Крымское зарево

– Я не буду выполнять задание.

– Фамилия?

– Младший сержант Тропинкин!

– Свободен. Ночуешь в казарме, завтра перевод в пехоту, – холодно сказал энкавэдэшник.

Парень сгорбился, на глазах стал меньше и понуро пошел собирать свои вещи в землянке. Тарасов только покосился на капитана Шубина, не задавая вслух немой вопрос: этого тоже защищать будешь? Хочешь оставить в разведке того, кто отказывается выполнять приказ командира? Глеб понял его без слов и был в этот раз согласен. Методы у майора жестокие и опасные, но в заданиях есть смысл. Конечно, сейчас будущие разведчики подвергаются смертельному риску при проходе в немецкой форме по населенному пункту, где расположены сотни советских офицеров и солдат, идет строительство важного объекта. Но ведь потом во время настоящей службы им придется делать то же самое уже на территории противника. Пускай лучше тот, кто боится за свою жизнь и не готов рисковать, действовать решительно, покинет отряд сейчас, чем подведет своих однополчан во время выполнения важного задания на фронте.

Переодетые в форму немецких солдат и офицеров разведчики построились в ряд, майор Тарасов сверился с наручными часами на запястье:

– Сейчас час ночи, время выполнения боевой задачи – до пяти утра. Огнестрельное, холодное оружие сдать. Не хватало, чтобы вы кого из своих подстрелили.

К ногам майора легли несколько ножей, и он кивнул:

– Выполнять приказ!

Серо-зеленые фигуры быстро растворились в сумерках, на полянке у лесного лагеря остались только Тарасов и Шубин. Офицер НКВД со скрытой язвительностью спросил:

– Отдыхать будете, товарищ капитан, или все-таки со мной на проверку своих бойцов пойдете?

Глеб уже привычно не обратил внимания на злой тон, коротко ответил:

– Я с вами.

– Тогда поторопиться надо, там грузовик ждет у штаба. В нашем звании не положено ноги топтать, доедем с ветерком до стройки. – Василий Тарасов даже не пытался скрыть радости, что его план сработал. – И будем ждать, кто дойдет до конца.

Они некоторое время шли по тропинке почти бок о бок. Глеб вдруг понял, что хоть Василий временами и поражает его своей жестокостью, но действуют они в одном направлении, выполняют одну задачу, и разведчик ему благодарен за эту поддержку. Пускай опасную и злую, но все же поддержку, а не равнодушие. Особист мог бы не спорить, отойти в сторону, просто провести с каждым воспитательные беседы о долге перед Родиной, о государственной безопасности. А он болел душой, старался научить бойцов поступать так, чтобы они не растерялись на передовой.

Глеб шел и думал, как бы выразить эту мысль майору Тарасову, чтобы тот стал чуть больше доверять ему и молодым разведчикам.

Тот словно услышал капитана, заговорил вдруг необычно спокойным тоном:

– Ты на меня зла не держи, Шубин. Не дурак, вижу, как зубами иногда скрипишь. Ты пойми, служба у меня такая. Насмотришься такого, что не веришь никому. Человек-то, он так устроен, ради куска хлеба и жизни своей продаст хоть кого, мать родную не пожалеет. У меня вот один товарищ проходил по следствию за предательство еще до войны, Виктор Мальцев. Когда товарища Ежова признали изменником Родины, Мальцева выпустили, оправдали. Чтобы после заключения поправил здоровье, поставили директором санатория в Крыму. Ошиблись, не спорю, так ведь исправили ошибку. Орден Ленина ему вручили за ложное обвинение. И что ты думаешь, где он сейчас? Как только Гитлер занял Крым, первым пошел к немцам в штаб, попросил взять его на службу. Сейчас бургомистр в Ялте. Вот как после такого людям верить? Куда ветер дунул, туда и он повернулся, как петух на крыше. Поэтому не верю я никому, страшные бывают людишки, врут в глаза, а за спиной нож спрятан. И полоснут тебя этим ножом прямо по горлу, только отвернись.

