Зимняя война. Дороги чужого севера

Женщина вымучила что-то бессвязное о срочных делах по коммерческой линии, мол, муж ее убыл в Хельсинки, чтобы провести переговоры с партнерами, работающими на фабрике народного промысла… У Айны было такое лицо, что даже стало жалко ее. Коню понятно, что ненаглядный Хенрикке сейчас в армии, доблестно сражается с советскими «оккупантами», если еще не погиб.

– Понимаю, сударыня, – улыбнулся Никита. – Прекращайте волноваться, все хорошо, советские солдаты вас не обидят. Спускайтесь вниз, будьте, как дома, гм… Что ж вы не уехали, Айна, когда все уезжали?

Тут пожилая женщина поднялась, и он все понял. Она с трудом ходила, левая нога превратилась в негнущуюся кость. Никита помог ей спуститься. Обнаружив в собственном доме кучу чужих ухмыляющихся солдат, Айна снова задрожала, стала кутаться в шерстяной платок. Захныкала ребятня.

– О, да здесь еще и прекрасное дамское общество, – осклабился бывший ловелас и гармонист ансамбля песни и пляски рядовой Максимов. – Что ж вы сразу не сказали, товарищ старший лейтенант? А чего они спрятались, будто к людоедам в гости попали?

– Так, разбежались! – приказал Мечников. – И нечего таращиться, словно вы и впрямь людоеды. Женщины и дети находятся в своем доме, вот пусть и занимаются своими домашними делами. Айна, не смущайтесь, представьте, что нас здесь нет.

Минут через пятнадцать в дом решительно вошел уже знакомый лейтенант Минин – офицер по поручениям. За спиной офицера мялись солдаты, с любопытством заглядывая внутрь.

– Вы опоздали, лейтенант, – насупился Никита. – Дом уже занят, топайте дальше.

– Прошу прощения, товарищ старший лейтенант, – по-уставному козырнул Минин. – Мы по другому делу, выполняем распоряжение полкового комиссара Решетова, который, в свою очередь, исполняет приказ начальника особого отдела дивизии. К сожалению, не хватает людей, сотрудники НКВД в этот город еще не вошли. Получен сигнал от соседей, которых уже отправили на сборный пункт, что в этом доме остались гражданские… – Он вытянул шею, обнаружил в комнате жмущихся друг к другу штатских, и брови его многозначительно поползли вверх, а физиономия приобрела откровенно протокольный характер. – Я так и думал, – изрек лейтенант. – Сколько их в этом доме, четверо? Заходите, товарищи красноармейцы, – бросил он взгляд через плечо. – Осмотрите дом, не прячется ли кто еще. Гражданам пять минут на сборы, брать с собой только самое необходимое, и чтобы через десять минут вся эта компания была в школе.

– Зачем они вам, Минин? – нахмурившись проговорил Никита. – Обычные мирные люди. Мы же не воюем с женщинами и детьми?

– Товарищ старший лейтенант, где ваша сознательность и четкое понимание момента? – Голос Минина окреп, зазвенел. – Происходит выполнение директивы Главного Военного совета РККА, согласно которой все оставшееся финское население подлежит выселению с занятой советскими войсками территории. Вы об этом не могли не знать. Позвольте выразить нарекание, товарищ старший лейтенант, – почему, обнаружив в доме гражданских, вы не выполнили свой долг и не отправили их куда следует?

– Лейтенант, вы переходите границы! – повысил голос Мечников. – Может, вы меня еще в государственной измене обвините? Выполняйте, что вам положено, но обращайтесь с женщинами и детьми уважительно, не забывайте, что в скором времени они станут такими же советскими гражданами, как и мы с вами! И постарайтесь в следующий раз не проявлять превосходство, которого у вас нет!

Он угрюмо смотрел, как красноармейцы, отягощенные полномочиями, хозяйничают в доме, покрикивают на женщин. Разведчики тоже притихли, посматривали на происходящее без одобрения. Айна закутала детей в теплые одежды, помогла одеться свекрови, подтащила к выходу чемоданы – видимо, заранее собрала, догадывалась, чем чреват приход армии-освободительницы. Никита молчал. Формально эти люди были родственниками их врагов, нареченными советской пропагандой белофиннами, он не имел права давать слабину и идти на поводу у каких-то чуждых эмоций.

– Не волнуйтесь, Айна, – улучив момент перед тем, как семью вывели наружу, сказал он. – Война закончится, и вы вернетесь в свой дом. То, что происходит сейчас, вызвано военной необходимостью, с этим нужно мириться. Все будет в порядке с вашей семьей, включая вашего мужа… который уехал по делам в Хельсинки. Уверен, Советская власть проявит к нему снисхождение. Через неделю вы с детьми вернетесь в свой дом.

