Смертельный рейс

– Все понимаешь, старшина? – тихо спросил начальник заставы.

– Чего ж непонятного, товарищ лейтенант, – кивнул Антипенко. – Решение вы приняли правильное. Другого выхода у нас нет. Вы за молодых ребят не беспокойтесь. Надежные они, хоть и не очень умелые. Никто не отойдет! Даже не сомневайтесь!

– Я и не сомневаюсь, – улыбнулся Прохоров. – На тебя как на себя самого надеюсь.

Ветер гнал над головами рваные тучи, небо то хмурилось, то распахивалось, пропуская солнечные лучи. Трепетали листья осин и уродливых берез среди камней. Тревожно было в небе, тревожно было на душе. Вся страна сейчас билась с ненавистным врагом на западе, а здесь, на востоке, через границу то и дело запускали свои жадные щупальца иностранные разведки, приспешники Гитлера и милитаристской Японии. И гибли пограничники, гибли товарищи в неравных схватках. Поднимаясь по ночам в любую погоду на перехват чужих банд и групп нарушителей, вставали грудью на пути врага, заступая ему дорогу на нашу территорию.

Первую пулеметную очередь Прохоров услышал через два часа. Очередь была длинная – патронов в двадцать. «Эх, старшина! – мысленно посетовал начальник заставы. – Не части, экономь патроны!» Но лейтенант просто не знал, что Антипенко сумел найти такую позицию, с которой тропа была как на ладони. Он и красноармеец Волков успели буквально в последнюю минуту – упали за камни, когда в ста метрах перед ними появилась банда.

Восстанавливая дыхание и смахивая со лба пот, старшина позвал пограничника:

– Волков, видишь сосну слева, повыше нас? Поднимись туда и не высовывайся. Смотри на тропу. Как только группа дойдет до лежащего поперек ствола дерева, крикнешь, как положено по уставу, предложишь сложить оружие и поднять руки. В тебя начнут стрелять. Тут ты сразу за камни и жди. Как заговорит мой пулемет, ты присматривайся к ситуации. Выбирай цель и стреляй только наверняка. Позицию почаще меняй. Понял, Волков?

– Так точно, товарищ старшина, – волнуясь, ответил пограничник.

Антипенко лег щекой на приклад ручного пулемета, глубоко вдохнул и выдохнул, подводя мушку под живот первого, шедшего по тропе противника. Старшина старался глушить в себе радость от того, что удалось найти такую позицию. Долго, очень долго, секунд двадцать, вся группа будет как на ладони, вся под прицелом. И быстро спрятаться, укрыться от огня им некуда. Повезло, не напортачить бы, не подвести лейтенанта.

И вот голос Волкова пронесся над тропой. Уверенно, властно. Молодец, пограничник! И сразу нарушители сорвали с плеч карабины. И только хлестнул в ответ с тропы первый выстрел, как старшина плавно нажал на спусковой крючок своего «дегтяря». На первой очереди Антипенко не стал экономить патроны. Сейчас его задачей было испугать, вселить панику, убить или ранить как можно больше нарушителей, залить тропу свинцовым ливнем. И он выпустил длинную очередь, поводя стволом из стороны в сторону, нагоняя тех, кто бросился в кусты, кто искал укрытия в камнях на склоне. Один, второй, третий. Пятеро остались на тропе! Еще двое, прихрамывая и падая, уползли в укрытие. В этих не стоит стрелять, они уже никуда не денутся. Бить надо тех, кто может скрыться!

Два выстрела раздались сверху. Это из своего карабина стрелял Волков. И ведь попал на второй раз! Пули ударили в камни возле головы старшины, срезали ветки, подняли столбики пыли, зарываясь в рыхлую землю.