Василий замолчал, погрузился в горькие воспоминания о своей службе, на которой он видел сотни предателей Родины. Так, каждый пребывая в своих мыслях, офицеры добрались до площадки у штаба. Шофер влез в кабину, но тронуться они не успели, вдруг раздались крики и хлопки выстрелов.

Шубин вскочил в кузове:

– Это наши! Обнаружили!

Майор тоже поднялся, но на шум не торопился бежать. Только бросил водителю:

– Стой, жди.

Офицеры дошли до места, откуда раздавались голоса. Здесь на задворках барака, в котором хранился провиант, форма и другие запасы дивизии, несколько человек кого-то нещадно пинали.

В темноте раздавались крики разъяренных военных:

– Вот тебе, фриц проклятый!

– Я свой, я советский, пустите! – Тот, кто сжался в комок на земле, пытался остановить избиение.

Но в ответ ему еще сильнее полетели тумаки и пинки:

– Не слушай его, ребята, он в немецкой форме!

– Шпион, перебежчик!

– Сдать его надо, пулю в затылок предателю!

– Наваляем и в штаб отведем. Хотел незаметно пройти! Хорошо, что мы подымить вышли на улицу!

– Отставить! – громким голосом остановил избиение капитан Шубин.

Толпа расступилась в стороны, на земле остался лежать скулящий Дакаленко. Лицо и форма его были залиты кровью, голова превратилась в сплошной багровый кровоподтек. Он с трудом простонал:

– Товарищ капитан, спасите! Скажите им, что я не немецкий лазутчик!

На Глеба уставились несколько пар глаз, он уже хотел было объяснить остальным, что произошло. Но замолчал, ведь ему тогда придется рассказать о лесном лагере и обучении разведке, а значит, выдать секретные сведения. Подписка об их неразглашении лежала в бумагах майора НКВД, а сам Тарасов стоял рядом. Майор первым шагнул к окровавленному разведчику, рывком поднял того на ноги:

– За мной! – приказал он, а остальным объяснил: – Майор НКВД Тарасов, забираю на допрос задержанного.

Бойцы расступились во все стороны, пропуская офицеров с мнимым пленным.

Избитый паренек едва шел, на ходу всхлипывая:

– Я почти дошел, почти. Их не было видно в темноте, они не должны были там быть.

– Снимай форму, Дакаленко, – вдруг остановился особист.

Тот закрутил головой, не понимая, что от него требуется.

Василий Тарасов со злостью рванул воротник немецкого кителя:

– Шутил, что голышом побежишь. А это не шутка оказалась! Раздевайся до белья, чтобы снова не избили или чего похуже. Иди до госпиталя, там дежурному врачу сдашься. Скажешь, не знаешь, кто напал в лесу. Избили и раздели мародеры местные. Понял?

Дакаленко, задыхающийся от боли и слез, принялся снимать форму.

Василий брезгливо смял в комок окровавленные штаны и китель.

– В лагерь не возвращаешься, после госпиталя – перевод на фронт в пехоту. – И зло бросил: – Пошел отсюда, шутник.

Они поспешили обратно к грузовику, проворно забрались в кузов, грузовик заревел и помчался по деревенской дороге. По прибытии на место Василий пошел предупредить дежурного офицера, чтобы не открывали огонь при появлении подозрительных личностей. А Глеб Шубин направился осматривать идущую полным ходом стройку. Еще полтора месяца назад он переходил вброд залив и высаживался на пустынный берег. Сейчас здесь кипела работа: по дну укладывали опоры, чтобы проложить по ним рельсы, строили железнодорожную ветку переправы через залив; со стороны материка прибывали и прибывали лодки с боеприпасами, провизией, медикаментами – все необходимое, чтобы действовала тыловая часть дивизии; прибывающий личный состав переходил залив вброд по специальным отметкам из колышков, которые были связаны между собой веревкой; бойцы тащили за собой самодельные плотики с личными вещами и оружием. Движение людей и техники не останавливалось ни на минуту, в таком муравейнике трудно затеряться, особенно если ты одет в форму противника.

