Крик болотной птицы
– Привет, – сказал Лысухин Воробью. – Подходи поближе, коль уж пришел. Что это ты такой робкий? Подходи, поучишься. Ты ведь тоже взрывник, как я понимаю?
– Нет, я не взрывник, – торопливо ответил Воробей. – Я по другой части… Просто проходил мимо, а тут, гляжу, новый человек в отряде…
– А-а-а, – с нарочитым равнодушием протянул Лысухин. – Значит, ты по другой части… А все равно – подошел бы, если есть время. Поучился бы… Авось и пригодится в будущем. Партизан должен уметь все. Он и взрывник, и разведчик, и… Я правильно рассуждаю?
– Да-да, – все так же торопливо ответил Воробей. – Вы правы… Я и сам хотел подучиться взрывному делу, но все недосуг.
– Тогда тем более присоединяйся, – сказал Лысухин. – Заодно поведай, как тебя кличут?
– Воробей.
– Что ж, Воробей так Воробей… А меня можешь называть Минер. Я инструктор по взрывному делу. Так что – прозвище мое по существу.
Воробей подошел к партизанам-минерам и молча стал слушать. Лысухин старался не обращать на него видимого внимания, но краем глаза он неотрывно следил за тем, как ведет себя Воробей. То, что он подошел к Лысухину и партизанам – было неспроста. Просто так, любопытства ради, он бы не подошел. Другие партизаны ведь не подходили, хотя урок Лысухин давал не где-нибудь в землянке, а под открытым небом. Все, кто проходил мимо, видели и слышали Лысухина, даже косились на него, но никто не остановился поблизости. А вот Воробей остановился. Значит, у него имелся какой-то конкретный интерес к личности Лысухина. И к тому же минувшей ночью командир отряда Федос также упоминал Воробья. Говорил, что подозревает его в том, что он – немецкий шпион.
А в результате получается очень даже любопытная картина. Тот, кого командир отряда подозревает в шпионстве, подходит к Лысухину и останавливается рядом. Нарочно подходит, целенаправленно – иначе бы прошел мимо, как проходят другие партизаны. И вряд ли это может быть случайным совпадением. Лысухин как опытный разведчик в такие совпадения не верил. Более того – он их не допускал. А стало быть, очень интересная птаха – этот Воробей. Что ж, пускай он полетает рядышком. Как раз это и надо Лысухину и Старикову.
…Встретились Стариков и Лысухин лишь с наступлением сумерек. Отошли в сторону подальше от посторонних ушей и глаз, присели на поваленное, обросшее мхом бревно.
– Ну и как прошел денек? – спросил Лысухин. – Научил дедов и юношей внедряться во вражеские тылы?
– Так ведь это дело секретное и тонкое. – Стариков устало махнул рукой. – Тут чем больше таинственности, тем вернее. Вот я с таинственным видом провел весь день. Утомительное, знаешь ли, дело.
– Это потому, что нет в тебе артистического таланта, – заявил Лысухин. – Прямой ты и понятный, как это бревно, на котором мы сидим. В отряде – оно и ничего, народ здесь простой и бесхитростный, а что будет, когда мы угодим туда?.. – Лысухин указал рукой куда-то вдаль. – А там-то, я думаю, нам нужно будет проявлять весь наш артистический талант во всю мощь. Иначе – хана нам. Так что учись, пока есть такая возможность, лицедействовать.
Помолчали. Над лесом сгущались сумерки. Неба почти не было видно, его застилали густые кроны сосен. Откуда-то издалека доносились глухие непонятные звуки, как оно всегда и бывает в лесу, когда надвигается ночь.
– Будто и войны нет никакой, – задумчиво сказал Стариков. – Тихо, покойно…
– Как же, – скривился Лысухин. – Куда же она подевалась, та война? Здесь она, проклятая, совсем рядышком… А потому давай будем говорить о войне. – Он помолчал, глядя во все густеющую тьму, затем усмехнулся. – Познакомился я сегодня с одним интересным человечком…
– С Воробьем? – спросил Стариков.
– С ним, красавцем, – кивнул Лысухин. – А ты откуда знаешь?
– Догадался, – ответил Стариков. – И что же?