– Спасибо вам, офицер… – Ее голос срывался. – Я знаю, мы должны подчиниться… Пусть это будет Сибирь, лишь бы с детьми ничего страшного не случилось… Присмотрите, чтобы дом остался цел, хорошо? Вы неплохой человек, я умею разбираться в людях… У вас есть совесть… Съешьте все продукты, что остались в доме – куда их? Можете взять с собой, когда будете уходить… Возьмите и одежду, в доме много теплой одежды… Есть баня, но постарайтесь ее не сжечь…

Женщин вывели наружу, заплакали дети, вцепившись в юбку матери.

– Жалеете их, товарищ старший лейтенант? – пробормотал Максимов. – Вроде не должны мы их жалеть. Они бы нас точно не пожалели… А женщина хороша, правда? – лукаво подмигнул боец. – Статная, белокурая, а глаза такие светлые, прям искрятся…

Мечников отдавал распоряжения сквозь зубы: оставить пустопорожний треп, мы пока еще на войне, а не на танцах в парке культуры и отдыха! Виноградов, выставить охрану у калитки, и чтобы менялись каждые два часа. Да не калитку у охраны, а охрану у калитки! Разведчики смеялись, снова поднималось настроение. Никакого мародерства, предупредил Никита. Потом он смилостивился, ладно, можно забрать теплые вещи, носки, варежки, но чтобы при этом никакого беспорядка, мы не НКВД!

Затишьем и послаблением пользовались на всю катушку. Вскрыли погреб с соленьями, отыскали на кухне другие продукты. Александров и Камбаров чистили картошку, Тарасенко и Лузин таскали воду, растапливали баню, при этом последний бурчал под нос, что не видит, хоть тресни, ни одного березового веника, и пришлось со смехом объяснять, чем финская баня отличается от русской. Первая, конечно, жалкое подобие последней, но хоть такая. Мылись по очереди, блаженствуя в сухом пару, хлестали из ковша горячую воду на камни, дружно ржали над Латкиным, которому струя огнедышащего воздуха ударила по пяткам, и он с ревом метался по парной. Потом был ужин, Корович как бы в шутку предложил «по маленькой» – вычислил наметанный глаз в подполе стеклянную тару с финской самогонкой. Все с интересом уставились на командира. А у того вдруг защемило в груди. Он смотрел на распаренные благодушные лица и чувствовал, как тоска поднимается к горлу. Кусочек позабытой мирной жизни – а что будет завтра? Снова наступление в нечеловеческих условиях, неразбериха, смерть из-за любого дерева – кто из них выживет? Выживет хоть кто-то?

– По маленькой, – проворчал он. – И боже упаси, если кто-то повторит.

Разведчики рассмеялись, извлекли бутыль с мутным содержимым и пустили по рукам. С учетом восемнадцати страждущих душ, действительно получилось по маленькой. Мечников отказался, быстро поел, быстро помылся. Потом облачился в шерстяное белье из комода на втором этаже – перед этим недоверчиво его осмотрел, обнюхал. Кошки скребли на душе, возник образ белокурой матроны с лучистыми глазами. Финки в общей массе не красавицы, но, видимо, случаются исключения… Никита держал дистанцию, поручив командирам отделений контролировать веселье. Чтобы через час все были в форме, спать одетыми, держа при себе оружие, и не тянуть с отходом ко сну – утром рано вставать! Да не расслабляться, а то какие из вас вояки! Он сидел в натопленной комнате, примыкающей к входной двери, курил в открытую форточку. Из темнеющего неба сыпались пушистые снежинки, за оградой гудели моторы – шли грузовики, тягачи тянули орудия на северную окраину городка.

