатку и стал прокалывать отверстие между большим и указательным пальцем. Острое лезвие довольно быстро проткнуло мех и кожу и вышло наружу из перчатки так, что рукоятка ножа осталась внутри. Надев перчатку, Аленин примерился, постарался почувствовать рукоятку ножа в ладони. Не очень удобно будет так резать, но есть гарантия, что нож не вывалится из руки и не упадет вниз.

И снова утомительная раскачка на стропах, чтобы суметь уцепиться руками или ногой за ветви дерева, чтобы хоть как-то подтянуть свое окоченевшее тело к стволу. Аленин напрасно рассчитывал, что эта работа согреет его. Он, кажется, застывал еще больше. Прошло неизвестно сколько времени. Капитан уже не чувствовал, зацепился он носком мехового сапога за ветку дерева или нет. Потом ему повезло. Задыхаясь от напряжения, он задержался сгибом локтя за ветку и стал отдыхать. Ветер обжигал горло, перехватывал дыхание. Собравшись с силами, он начал пилить лезвием ножа прочную стропу. Нож скользил в его пальцах, он перехватывал его удобнее и снова пилил, чувствуя, как трещит многослойный брезент.

И когда оставшиеся волокна лопнули под его весом, Аленин чуть не сорвался, но, удержавшись, понял, что не ошибся, начав резать левую стропу, ибо повис на левой руке, удерживаясь еще и левой ногой за ветку. Теперь перехватиться удобнее, надежнее обхватить ветки и резать правую стропу. Черт, руки уже ничего не чувствуют. И почему-то кровь на перчатке. Да это несколько раз лезвие соскальзывало внутрь перчатки и резало пальцы. А капитан и не чувствовал этого, правда, он ощущал другое – рукоятка ножа скользила в окровавленной ладони.

Еще, еще немного. Аленин чувствовал, что может не удержаться, когда стропа окажется перерезанной, где-то на грани сознания билась и трепетала мысль, что уже не важно, пусть не удержится, пусть упадет и разобьется, потому что никаких физических сил держаться уже не хватало. Это было не отчаяние, а смертельная усталость, и он смирился с неизбежным. Капитан ловил себя на мысли, что были моменты, когда он не понимал, как висит: вниз головой, вниз ногами, а может быть, боком. Он даже переставал чувствовать, что держится за ветку. Старательно выводя себя из обморочного состояния вспышками злости, он снова и снова пилил лезвием стропу. А потом он увидел за деревьями вдалеке дымок. Светлый дым, такой, каким он поднимается из трубы русской хаты во время мороза. Печка, тепло, люди. Дым, или это мираж, или плод воспаленного воображения – не важно, только пилить, только не сдаваться.

Рывок, и он повис на ветке, мерно покачиваясь… Не упал! Не упал, удержался! Аленин дышал тяжело, судорожно. Казалось, что внутри замерзло все до состояния льда. И сердце не стучит, а еле трепещет в груди, и легкие уже не могут дышать. Капитан ухватился руками за ветки. Он уставился на свою правую руку. Он не помнил, когда успел сбросить перчатку с ножом, и теперь держался за ветку обнаженной окровавленной ладонью. Надо нащупать ногой ветку и спуститься чуть ниже. Но ноги ничего не чувствуют. Вдруг колено коснулось чего-то твердого. Аленин опустил голову и посмотрел вниз. Ветка. Нужно схватиться немного ближе к стволу, потом перехватить руку и наступить на ветку, потом снова дотянуться, обхватить ствол и чуть сползти вниз до следующей ветки.

Он проговаривал в голове свое каждое движение, каждый шаг. Это помогало не терять сознания. Еще шаг, еще на метр ниже. Теперь на эту ветку. Но нога не оперлась о ветку, она провалилась в пустоту, руки соскользнули, и Аленин с хриплым криком полетел вниз. Удар, снова удар боком, и из глаз полетели искры. Когда он открыл глаза, то увидел над головой небо и ненавистный купол парашюта, трепавшийся на ветру на верхушке дерева. Он выжил. И это значит – нужно продолжать бороться, выживать, еще что-то делать.