– Да в общем ничего особенного… Подошел ко мне, когда я вел урок взрывного дела. Ну, то есть разъяснял героическим минерам, как нужно правильно закладывать немецкую мину, чтобы она в нужный момент взорвалась. Подошел значит, стоит, слушает… Подходи, говорю, поближе, что это ты такой робкий? Подошел поближе. Я, говорит, всю свою партизанскую жизнь мечтал подучиться взрывному делу. Ну, говорю, учись… А как тебя звать? Воробей, говорит. Вот так-то. Интересно?
– Интересно, – кивнул Стариков. – А еще интереснее то, что…
– Эта птица прилетала сегодня и к тебе, – перебил товарища Лысухин. – Я правильно понял?
– Правильно, – сказал Стариков.
– И, как я понимаю, уверял тебя, что всю свою жизнь мечтал научиться всяким таким агентурным штучкам, – продолжил Лысухин.
– Именно так, – сказал Стариков.
Они опять замолчали, вслушиваясь в близкие и отдаленные ночные звуки леса.
– Прав, стало быть, командир отряда Федос насчет этого Воробья! – вздохнул Лысухин. – Не нашего полета эта птица! Иначе не стал бы он так настойчиво кружить вокруг меня и вокруг тебя. Вот только…
– Что? – спросил Стариков.
– Уж слишком все просто получается! – Лысухин прислонился к стволу сосны и закрыл глаза. – Как-то не по-шпионски, что ли… Что ж он так откровенно? Просто-таки не таясь… Ведь так и засветиться недолго…
– Непуганый потому что, – предположил Стариков. – И не знает, что находится под подозрением. Оттого и прет напропалую.
– Или, может, просто дурак, – в свою очередь, предположил Лысухин.
В ответ Стариков лишь шевельнулся в темноте.
– Надо бы еще раз поговорить с командиром насчет этого Воробья, – предложил Лысухин. – Разузнать, кто он, что он, как появился в отряде, давно ли воюет… Ну и все такое прочее. Выяснить, насколько это возможно, что он за личность.
– Завтра и поговорим, – сказал Стариков. – А пока будем устраиваться на ночлег. Федос расстарался и выделил нам отдельный шалаш. Сказал, что соорудили специально для нас.
– Ну да? – весело удивился Лысухин. – Это же просто замечательно! Шалаш – это просто-таки царские апартаменты применительно к партизанским условиям!
Глава 7
Но долго спать им не пришлось. Едва только занялся рассвет, как откуда-то послышался надсадный вой и где-то невдалеке раздался взрыв. А за ним – другой, третий, четвертый…
– Что такое? – первым вскочил на ноги Лысухин. – А, дьявол… Немецкие минометы! Отличаю я голос любимой средь десятка других голосов…
И Лысухин со Стариковым выбрались из шалаша. Не выскочили наобум и очертя голову, а выбрались со всеми предосторожностями, почти по-пластунски, как и подобает бывалым фронтовикам. Весь отряд был уже на ногах. Большинство, пригибаясь и оглядываясь, уходили в сторону болот. Некоторые вели на поводу лошадей, запряженных в обычные крестьянские телеги – оказывается, в отряде были и лошади. Небольшая группа вооруженных людей, перебегая от дерева к дереву, устремилась в ту сторону, откуда раздавался вой минометов и сухо трещали редкие винтовочные выстрелы.
– Прикрытие! – догадался Лысухин. – Будут держать оборону, пока все прочие не укроются в болотах! Эхма!
И ни секунды не медля, Лысухин с автоматом наперевес устремился вслед за бойцами группы прикрытия.
– Куда? – заорал Стариков, и Лысухин от неожиданности остановился: он никогда еще не слышал, как Стариков кричит.
– Туда, – указал Лысухин. – Помогать… Куда же еще?
– Назад! – жестко произнес Стариков.
– Это почему же? – прищурился Лысухин, и в этом своем прищуре стал похож на какого-то стремительного, готового к смертельному прыжку невиданного зверя. – Что же, нам вслед за всеми бежать на болота?
– Да! – отрывисто произнес Стариков. – На болота!
– Это почему же? – повторил Лысухин.
– Чтобы нас не убили, – уже спокойнее сказал Стариков. – Вот почему. Нельзя нам сейчас погибать. Сам понимаешь.
– А… – пытался что-то возразить Лысухин, но не возразил. – Да, в самом деле… Нельзя нам с тобой сейчас погибать… Еще успеем…
И он, волоча за собой автомат, не спеша пошел в ту же сторону, куда второпях ушла большая часть отряда.
– Бегом! – приказал Стариков. – Нам надо догнать отряд. – А то ведь утопнем в тех болотах…
Отряд они догнали быстро. Тут же увидели и командира отряда Федоса.
