Заморский тайник

– Видите ли, в чем дело, – сказал Леонтий Кузьмич. – Всевозможные древности – это мое увлечение. Так сказать, хобби. У меня, знаете ли, много всяческих древностей. Иконы, предметы облачения, всевозможная утварь… Все, знаете ли, подлинники. Свидетели, так сказать, времен минувших. Да… В том числе – и икона с Иоанном Лествичником. Которая пропала…

– То есть, как я понял, ваша коллекция – это всевозможные предметы, имеющие отношение к религии? – уточнил Прилепский.

– Да, именно так.

– Вы – верующий?

– Я бы не стал говорить так однозначно, – ответил профессор. – Дело в данном случае не в моей вере или безверии. Здесь иная ситуация. Для меня все предметы моей коллекции имеют прежде всего культурное значение. Ну и, разумеется, историческое. Наконец, это просто красиво. Это, знаете ли, уникальная, совершенно особенная красота…

– Понимаю, – кивнул Прилепский. – Мне нужно взглянуть на вашу коллекцию.

– Да, разумеется. Прошу. Вот сюда, в эти двери… За ними – лестница на второй этаж. Там и находится моя коллекция. Это особый вход, отдельный. Он ведет в галерею, и никуда больше. Все жилые помещения расположены на первом этаже, и вход в них – с другой стороны.

– То есть войти в галерею можно только этим путем и никак иначе? – уточнил Прилепский.

– Именно так, – подтвердил Леонтий Кузьмич. – Впрочем… Есть еще один вход – внутренний. Из гостиной на первом этаже. Но чтобы попасть через него в галерею, нужно вначале оказаться в самой гостиной. А с улицы в галерею можно попасть лишь через эту дверь. Прошу вас…

– Минуточку, – сказал Прилепский, подходя к двери. – Вначале мне нужно кое-что посмотреть…

Всякий сыщик, который расследует кражу, начинает расследование с осмотра места происшествия. Это – элементарная классика жанра, если можно так выразиться. Если кража произведена из какого-либо помещения, то в этом помещении, конечно же, имеется входная дверь. И прежде всего сыщик обязан осмотреть эту дверь: не взломаны ли замки, не снималась ли дверь с петель и так далее.

Никаких следов взлома двери Прилепский не обнаружил. На двери не было ни малейшей царапины, а уж царапины-то непременно были бы, если бы дверь взломали. Без этого – никак. Но не было ни царапин, ни вмятин, ни каких-либо иных классических намеков на взлом. Замков на двери было целых два – оба врезные и, на первый взгляд, также без повреждений.

– Вы запираете двери на ключ? – спросил Прилепский.

– Разумеется, – ответил профессор. – Всенепременно. Обязательно – на оба замка.

– А не бывает ли так, что двери остаются незапертыми?

– То есть? – не понял профессор.

– Допустим, вы ненароком запамятовали и забыли запереть дверь. Так сказать, профессорская рассеянность…

– Такого со мной не бывало еще никогда! – в голосе профессора прозвучали обидчивые нотки. – Профессорская рассеянность – это, знаете ли, досужий вымысел. Особенно что касается такой науки, как история. Вы даже не представляете, какое количество дат нужно помнить историку! Какая уж тут рассеянность! Словом, я никогда не забываю запирать за собой двери. Хоть в своей городской квартире, хоть здесь, на даче.

– Что ж, будем считать, что вы меня просветили и устыдили, – улыбнулся Прилепский. – Теперь я буду думать о профессорах в ином ракурсе. А то ведь, знаете ли, много чего говорят о вашем брате…

– Чушь говорят! – с негодованием ответил Леонтий Кузьмич.

Прилепский еще раз улыбнулся и дернул за ручку двери. Дверь распахнулась. Сыщик с ироничным недоумением взглянул на профессора.

– Я отпер дверь перед вашим приходом, – пояснил профессор Матвеев. – Думал, что вы захотите побывать в галерее.

– Правильно думали, – рассеянно согласился сыщик.

Почему рассеянно? Потому, что он сейчас был занят другим делом – рассматривал оба замка на двери. Он искал на них следы взлома, но не было никаких следов. Во всяком случае, простым глазом обнаружить их было невозможно.