Вдруг из толпы, что двигалась по проложенным деревянным мосткам наверх, к площадке, где ожидали грузовики, чтобы отвезти людей в Дмитровку, выскользнула фигура в мокром плаще:

– Товарищ командир, ефрейтор Зинчук прибыл по вашему приказанию.

Под капюшоном и блестящей от влаги тканью нельзя было различить ни фигуру, ни лицо. Глеб сдернул накидку с головы стоящего перед ним человека – Зинчук! От оторопи капитан не смог даже вымолвить и слова. Как успел Павел сюда добраться почти одновременно с ними и незаметно пробраться в ряды прибывающих бойцов?!

Сам же Зинчук не повел даже бровью, застыл, как оловянный солдатик, ожидая дальнейших приказов.

Сбоку запыхтел Тарасов, который с трудом спустился по мокрым от морской воды деревянным ступенькам к причалу. При виде вытянувшегося в струнку ефрейтора Зинчука он не удержался от удивленного оханья, а потом протянул:

– Так, понятно. Вольно, Зинчук, возвращайся в лагерь.

Тот козырнул:

– Есть! – И снова смешался с толпой бойцов. В общей массе поднялся наверх и повис на подножке грузовика, который, забитый до бортов людьми, покатился в сторону Дмитровки.

Майор сплюнул себе под ноги, в голосе его была смесь раздражения и восхищения одновременно:

– Ах ты ж, черт хитрый, еще доедет, а не своим ходом. Ну Зинчук, ну жук!

Еще пару часов они провели на берегу залива, ожидая остальных. Разведчики явились почти одновременно, измученные долгим ночным переходом. Маскировку все выбрали одинаковую: сорвали погоны, лычки и другие знаки различия германских войск с кителей; измазались в грязи так, чтобы вообще нельзя было понять, что надето на бойцах.

Майор Тарасов на правах командира провел перекличку:

– Подбелец!

– Здесь!

– Стукаленко?

– Здесь!

– Евсюков?!

Тот отозвался едва слышно, от усталости парень шатался во все стороны:

– Здесь.

– Ертаев?

– Сидесь. – Казах до сих пор по-русски говорил, коверкая слова. Немецкий он знал отлично, выучил еще в детстве. А вот с русским у него до сих пор были сложности.

– Грош!

– Здесь! – откликнулся последний из бойцов.

Тарасов обвел их взглядом:

– Ну что ж, бойцы, те, кто справился с заданием, продолжают занятия. Возвращайтесь в лагерь, но другой дорогой.

Евсюков тихо застонал при мысли, что снова придется кружить по пересеченной местности, обходить деревню по большой дуге, скрываясь в немецкой форме от караульных.

Тарасов обернулся на звук:

– Евсюков, не слышал, что ты сказал? «Прошу перевести меня в стрелковое подразделение?»

Парень с трудом выдавил:

– Никак нет, товарищ майор.

Офицер, довольный ответом, кивнул:

– Вперед, выполняйте приказ. И пошустрее, в восемь утра построение. Опоздавшие будут отчислены.

На лицах парней отразилось смятение, они замедлили шаг, не понимая, как выполнить невыполнимое. Глеб не выдержал, наклонился к Грошу, который замыкал строй:

– Добудьте ватник, прикройте немецкие кителя. Тогда сможете со всеми прибывающими добраться на машине до Дмитровки.

Тот в знак благодарности кивнул командиру. А капитан быстро развернулся к Тарасову:

– Ладно, товарищ майор. Давайте возвращаться назад, отдохнуть тоже надо успеть.