– А, вот вы где! – выдохнул Федос. – А я-то все ищу вас… Куда, думаю, вы запропастились?
– Да, это мы и есть, – невесело усмехнулся Лысухин. – Во всей своей красе, целые и невредимые.
– Ну, тогда старайтесь ступать след в след за другими, – сказал Федос. – Ни влево, ни вправо – ни шагу. Утопнете. Наших болот-то вы не знаете…
– Не знаем, – согласился Стариков.
– Вот и не уклоняйтесь от маршрута, – сказал Федос. – Повторяю – след в след!
* * *Шли не так и долго – не больше часа. Отряд остановился.
– То ли берег, то ли остров, – предположил Лысухин. – Короче говоря, твердь земная. Фу-х!
Похоже, дальше отряд идти не намеревался. Коноводы отвели лошадей подальше от болота, люди в изнеможении опустились на землю. К Старикову и Лысухину подошел Федос.
– Дальше не пойдем, – сказал он. – Сюда они не сунутся. Утопнут…
– И долго мы здесь будем сидеть? – спросил Стариков.
– Как обычно – два или три дня, – ответил Федос. – Потом вернемся. Да вы не переживайте – это дело обычное. Они на нас приступом, а мы – в болота. Затем, конечно, мы возвращаемся, и снова в бой.
– А те, которые остались в прикрытии? – спросил Лысухин.
– А что те? – не понял Федос, но тут же догадался о чем речь. – Ах, те… Вернутся к нам, если останутся живы. Или дождутся нас на твердом берегу.
– А что, бывает, что выживают? – спросил Лысухин.
– Всякое бывает, – ответил Федос. – Ну, главное я вам объяснил. А во всем прочем разберетесь и без меня.
И он отошел, на ходу давая какие-то распоряжения партизанам. Какое-то время Стариков и Лысухин молча лежали на майской траве и смотрели в небо, по которому бесконечной чередой с запада на восток плыли рваные серые облака.
– Просушиться бы, – сказал наконец Лысухин. – Да и грязь с себя отмыть не помешает. А то ведь мы будто и не люди, а какие-то водяные. Или болотные черти. Как ты думаешь, если мы снимем с себя всю одежку вплоть до исподнего – это будет прилично смотреться в здешнем обществе?
– Другие вот – сушатся и моются, – кивнул Стариков. – Значит, можем и мы.
– Ну, тогда я совершенно спокоен относительно собственного целомудрия! – махнув рукой, весело сказал Лысухин. – А то ведь оно такое дело… Сдается мне, во время нашего болотного похода я заметил нескольких дам…
Он поднялся с травы, нерешительно потоптался и глянул искоса на Старикова.
– Не держи на меня души, – вздохнул он. – Ну, за мое желание помочь тем, кто остался в прикрытии. Ты же понимаешь… Ведь там сплошь мальчишки да старики. Вояки… Вот мне и захотелось им подсобить. Можно сказать, спонтанно. В порыве чувства. Ведь, я думаю, полягут они все… А так-то ты, конечно, прав. Нельзя нам сейчас погибать.
– Ладно! – без всякого выражения произнес Стариков. – Что об этом говорить… Здесь все понятно и без разговоров.
* * *Из болот отряд вышел через двое суток. Без всякой опрометчивости и не с бухты-барахты, конечно, а предварительно отправив ночную разведку. Вернувшись на рассвете, разведчики доложили, что немцев в лагере нет, как, собственно, нет и никакого лагеря. Весь нехитрый, неустроенный, временный партизанский быт немцы, уходя, разрушили до основания. Что-то сожгли, все остальное – разломали. Из группы прикрытия в этот раз осталось довольно-таки много бойцов – целых восемнадцать человек. Из них – половина раненых. Все они ждут отряд на прежнем месте.
Опять же, очертя голову, отряд на место постоянного своего расположения не двинулся. Имелись веские причины подозревать, что постоянное место расположения отряда немцами заминировано. Равно как и дорога, ведущая от расположения лагеря к болоту, где скрылись партизаны. Поэтому прежде всего надо было разобраться с минами, а уже затем выводить отряд из болота на твердую землю.
На этот раз Федос принял решение и вовсе не возвращаться на прежнее место.
– Лес – большой, места нам хватит, – сказал он. – Так что где-нибудь поселимся. И мин там нет, и немца хотя бы на время собьем с толку. А вот дорогу разминировать надо бы. По минам – как выберешься из болота?