Кто-то снизу закричал по-русски, угрожал и требовал. Даже деньги предлагали. Но каждый раз, когда бандиты пытались подняться в атаку и прорваться сквозь кордон, начинал говорить пулемет. Антипенко бил короткими очередями, охлаждая пыл нарушителей. Да и те вели себя уже осторожнее. Перемещались перебежками, каждый раз в новом месте. Чувствовалась хорошая военная выучка. А патроны в последнем диске буквально таяли. Сейчас придется браться за карабин, и тогда они все поймут и бросятся, как волки, на добычу. На этот случай есть гранаты. Их по четыре у каждого. Но и у врага есть гранаты, наверняка есть. А подпускать противника на расстояние броска гранаты – это последнее дело.

Пулемет замолчал в тот самый момент, когда на мушке было трое нарушителей. Старшина выругался, перекатился в сторону и сжал цевье карабина. Сейчас должен выстрелить Волков, подумал Антипенко. Его выстрел, а потом сразу я и сменить позицию. Ну же! Стреляй! Но молодой пограничник почему-то медлил. Старшина поднял голову и, присев на одно колено за большим камнем, навел карабин на ближайшего бандита. Выстрел! И тут же две пули врезались в камни над головой, обдав лицо мелким острым крошевом. Старшина упал на спину и, упираясь каблуками, стал передвигаться к соседнему камню. Главное – торопиться, не подпускать на расстояние броска гранаты. Эх, Волков…

Тишина всегда пугает, когда ты ее не ждешь. Неожиданная тишина особенно страшна в бою. Она может означать все что угодно. Что все твои товарищи погибли, что… погиб ты сам. И это небо над головой, эти тучи, эту поникшую ветку березы, сбитую пулей, ты видишь в последний раз…

«Я живой», – приказал сам себе старшина, и рука нащупала гранату в брезентовом мешке на поясе.

– Бросай оружие! Быстро! Руки за голову, ноги врозь!

Знакомые слова, произнесенные тысячи раз самим Антипенко за годы службы. Так разговаривают с задержанными нарушителями. Да это же лейтенант!

– Антипенко! Старшина! – громко позвал начальник заставы.

Проводник был тяжело ранен. Он дышал короткими неглубокими вздохами, правая нога рефлекторно подергивалась. Потом он перестал дышать и весь вытянулся на земле.

– Жаль, – проворчал Прохоров и пошел в сторону задержанных. Двое русских со связанными за спиной руками стояли на коленях на расстоянии двух десятков метров друг от друга. Опыт начальника заставы сразу подсказал: вот этот молодой и настырный, одурманенный пропагандой, говорить не станет. Допросы продолжатся в отряде, там он, может быть, со временем начнет давать показания. А вот этот, второй, с морщинистым лицом, широкоплечий, с чуть кривыми «кавалерийскими» ногами, будет говорить. И лицо усталое, отрешенное, и в глазах нет ненависти. Явно рад, что жив остался, что не надо идти куда-то через тайгу, ломать ноги. Взяли, ну и пусть. Зато все кончилось.

Пограничник Волков сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, и сжимал рукой рану на плече. Парень был бледен, но держался хорошо. Да и по отзывам старшины, в бою был молодцом. Лейтенант подошел к задержанному.

– Ваше имя?

– Липатов Николай Викентьевич, – тихо ответил мужчина.

– Ваше звание в царской армии? – снова спросил Прохоров, угадав в этом человеке бывшего военного.

– Поручик Нижегородского пехотного полка.

– Цель, с которой ваша группа пересекла государственную границу СССР?

– Проведение диверсионных акций, – тихо, после глубокого вздоха отозвался бывший царский офицер.

– Где, когда?

– Цель – аэродромы. Видимо, те, через которые происходит перегон американских самолетов на запад. Точнее сказать не могу. Рядовых членов группы перед выходом так глубоко в боевую задачу не посвящали.

Шелестов вошел в палату, огляделся. Платов молодец, устроил Буторина в двухместную палату, как командира высокого ранга. Впрочем, вторая кровать была аккуратно застелена и пуста.

Виктор поднялся со своей постели, оперся на палку и протянул руку.

– Я уж думал, про меня забыли, – усмехнулся он. – Лежу тут один, поговорить не с кем. Только сводки слушаю по радио да уколы получаю в самое беззащитное место.