Мечников вдруг вспомнил свое детство, о котором никогда никому не рассказывал. Перед глазами всплыла картинка: над ним склонялась женщина в шерстяном пальто, на ней была шапка из дорогого меха, горло обмотано пушистым клетчатым шарфом. Она держала его на руках, куда-то быстро несла, плакала, а он уже был не младенец, болтал ногами, чувствовал невыразимый страх, льнул к этой женщине – такой единственной и родной. Никита помнил выстрелы, визг тормозов автомобиля, женщину окружили люди в фуражках и с погонами на плечах. Мелькали деревья, трещали револьверы, женщина, которая его тащила, споткнулась. Никита ревел, прижимался к ней, тряс. Вокруг были люди, выл мужчина, упавший на колени, – Никита помнил исходящий от него запах: кожа, грубое сукно, пот. В память врезался истошный крик: «Штабс-капитан, хватит, найдите в себе мужество! Надежда Викторовна мертва, а ваш сын еще жив! Надо уходить, эти сволочи через минуту будут здесь!» Потом опять гремели выстрелы, что-то взрывалось, все вертелось, и маленький мальчик умирал от обуявшего его ужаса. Его ли это воспоминания? Кто были эти люди? Последний всплеск в голове: ночной лес, он бежит, подвывая от страха, вязнет в черном, еще не растаявшем снегу… Много лет спустя он даже боялся об этом думать. Мальчика отдали в детдом, но перед этим была больница, где лежали другие дети, странные плакаты и транспаранты на стенах, командные голоса персонала. Детские воспоминания почти стерлись, осталась лишь упомянутая сцена, не дававшая ему покоя, а еще как мама говорила, что ему шесть лет… Это Никита помнил точно, а все остальное накрыла волна беспамятства: кто он такой, имя, фамилия, происхождение… Дети за грехи отцов не отвечали – лозунг был формальный, но иногда работал. Над именем и фамилией долго не мудрили. Никитой Мечниковым звали жителя деревни, который нашел его в лесу под Царским Селом и привез в городской детский приемник. Детский дом под Ленинградом, речевки, лозунги, прописные марксистские истины, вбиваемые в голову с малых лет. Там же школа, мастерские при школе. Военный коммунизм был везде – даже в детских домах. А когда прошла его эпоха – путевка в жизнь, свобода, высшее техническое училище в городе на Неве. Учебу бросил через год – не его стезя. Манила офицерская карьера. Служба в армии в Приволжском военном округе, поступление в военное училище. Он с упорством проходил все тяготы, выпустился с отличием. Попал в разведку, бои на озере Хасан, где взвод, которым он командовал, понес потери, но выявил за сопками замаскированные огневые точки японцев, сильно мешающие жить советским войскам, и артиллерия благополучно их разнесла. Именные часы от командования, короткий отпуск, за который он не только не решил проблемы с личной жизнью, а только усугубил существующие. Полностью отдался службе, молодой еще – успеет обзавестись семьей. Перевод в Ленинградский военный округ, серьезные проблемы с буржуазной Финляндией, чьи войска стояли в 90 километрах от Ленинграда и создавали символу Советской власти серьезную угрозу…

…Около полуночи прибыл посыльный от командира роты Покровского. Капитан желал его видеть. Покровский и политрук Зимин расположились в домике через дорогу. Двор был завален снегом. Участок пустовал еще до появления советских войск. Передвигаться по городу было странно – ни одного местного жителя, только военные. Ожидалось прибытие роты НКВД, призванной взять город под контроль. А потом, по мере отдаления линии фронта, предстояло сформироваться подобию гражданской власти, могли вернуться отдельные жители…

– Отдыхают твои люди, старший лейтенант? – поинтересовался Покровский, расстилая в натопленной комнате карту. – Хорошо, пусть отдыхают, силы ребятам не помешают. Смотри сюда, – ткнул он пальцем в карту. – Как видишь, полная муть. На север лишь одна дорога, по крайней мере из тех, по которой можно пройти и проехать. До Кохтлы десять верст. Про эту местность мы ничего не знаем… впрочем, как и всегда. Из карты явствует, что это сплошные леса и несколько извилистых озер. Вот здесь, через три километра, слева по ходу движения – деревня Каллела, надо полагать, оставленная жителями. Про другие населенные пункты сведений нет – возможно, они отсутствуют, но скорее всего не обозначены на карте. Командование полка получило приказ: с раннего утра выдвигаться вперед, не дожидаясь, пока подтянутся соседи.

– Опасно, товарищ капитан, – задумчиво изрек Мечников. – Про партизанскую тактику финнов мы знаем не понаслышке. Тем более здесь, где только одна дорога…

– Разумеется, опасно, – пожал плечами Покровский. – Война – это вообще опасное дело. А чтобы уменьшить риск, существует разведка. Мы опрашивали местных жителей… до того, как всех отправили в тыл, а их насобирали в этом городке душ семьдесят – в основном женщины и дети. Финский батальон, державший высоту, снялся с позиций примерно в пять утра. Все сделали тихо, грамотно, мы сидели в полутора верстах и в ус не дули. В этом не грех у финнов и поучиться… В начале шестого финские части прошли через город и растворились в северном лесу. При этом, по свидетельствам очевидцев, они меньше всего напоминали деморализованное войско Наполеона у Березины. Тащили все вооружение, пулеметы, минометы, ящики с патронами. Автомобильной техники у них не было, но имелись сани, запряженные лошадьми. Единственная грузовая машина ушла перед проходом всей колонны – мы полагаем, что с ранеными. Лыжников там не было, и это хорошо…

– Они уже дошли до Кохтлы, – резюмировал Мечников. – А возможно, рассосались по лесам, поставили ловушки и ждут, когда мы пойдем по единственной дороге.