И капитан попытался перевернуться на бок. Острая боль пронзила бок, да так, что Аленин едва не задохнулся от боли. Сломано ребро или несколько ребер. Со стоном он все же сумел перевернуться, уткнувшись лицом в снег. Теперь встать и идти в ту сторону, где недавно, вися на стропах, видел дым. Лицо стало ломить от ледяного холода. Встать, нужно встать. Аленин подтянул руки под грудь, потом непослушную правую ногу под живот и начал вставать. И снова дикая огненная боль, но теперь уже пронзившая ногу от голени и вверх, до самого сердца.

А-а-а! Крик пронесся по тайге и затих среди огромных лап елей. Человек лежал, стискивая зубы. Нельзя, нельзя лежать. Не могу идти, значит, надо ползти, ползти… ползти. И он пополз, толкаясь только руками, стискивая зубы, в кровь кусая губы. Слезы от боли и отчаяния текли по щекам и замерзали на лице…

Полковник Крапивин в обычном гражданском пальто и шапке-ушанке с кожаным верхом встретил группу на аэродроме. Шелестову понравился волевой сильный взгляд заместителя начальника управления НКВД. Здороваясь, пожимая руку каждому члену группы, Крапивин, казалось, успевал взглядом окинуть, оценить человека, его способности, опыт. Чуть прищуренные глаза, плотно сжатые тонкие губы и удивительно сильные руки с широкими ладонями. «Руки лесоруба», – почему-то подумалось Шелестову.

Автобус «Газ-03-30» ждал на взлетной полосе. И как только группа вошла в салон и расселась на сиденьях, машина сразу тронулась. Крапивин подсел поближе к москвичам и заговорил:

– Мне звонил комиссар госбезопасности Платов и сообщил, что вы в курсе общей стратегической позиции здесь, на границе с Маньчжурией. Не буду повторяться о сложившейся обстановке на потенциальном советско-японском фронте. Перейду сразу к последним событиям, по факту которых вам и придется начинать работу с нами. Если коротко, то сейчас весь оперативный состав Дальневосточного управления НКВД задействован на противодиверсионных мероприятиях. Ведомственные части охраны Наркомата путей сообщения и военных заводов усилены подразделениями бойцов из войск НКВД. Активно привлекаем милицию. Руководителям территориальных отделов разосланы циркуляры и ориентировки. Это, так сказать, общее направление работы на опережение. Мы пока не знаем, как будет действовать враг и будет ли он действовать в ближайшее время. Мы здесь считаем, что будет. Японцы активизировались, есть сведения, что руководство Квантунской группировки считает необходимым расширять и активизировать в наших тылах разведывательно-диверсионную работу.

– Но пока тишина? – спросил Шелестов.

– Не совсем, Максим Андреевич, – полковник качнул головой. – Но вы успели как раз к началу развития событий. Удивляюсь я комиссару Платову. Как он в Москве видит и чувствует ситуацию. Как будто сам у нас здесь годами работал, держал руку на пульсе. Так вот, охотники в тайге в предгорьях Сихотэ-Алиня нашли тело человека. Одет в летный меховой комбинезон и летный шлем. Он приполз из тайги и умер буквально на пороге охотничьей хижины в лесу. Умер, как нам предварительно сказали медики, от переохлаждения и большой потери крови. У него открытые переломы обеих ног и, видимо, обморожения. Охотники сообщили в милицию. Участковый собрал местных охотников и организовал прочесывание местности для поиска, возможно, других людей, товарищей этого погибшего. Но они нашли в нескольких километрах от зимовья лишь повисший на дереве парашют.

Тело лежало в холодном гараже управления НКВД. Зрелище было, конечно, не для слабонервных. Мертвец лежал на спине, руки его были приподняты перед грудью, штанов не было, голени окровавлены, в двух местах белели кости, пробившие кожу. Одежда лежала здесь же на столе.