– Ничего, – пожимая руку товарищу, ответил Шелестов. – Иголка – не пуля. Да и колют тебя, наверное, симпатичные сестры. Держи, гостинцы тебе привез, чтобы было не так скучно валяться.

Расстегнув полевую сумку, Максим выложил на прикроватную тумбочку две пачки папирос «Казбек», большую пачку грузинского довоенного чая, несколько румяных яблок. Буторин улыбнулся, провел рукой по ежику седых волос, прошелся, чуть прихрамывая, по палате.

– Сестрички тут хорошие, заботливые. Вон моего соседа, полковника, уже выписали. Все допытывался о моем звании, в каких частях служил да где ранение угораздило получить. А я выкручивался. Платов мог бы и легенду подбросить на такой случай. Врать терпеть не могу. На задании все проще, а перед своими стыдно как-то. Что слыхать по нашей части? Не пролежать бы здесь до конца войны. А то победят без нас!

– Без нас не победят. Лопай яблоки, чай пей, сил набирайся. Нога твоя как? Смотрю, ходишь уже?

– Велят разрабатывать, – погладил бедро Буторин. – Недолго уж осталось. Парк у них тут хороший. Хожу дышать осенним воздухом. Покой, тишина, прелыми листьями пахнет, и мысли всякие в голову лезут…

– Ты мысли гони! – нахмурился Шелестов.

– Гони? – невесело усмехнулся Буторин. – А как их гнать, когда я здесь валяюсь, наслаждаюсь природой, а враг до Волги дошел. Поверили нам, дали возможность доказать, что мы честные граждане своей Родины и готовы за нее жизни отдать. Вот я и не хочу жалеть! Мы должны быть там, где льется кровь и где каждый день убивают фашистов!

– Ладно тебе, Виктор. – Шелестов положил руку на плечо Буторина. – Нервы расшалились? Мы с тобой делаем важное дело, которое не всем по плечу. А что касается крови, так ты ее тоже пролил. Ты не в санатории здесь, а на излечении. И спасибо тебе, что тогда прикрыли нас на катере. Честно говоря, не думал я тогда, что удастся нам уйти. А вообще, пролить кровь – это самое простое. И за Родину умереть просто. А ты вот попробуй сражаться, врагов убивать, а свою кровь не проливать. Какой от тебя толк от раненого или убитого?

Буторин удивленно посмотрел на командира. Потом улыбнулся и кивнул.

– Умеешь ты все свернуть в нужное русло. Вроде я еще и виноват, что меня ранили, вроде как мой недосмотр!

– Правильно ты заметил, Виктор, насчет «нужного русла». Завтра мне в девять ноль-ноль назначено прибыть к Платову. Думаю, новое задание для группы есть. Так что налегай на витамины!

Сосновский топтался у входа в гастроном, то и дело поглядывая на часы. Неужели он был настолько невнимателен, что пропустил Марию, не увидел, как она прошла? Нет, не может такого быть. Просто ее задержали дела, начальство, обстоятельства. «Или я разучился быть терпеливым», – усмехнулся Михаил. Вот что делают женщины с каменными сердцами и стальными нервами мужчин!

Он осторожно поправил маленький букетик незабудок на груди под пиджаком и снова стал смотреть по сторонам.

Селиверстова появилась неожиданно. Он увидел девушку в простой красноармейской форме, стоящую на углу. Кажется, она размышляла, в какую сторону пойти. Сосновский, стараясь держаться за спинами снующих по улице людей, приблизился, достал свой букетик и вежливо кашлянул:

– Маша!

Он увидел глаза Марии и понял, что совсем не знает этой девушки. Столько было сейчас в ее взгляде: и радость, и грусть о чем-то из прошлого, и надежда, и боль неизбежного расставания, и частичка детства, юности, и огонь взрослой жизни, огонь войны, который успел ее опалить. Он и не думал, что Маша так ему обрадуется. А ведь она надеялась, что он появится, думала о нем. Это было совершенно понятно!

Сосновский ждал этого, но все равно было так неожиданно.

– Здравствуй, Машенька, – улыбнулся Михаил и протянул цветы. – Это тебе!