По дороге в деревню офицеры не разговаривали, ехать пришлось в битком набитом «зилке». Усталые, вымокшие до пояса в воде Сиваша, бойцы вполголоса переговаривались, пускали по кругу самокрутку. От мерного покачивания многие дремали, уронив голову на грудь. Даже майор не выдержал и крепко проспал весь путь, его голова подпрыгивала у Глеба на плече. А сам разведчик никак не мог заснуть, все думал, что сегодня приготовит им энкавэдэшник, какое новое испытание придумает для разведчиков. Еще он никак не мог понять, как ему научить бойцов мгновенно реагировать на изменения. Ведь идет разведка на неизведанной территории, невозможно все предусмотреть, спланировать каждый шаг. Всегда этот план будет нарушен, и надо найти выход, выкрутиться из сложной ситуации. И разведчику нужно не паниковать, не теряться, чтобы голова работала как часы.

Даже по прибытии в лагерь Глеб так и не смог придумать, как научить бойцов мгновенной реакции на непредвиденные сложности. От усталости он соображал с трудом. Встретил его в лагере сначала Снежок, а потом Павел, который успел уже соорудить костер. Остатки вчерашней буханки он нанизал на прутки и уложил над невысоким пламенем. Умопомрачительный аромат поджаренного хлеба разносился по всей полянке. Глеб с удовольствием перекусил, запил горячим чаем с куском рафинада вприкуску. От еды он разомлел, веки начали слипаться.

Шубин провел по лицу рукой – оно было влажным. Капитан с удивлением сел, снова провел ладонью по щеке – откуда влага? Оглянулся по сторонам, приходя в себя, и понял: он задремал у костра, а проснулся от того, что Снежок тыкается ему в лицо горячим влажным носом; дежурный, крепыш Стукаленко, тоже не выдержал усталости, уселся на землю и провалился в сон, не выпуская автомат-пистолет из рук.

Пес негромко гавкнул и повернул голову в сторону, где располагалась Дмитровка. «Сюда кто-то идет, а скорее всего не кто-то, а майор Тарасов», – догадался разведчик. Он с благодарностью потрепал сторожа по загривку, а потом громким криком поднял спящих в землянке разведчиков:

– Внимание! Общее построение!

Сонные молодые люди забегали, принялись натягивать форму, торопливо приводить себя в порядок. Построиться они не успели, на полянке показался майор, и не один. За ним плелась женщина лет сорока, с растрепанными волосами. Ее одежда и обувь были покрыты слоем грязи, и все же ничего не могло скрыть нашивку СС на рукаве – две серебристые молнии на черном фоне. При виде пленной у членов разведгруппы окаменели лица, бойцы настороженно уставились на женщину. А та сжалась в комок, жалобно повторяя:

– Nicht meine Schuld, es ist ein fehler[1].

Особист вытолкнул ее перед строем разведчиков:

– Была задержана при освобождении концентрационного лагеря, утверждает, что невиновна. Нужно провести допрос пленной. Добровольцы?

Бойцы в строю отводили глаза, никто не хотел выполнять приказ. Они уже понимали, что придется быть безжалостным, применить пытки, чтобы заставить пленную сказать правду.

Майор уже было остановился напротив Зинчука, как вдруг из строя шагнул Подбелец, среднего роста парень. Худощавая фигура, крепкие руки с широкими крестьянскими ладонями, ежик волос, лицо с широким подбородком. Только по отсутствию щетины на лице и слишком тонкой шее можно было понять, что боец совсем еще юный.

– Рядовой Подбелец. Разрешите мне, товарищ командир. Немецким владею.

Шубин кивнул в ответ, давая согласие.

Подбелец, не глядя в глаза женщине, спросил на немецком:

– Вы работали в концентрационном лагере?

Та отрицательно замотала головой:

– Нет, это ошибка! Меня оболгали!

– Тогда почему на вас форма СС?

– Я просто надела ее, мне было холодно. Я не служила в СС!

– Тогда что вы делали в концентрационном лагере?

Женщина торопливо ответила:

– Я просто работала. Я готовила на кухне еду заключенным. Я помогала им, спасала их от голода. Меня заставили работать, я не хотела. Я против Гитлера.