– А, командир? – глянул Лысухин на Старикова. – Подсобить бы надо братьям по оружию! Как-никак я – специалист по взрывному делу. Не поймут товарищи партизаны, если мы не подсобим. Заподозрят…
Стариков ничего не сказал, но в словах не было и надобности. Молчание порой бывает красноречивее всяких слов.
– Вот и хорошо! – весело улыбнулся Лысухин и нашел взглядом Федоса. – Командир, а позволь мне самолично возглавить разминирование дороги!
Федос, ничего не говоря, посмотрел на Лысухина, затем – на Старикова, и так же молча кивнул.
…Разминирование дороги продолжалось с раннего утра до поздних сумерек. Нашли и обезвредили не так и много мин – всего двенадцать. То ли у немцев была нехватка мин, то ли они просто поленились минировать дорогу гуще.
– Все в порядке, командир! – доложил Лысухин Федосу. – Можешь безбоязненно вести своих гусар к новому месту подвигов… Петро! – обратился он к Старикову, присутствовавшему здесь же. – Как видишь, я живой. Правда, грязи на мне – целый пуд, но ты знаешь – я уже начинаю к ней привыкать. Какой-то, понимаешь, образуется внутренний душевный уют, когда я в грязи. Будто, понимаешь, так оно и надо.
Выводили отряд ночью. Здесь, конечно, присутствовали дополнительные сложности. Даже днем ходить по болотам – дело опасное, а что уж говорить о ночных путешествиях? Но выбрались все, никто не утоп – ни люди, ни лошади. По пути прихватили бойцов из группы заслона – уцелевших и раненых, и перешептываясь, вполголоса понукая упрямившихся лошадей, пошли на другой край леса обустраивать себе новую временную партизанскую базу – с такой же тревожной и опасной жизнью, как и на всех предыдущих пристанищах. Ну а куда было деваться? Надо было воевать, надо было побеждать.
Глава 8
Полковник Вайскопф, комендант лагеря, с молчаливым, злобным прищуром смотрел на стоящего перед ним гауптмана Ауга. Этот самый Ауг вызывал у полковника раздражение – причем с каждым разом все большее. А буквально вчера он довел полковника до настоящего бешенства. Конечно, Вайскопф старался своего раздражения не показывать, он в силу своего звания, должности и положения обязан был держать себя в руках. Ведь что такое раздражение, выплеснувшееся наружу? Это всегда – признак собственного бессилия. Собственной несостоятельности, если угодно. А высказанное собственное бессилие и собственная несостоятельность – вещи опасные. В конце концов, у полковника Вайскопфа также имеется свое начальство. И что будет с полковником, если он распишется в собственном бессилии? Ничего хорошего не будет. В лучшем случае отправят на Восточный фронт. А в худшем… Об этом не хотелось даже и думать.
Но и не раздражаться было нельзя. Не получалось у полковника Вайскопфа быть спокойным и душевно уравновешенным. И причиной тому в первую очередь был гауптман Ауг. Ведь это ему, Аугу, было поручено уничтожить партизанский отряд, действовавший неподалеку от городка Астаповичи, в окрестных лесах. Казалось бы – что тут такого сложного? В том отряде человек сто, не больше. Причем большей частью старики и юнцы. Казалось бы, какие из них партизаны? При должном умении и старании уничтожить такой отряд – дело, не стоящее даже того, чтобы о нем рассуждать. Простейшая задача!
Но гауптман Ауг, которому была поручена эта задача, не мог с ней справиться вот уже более года! Несмотря на то и дело повторяющиеся карательные экспедиции, невзирая на наличие в отряде своего агента, отряд оставался неуловим. Каждый раз, как только каратели подступали к отряду, отряд тотчас же снимался с места и уходил в болота. Партизанская тактика была простейшая, по мнению полковника Вайскопфа – предельно примитивная, но тем не менее всякий раз она спасала партизан. Болота были для них спасением. Каратели в те болота соваться опасались. Сунулись вначале, как только партизанский отряд обозначил себя в здешних местах, да так половина карателей в тех болотах навеки и осталась. А самим партизанам хоть бы что! Пересидят в болотах и вновь объявляются в окрестностях Астаповичей, и вновь все начинается снова: диверсии, обстрелы, прочие партизанские пакости…
И ладно бы в партизанском отряде были опытные, матерые бойцы, а то ведь – обычные здешние обыватели, селяне! Все сплошь, как и их командир – какой-то Федос! Это обстоятельство раздражало полковника Вайскопфа больше всего. Его, опытного военного, выигравшего немало сражений, больше года водит за нос какой-то селянин Федос! Было от чего прийти в ярость полковнику Вайскопфу! И главным виновником полковничьей ярости был не Федос, а именно гауптман Ауг, которому была поручена ликвидация партизанского отряда. Бездарь, тупица! Таким самое место на восточном фронте! Будь его воля, полковник давно бы уже избавился от этого ничтожества Ауга! Но не он назначал его на это место, а потому и снимать Ауга с должности у полковника не было никакого права.