– Силен, – покачал Коган головой, глядя на труп. – Несколько километров проползти зимой с переломанными ногами. Только наши так могут. Ясно, что это не японец.

– Глубокая мысль, – усмехнулся Крапивин. – Однако без японцев тут не обошлось. Это не наш летчик. Очевидным все стало, когда стали осматривать одежду. И комбинезон японский, и меховые сапоги, и шлем. Больше вам скажу, товарищи, у него даже нижнее белье японское.

– Значит, не случайный человек, – кивнул Шелестов. – Не просто так приехал к ним на аэродром, не просто так посадили его в самолет и сбросили на нашей территории. Значит, жил на какой-то японской базе, готовился к переброске. И готовился основательно. Был на полном обеспечении. Парашют, видимо, тоже японский?

– Разумеется, – ответил Крапивин, подходя к брошенному у стены парашюту. – Вот это и примечательно, что готовившие этого человека для заброски на нашу территорию не стеснялись подтвердить, что это происходило в Японии. Не скрывали его принадлежности. Я бы даже предположил, что сделано это было умышленно. Ведь гитлеровцы, когда забрасывают диверсантов в тыл Красной армии, пытаются максимально обеспечить его всем советским, настоящим, вплоть до сигарет, спичек, бритвенных принадлежностей. Их перед заброской в разведшколах стригут и то русские парикмахеры. А тут такая демонстрация всего японского.

– Покажите на карте, где найден человек и где находится место приземления, – попросил Буторин.

Вернувшись в кабинет Крапивина, оперативники собрались возле стола полковника. Тот, порывшись в сейфе, достал крупномасштабную карту и расстелил ее. Взяв карандаш, он стал водить им по карте.

– Вот Хабаровск. Это железная дорога на Иркутск. Вот здесь его нашли охотники. Тут их старое, еще довоенное зимовье. Парашют на дереве милиция нашла вот тут. Как видите, расстояние немаленькое, но раненый сумел проползти его. Предполагая, что зимовье может быть указано на японских картах и может оказаться местом сбора группы диверсантов после их приземления, я распорядился устроить там засаду. Командир подразделения НКВД регулярно выходит на связь по рации, но пока тишина. Незваных гостей не было.

– Они осторожны, – сказал Сосновский. – Вероятно, они поняли, что их товарища отнесло ветром далеко от места предполагаемого приземления. Может, даже предприняли попытки его розыска. Не исключено, что они уже знают о его гибели и о том, что его нашли местные. Они не придут, они постараются поскорее покинуть этот район. Если они вообще существуют.

– Вы полагаете, что этого человека сбросили одного? – Крапивин уставился на Сосновского.

– Почему бы и нет? В большой группе не было необходимости, если он всего лишь «курьер», который вез новые инструкции для резидентуры, может быть, деньги, документы, запасные батареи для рации. Мало ли…

– Но при нем ничего не нашли.

– Возможно, есть и второй парашют, и десантный контейнер, – пожал плечами Сосновский. А может быть, и нет. А этот человек – хорошо подготовленный агент, который шел к месту встречи. Бывает, что летчики ошибаются, погода подводит. Вот и приземлился далеко от места, где его ждали сообщники. А тут еще несчастье с ногами. Думаю, что вам просто повезло.

– Повезло. Несомненно. Мы могли вообще о нем не узнать, – согласился полковник. – Но я все равно распорядился отправить поисковые группы с местными проводниками на розыск возможных диверсантов. Если это все же была группа.

– Давайте поступим с вами следующим образом, – сказал Шелестов. – Мы с Борисом Михайловичем останемся в управлении и подумаем с вашими специалистами, какие наши действия сейчас важнее всего, оценим ситуацию. А Виктор с Михаилом вместе с вашими бойцами прочешут тайгу в местах вероятного приземления парашютистов. Мы можем запросить у метеорологов сводку о направлении и силе ветра в тот день?