Парень попросил ее все так же спокойно:

– Покажите ваши руки, поверните их ладонями вверх.

Женщина вытянула грязные ладони вперед, мужские пальцы провели по подушечкам кожи:

– Если вы работали на кухне, то почему у вас нет мозолей?

Глаза у пленной забегали:

– Я… мне поручали легкую работу, я раздавала кашу.

Парень вдруг побледнел, он резко нагнулся и схватил палку, лежащую на земле. Сук взлете вверх и с размаху опустился на ладони женщины, от удара кожа лопнула, кровь брызнула красными каплями на форму разведчика. Пленница закричала и отклонилась назад. Но Подбелец перехватил ее руки и снова ударил по кистям:

– В лагере не кормят кашей заключенных! Ты лжешь! Что ты делала там, отвечай!

– Не надо, не надо.

От боли женщина извивалась, мотала головой. Кровь с рук текла по одежде. Подбелец снова с размаху ударил ее по ладоням, отчего новый фонтан крови брызнул ему на лицо.

– Отвечай! Ты не работала в гестапо? Ты не убивала детей? Ты не пытала заключенных? Ты работала на кухне? Ты готовила для заключенных?

– Да, да, я лишь прислуга! Отпустите, умоляю! – в голос выла женщина.

А разведчик ее словно не слышал, он наносил удар за ударом. Ошметки кожи и мяса летели во все стороны, кровь из ран на руках залила грудь и лицо парня. Он бил без остановки.

– Ты врешь! Заключенным не готовят на кухне! Они едят объедки! Куски засохшего хлеба! Ты лжешь! Ты убивала, ты мучила, ты издевалась над ними!

Наконец пленная завизжала, выгнулась от невыносимых мук и выкрикнула:

– Признаюсь, только не бейте. Признаюсь!

Она упала на окровавленную землю лицом вниз, Подбелец застыл рядом, не выпуская палку из рук. Майор шагнул к заключенной, рывком поднял ее за воротник:

– Говори!

Та тихо прошептала:

– Я служила в СС, была охранницей в концентрационном лагере. В нашем ведении был блок «Д» с русскими детьми.

Боец наклонился к ней и заглянул прямо в глаза:

– Ты убивала детей?

Она кивнула в ответ:

– Нам приказывали это делать.

– Они просили еды, а ты отказывала им?

Женщина не вынесла укора и опустила глаза:

– Нам не давали для них пищи. Они были слишком слабые для работы, поэтому никто не кормил их.

Подбелец сжал подбородок женщины окровавленной рукой, заставил эсэсовку посмотреть ему в глаза:

– Они умерли, эти дети в лагере?

Она затрясла головой, по ее лицу текли слезы:

– Да, но я не убивала их. Они сами умерли. Все.

Парень не выдержал и ударил женщину по лицу со всей силы, отчего она снова рухнула на землю:

– Ты врешь! Ты их убила. Ты виновна в их смерти! Ты издевалась, ты не кормила, ты замучила их до смерти! Ты – убийца!

Каждое слово парень сопровождал ударом. Он бил, не целясь – по голове, по плечам, по спине. Женщина стонала, кричала и пыталась увернуться от града ударов кулаками. Все вокруг замерли, потрясенные ее признанием и озверевшим от ярости рядовым Подбельцом. Первым не выдержал капитан Шубин, он шагнул к парню и перехватил его руку:

– Все, хватит, остановись. Она во всем призналась.

Тот повернул на него лицо, залитое потоками крови. Взгляд, остекленевший от гнева, постепенно начал проясняться.

– Идем, – Глеб потянул парня подальше от полянки. На пути подхватил ведро с водой и крикнул замершим с вытянутыми лицами бойцам: – Разойдись. Грош, в караул!

Возле тоненькой молодой березы он остановился и, поставив ведро на землю, приказал:

– Умойся. Руки обмой.