Да и не хотел полковник поднимать лишний шум вокруг гауптмана, потому что такой шум как ни крути, а обязательно сказался бы и на его, полковника Вайскопфа, служебном благополучии. Ведь это именно он был ответственным за ликвидацию партизанского отряда, а Ауг всего лишь являлся исполнителем.
А ведь у полковника, помимо постоянной головной боли с отрядом, была еще и другая головная боль – концлагерь в Астаповичах, комендантом которого он являлся. Там тоже дела шли не самым лучшим образом. Ох, уж этот лагерь! Основным смыслом его существования была подготовка карателей и диверсантов из числа узников лагеря. Казалось бы, дело простое. Но не желали узники становиться ни карателями, ни диверсантами. Конечно, какая-то их часть, соблазнившись сытной кормежкой и относительной свободой, записывалась в каратели либо в диверсанты, все же прочие под разными предлогами отказывались, по сути, самим себе подписывая смертный приговор. И вот этого упрямства полковник Вайскопф понять не мог! Почему они так себя ведут, эти заключенные? Отчего они выбирают смерть вместо жизни? Ведь жизнь – одна, другой не будет! Фанатики! Их и людьми-то нельзя было считать, потому что любой нормальный человек выбрал бы для себя жизнь, а не смерть!
Так считал полковник Вайскопф, однако же все это была философия, а вот его начальству, которое сидело высоко, в самом Берлине, не было никакого дела до философии. Начальству нужен был результат, и причем результат немедленный. То есть набрать как можно больше карателей и диверсантов из числа узников лагеря. Да-да, именно так – из числа узников, потому что других людей взять было неоткуда. На восточном фронте наметился явный перелом, причем не в пользу Германии, на Восточном фронте погибало все больше и больше солдат, и все это были немецкие солдаты. А вот воевать с партизанами и устраивать диверсии в советском тылу было некому. Это могли делать только каратели и диверсанты из числа заключенных в лагерях. Да вот только эти заключенные не желали записываться ни в диверсанты, ни в каратели…
– Ну и что вы мне скажете на этот раз? – спросил полковник Вайскопф, с раздражением глядя на гауптмана Ауга. – Впрочем, можете не говорить ничего. И без того понятно – упустили партизан и на этот раз. Опять ушли партизаны в болота! Я прав?
– Болот в округе много, – мрачно ответил гауптман. – А троп к ним – еще больше. Каждую тропу не перекроешь – для этого надо много людей. А у меня их – нет. И в болота следом за партизанами не сунешься…
– Хватит, наслышан! – раздражению полковника не было предела. – Каждый раз одно и то же!.. Вместо того чтобы плакаться, лучше бы придумали какой-нибудь коварный план! Что-нибудь неожиданное для противника… Черт вас побери! Больше года не можете справиться с сотней селян, которые и оружия-то в руках никогда не держали! Какой из вас гауптман! Вас даже рядовым на Восточный фронт – и то страшно посылать! Вы же там…
Полковник не договорил и с молчаливым озлоблением зашагал по кабинету. Ему нужно было во что бы то ни стало взять себя в руки. Что толку выплескивать злобу? Злоба – чувство не созидательное, а разрушительное. Особенно если это злоба не на врага, а на соратника. Пускай даже такого, как это ничтожество Ауг.
– Ладно, – прохрипел полковник. – Что нового в отряде? Кажется, у вас есть там агент, не так ли?
– Да, – ответил гауптман. – Вчера мы получили от него сообщение.
– И что же? – В голосе полковника ощущалось недоверие и равнодушие. Ну, агент. Ну, сообщение. И что с того? Толку с того агента… Кажется, он уже больше года действует в отряде, а отряд по-прежнему неуловим и все так же причиняет немецкой власти неприятности. Причем немалые неприятности.