– Ключи у вас при себе? – спросил Прилепский.

– Да-да, – с готовностью ответил профессор. – Вот они.

Прилепский взял у профессора ключи и с их помощью проверил, хорошо ли запираются и отпираются оба замка. Замки запирались и отпирались без всяких затруднений.

– Да… – сам себе сказал Прилепский.

То, что замки находились в исправном состоянии, ни о чем еще не говорило. В принципе оба замка можно было отпереть отмычкой. Отмычки – они бывают всякими. Есть такие отмычки, что просто любо-дорого! Лучше всякого ключа! И видимых следов на замках они не оставляют. Прилепскому ли этого не знать! Ему не раз приходилось сталкиваться с такими утонченно-коварными ухищрениями со стороны всевозможного ворья. Очень могло статься, что и в данном случае замки были отперты какой-нибудь хитроумной отмычкой. Или дубликатами ключей. Или просто – другим ключом, ведь к любому замку обычно прилагается целая связка запасных ключей.

– А еще у кого, кроме вас, есть ключи от этой двери? – спросил Прилепский. – Допустим, у супруги, у детей, у внуков… Или, может, у кого-то из близких друзей?

– Я живу один, – ответил Леонтий Кузьмич. – То есть супруги у меня нет. Когда-то была, но, понимаете ли, так сложились обстоятельства…

– Понимаю, – тактично прервал профессора сыщик. – А дети?

– У меня есть дочь, – ответил профессор. – Но она живет далеко, в Новосибирске. Мы с ней почти не общаемся…

– Понимаю… А друзья?

– Друзья… Друзьям я ключей не даю.

– Но о вашей коллекции они знают?

– Разумеется.

– И об исчезнувшей иконе они тоже знали?

– Да… Тут, видите ли, такое дело…

И Леонтий Кузьмич рассказал Прилепскому о последних событиях, связанных с иконой. То есть о том, как он хотел удивить избранных друзей, преподнести им сюрприз, но…

– То есть вы хотите сказать, что об иконе никто не знал? – уточнил сыщик.

– Именно так, – подтвердил профессор. – Никто. Я хотел, чтобы все было неожиданно… сюрприз, так сказать. Сюрприз, конечно, случился, но совсем не тот, на который я рассчитывал.

– Угу. – Прилепский вновь впал в рассеянную задумчивость.

После осмотра дверей полагалось осмотреть окна. Окон на втором этаже, где размещалась галерея, было пять – по два с каждой стороны и еще одно с торца. Все окна были забраны решетками, а, кроме того, на стеклах были видны датчики сигнализации.

– Угу, – еще раз сам себе сказал Прилепский и поднялся по лестнице на второй этаж.

Галерея поразила Прилепского – верней сказать, не сама галерея, а размещенные в ней экспонаты. Экспонатов было не так и много, но дело было не в количестве. Это была просто-таки роскошь – во всех смыслах этого понятия. За годы своей работы Прилепский поневоле научился разбираться в искусстве как таковом и в предметах, его олицетворяющих. Коллекция профессора Матвеева заслуживала того, чтобы изумленно ахнуть.

Прилепский, разумеется, ахнул, но не как любитель и ценитель старины, а исключительно как сыщик. Любой сыщик – это прежде всего материалист, таковым был и Прилепский. И сейчас его занимала отнюдь не красота икон, подсвечников, кадил, крестов и тому подобных вещиц в профессорской коллекции и не их таинственная притягательность, каковая присуща всякой истинной старинной вещи – сейчас он размышлял совсем о другом. Сейчас он думал, какова может быть стоимость всего этого великолепия. Даже по предварительным прикидкам выходило, что огромная. И это наводило Прилепского на специфические размышления и предположения, присущие в данном случае лишь сыщику.

– Вы уверены, – Прилепский внимательно взглянул на профессора, – что больше ничего, кроме иконы, из вашей коллекции не пропало?

– Абсолютно уверен, – ответил Леонтий Кузьмич. – Все на своих местах. За исключением иконы с Иоанном Лествичником.

– За исключением иконы с Иоанном Лествичником, – повторил Прилепский. – Откуда именно пропала икона? Где она находилась?