Подбелец не сопротивлялся, он окунул ладони в воду, затем ополоснул лицо. Глеб наблюдал за ним, обратил внимание на шрамы на его ладонях и спросил:

– Ты был в таком лагере?

Парень медленно кивнул:

– Да, полгода. И они там были. Надзирательницы. Они били нас дубинками по рукам, когда мы просили еду или одежду. У меня были язвы на руках, они не заживали. Я был самым сильным из детей, мне было четырнадцать. Поэтому меня заставляли стаскивать трупы тех, кто умер за ночь, к яме за оградой. Избивали, если отказывался. Иногда это были еще живые дети, слишком слабые, чтобы двигаться. Однажды я прыгнул в эту яму с мертвецами, сделал вид, что совсем ослабел от голода. Лежал там весь день и всю ночь, а утром сбежал в лес к партизанам.

Он застыл, глядя перед собой, потом перевел взгляд на свои руки с замытыми пятнами крови и шрамами. Вдруг схватил командира за руку:

– Я зверь, да? Я ведь бил ее, я хотел ее убить… Забить ее насмерть, чтобы она мучилась! Простите, товарищ командир, я подвел вас. Простите. Я не знаю, почему так вышло. Увидел ее руки и понял, что она лжет.

У парня хлынули слезы по лицу, он уткнулся в ладони и по-детски расплакался:

– Простите меня, я вас подвел.

Капитан положил руку на вздрагивающую от рыданий спину:

– Ты все правильно сделал. Врагу надо отвечать ударом на удар, тогда ты был слишком мал, чтобы ответить. Сейчас настало твое время. В разведку рановато еще тебе, парень. Все у тебя получится попозже, обязательно получится. Ты уже герой, спасся от смерти, обманул костлявую. И фашистов обманул. Так что все получится, главное, что ты живой, а сил и терпения наберешься.

Он оставил огорченного Подбельца одного и вернулся назад на поляну. Снова построил разведчиков.

– Где заключенная?

Стукаленко ответил первым:

– Ее товарищ майор увел с собой.

Глеб качнул головой: видимо, и сам энкавэдэшник растерялся от того, что вышло из его затеи, поэтому поскорее сбежал с поляны.

Командир оглядел своих ребят. Они стояли бледные, строгие после увиденного. Жутко вот так близко столкнуться со смертью, и не просто гибелью во время сражения, а невероятной жестокостью, когда вдруг человек превращается в зверя и готов убивать себе подобных.

Глеб тихо произнес:

– Товарищи, ребята, бойцы, помните: не давайте боли и страданиям вами овладеть. Позволите себе такое – и совершите ошибку. Подбелец получил признание, но не ценные сведения. У заключенной можно было узнать, кто выжил, куда переправили оставшихся детей, списки имен, чтобы сообщить родственникам. Помните, что вы воюете не ради мести, не ради чьей-то смерти, пускай даже вашего врага, а ради жизни! Жизни будущих поколений, ваших товарищей, ваших будущих детей, ваших родных. Для этого мы здесь, чтобы жить и подарить другим жизнь.

Сейчас отправляйтесь на обед, занятия продолжим после обеда.

Оставшийся день в лагере прошел как всегда – снова занятия, вездесущий Тарасов с едкими замечаниями. Только бойцы до самого вечера были притихшими, не перебрасывались шутками.

Ночью Шубин долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, думал о сегодняшнем дне. Сам себя спрашивал: «А ты-то, Глеб Шубин, для чего воюешь, для чего на фронт рвешься? Ради жизни или мести за тех, кто погиб? Где твое место?»

Потом прислушался к мерному дыханию своих подопечных, почувствовал, как теплеет в груди, и твердо решил: «Останусь! Научу их всему, что знаю сам, все сделаю, чтобы они стали первоклассными разведчиками. Чтобы воевали с умом, выходили из любой ситуации живыми. Здесь мое место, для спасения их жизней буду служить!»