– Агент сообщает, что в отряде появились новые люди. Два человека.
– Неужели? – В голосе полковника послышалась злая ирония. – Целых два человека! Вот так новость! Два бородатых местных старика! Грозная сила! Ценное сообщение, нечего сказать!
– Два человека, – повторил гауптман. – Из-за линии фронта. Позапрошлой ночью прибыли в отряд на самолете.
– Самолет, конечно, вы не перехватили, и он благополучно отбыл обратно! – В голосе полковника чувствовалась просто-таки железная уверенность в том, что так оно есть на самом деле: самолет из-за линии фронта прибыл и беспрепятственно отбыл.
Гауптман Ауг ничего не сказал, лишь отвел глаза.
– Что хоть за люди? Хотя бы это ваш агент вам сказал? – вздохнул полковник.
– Специалисты, – ответил Ауг. – Один – специалист-взрывник, другой – специалист по подготовке и заброске агентуры в наш тыл.
– А что – неплохо! – саркастически скривился полковник. – Это значит, что очень скоро партизанских диверсий в нашем тылу станет намного больше. И наших секретов партизаны будут знать намного больше. Советы – не дремлют! С чем я вас и поздравляю, господин гауптман! Ну и что вы намерены предпринять в связи с такими радостными известиями?
– У меня на этот счет имеются два плана, – не сразу ответил Ауг.
– Ну да? – не поверил полковник Вайскопф. – Целых два! Вы делаете заметные успехи! Что ж, я готов выслушать оба ваших плана…
– План первый – взять этих двух специалистов в плен, – сказал Ауг. – Они прибыли из советского штаба, значит, много чего знают.
– И каким же образом вы намерены осуществить эту ценную мысль? – поинтересовался полковник.
– Пока что я не готов ответить на этот вопрос, – сказал гауптман.
– Вот как – не готовы? – Полковник опять ощутил в себе нарастающее раздражение. – Значит, это никакой не план, а всего-навсего благие намерения, цена которым – известная. Точнее сказать – никакой цены. Готов поставить десять к одному, что и второй ваш так называемый план ничуть не лучше.
– Убить, – одним словом ответил на все ехидные полковничьи словоизлияния гауптман Ауг.
– Вот как – убить? – Полковник неожиданно для самого себя задумался. – Что ж, это уже хоть на что-то, да похоже… Убить человека – гораздо проще, чем взять его в плен. Даже – двух человек сразу… Что ж… За неимением выбора… Тем более в отряде у вас есть свой человек. Вот ему и поручите это дело.
– Да, но в этом случае есть немалый риск, что этот человек окажется разоблаченным, – осторожно возразил Ауг. – А как партизаны поступают с нашими разоблаченными агентами, нам прекрасно известно…
– А мне наплевать! – рявкнул Вайскопф. – Пускай его там разоблачат и линчуют – какая разница! Главное – чтобы он в точности выполнил поручение! Тем более что толку от вашего агента – никакого. Никакой особенной ценности его сообщения для нас не представляют! А так – хоть что-то. Вы поняли мою мысль, господин гауптман? Или – вам ее растолковать дополнительно?
– Понял. – Гауптман вытянулся в струнку.
– Вот и действуйте, – сказал полковник. – И не забудьте доложить мне о результатах операции. Хотя – нет, погодите… – неожиданно произнес полковник. – В чем-то вы правы – эти двое могут кое-что знать, а значит, быть для нас полезными… Ведь не исключено, что взрывное и агентурное дело – лишь прикрытие. Так сказать, легенда. А тогда – с какой целью они прибыли на самом деле? У мертвых об этом не спросишь. А живые – расскажут. Конечно, если им задать правильные вопросы… В общем, так. Убийство тех двоих пока отменяется. Вместо этого подумаем, как их взять в плен. Или – как к ним найти подход, если взять их в плен не получится. Мне нужно время, чтобы все как следует обдумать. И вы тоже думайте. Вдруг в кои-то веки вас осенит гениальная мысль? Бывает, знаете ли…
Гауптман щелкнул каблуками и повернулся, чтобы идти.
– Погодите, – окликнул его полковник. – А где сейчас находится партизанский отряд – это вы знаете?
– Наш агент сообщил, что они ищут новое место для своей базы, – ответил Ауг. – Где будет то место, агент не сообщил.
– Ступайте! – сквозь сжатые зубы произнес полковник Вайскопф.