– Давай не будем каркать, – поморщился Покровский. – Взводы Овчинникова и Лозового, соблюдая меры предосторожности, углубились в лес километра на два и никого не встретили. Выявили две мины на проезжей части, о чем впоследствии доложили саперам. Последние пойдут перед колонной, будут обезвреживать взрывные устройства. Я оставил в лесу несколько дозоров, в случае опасности они откроют огонь, и на северной окраине их услышат. Полк выступает в семь утра, перед рассветом. Твоему взводу особая задача. Получите лыжи… мы тут собрали кое-что по домам. Маскхалаты, автоматы «Суоми» – внешне вы не должны отличаться от финских лыжников. Хотя бы временно их можно ввести в заблуждение. Выдвигаетесь по лесу вдоль дороги – на проезжую часть не выходить. В лес не углубляться – в этом нет смысла. В случае опасности отгоняете противника, отвлекаете на себя. Каждые четверть часа отправляешь посыльных в тыл – я буду идти в голове колонны.

– Не нравится мне это, товарищ капитан, – покачал головой Мечников. – Приказ выполню, сделаю все возможное, но очень мне это не нравится. Не умеем мы воевать в финских лесах.

– Можно подумать, мне нравится, – возмутился Покровский. – Но есть приказ: только вперед, не считаясь ни с чем. Проявим осторожность, местность будем изучать по мере выдвижения. В пять часов поднимай своих бойцов и идите получать лыжи. Удачи, Мечников…

Глава 4

Пушистый снег сыпался с ветвей на голову. Шуршали еловые лапы. В лесу было сумрачно, утро только начиналось. Невнятные тени скользили среди деревьев. Лыжники шли вдоль утрамбованной лесной дороги, огибали деревья, заросли бурелома, увенчанные снежными шапками. В лесу было тихо, торжественно, красиво – но вся эта красота могла рассыпаться в любой момент. Где-то сзади двигался полк, гремела техника, саперы проверяли дорогу, а здесь мирно, спокойно, словно в другом мире… Лыжи у финнов были короткие, широкие, практически не проваливались в снег, имели удобное крепление, подходящее к любой обуви. По ощущениям, прошли километра два, не спешили, пристально вглядывались в очертания зимнего леса. Упустить крупную засаду было невозможно – у разведчика глаз наметан. Что не заметит один, то заметит другой. Несколько раз Мечников отправлял посыльных в тыл – с наказом не рвать вперед, проявлять осмотрительность. Сбавляли ход, ждали, пока он вернется, за это время проверяли округу. Идти без лыжных палок было невозможно – поэтому автоматы у всех находились за спиной, что доставляло некоторый дискомфорт…

Утро выдалось морозным, но холод под теплыми одеждами не беспокоил. Главное, не останавливаться. Дорога плавно пошла на понижение, в низине произрастал кустарник. Люди по одному скатились вниз – идущие сзади сняли автоматы и прикрывали товарищей. Команды передавались по цепочке. Красноармейцы рассредоточились по низине, медленно поднимались, повесив автоматы на грудь. Но дальше опять был лес – загадочный, безмолвный. Шапки снега белели на еловых лапах. Их никто не беспокоил после последнего снегопада. Лыжни, оставленной посторонними, тоже не заметили. Деревья становились реже, появлялись свободные пространства. Разведчики увеличивали дистанцию, настороженно озираясь. Финские снайперы становились настоящим бедствием. Они сливались с местностью, могли лежать часами, подстерегая добычу, могли действовать группами, нанося подразделениям Красной Армии существенный урон. Солдат выкашивали сотнями, справиться с этой напастью было невозможно. Иногда замечали и вовсе что-то странное – снайперы в белых халатах забирались на ветвистые деревья, вили себе уютные гнезда, и их никто не замечал в гуще хвои. Жертвам не могло прийти в голову, что снайперы сидят на деревьях. Их прозвали «кукушками». В случае опасности они скатывались по веткам, прыгали в сугроб, хватали лыжи и были таковы…

По команде взвод остановился, люди присели. Через какое-то время снова тронулись в путь. Уже достаточно рассвело, но солнца не было, небо на востоке затянула хмарь. За пышными лиственницами начинался покатый овраг, затем ландшафт снова уходил вниз. В низине за снежным валом виднелись крыши – очевидно, деревня Каллела, обозначенная на карте. Мечников приказал остановиться, выслал вперед дозор. Разведчики вставали за деревья, чтобы не маячить на юру. Через пять минут Гурмаш с Машковским вернулись.

– Впереди еще одна дорога, товарищ старший лейтенант, – доложил Машковский. – Отходит влево от основной почти перпендикулярно и ведет в деревню. Но там все в снегу, мы проверили. По этой дороге никто не ходил. Деревня заброшена, нет там никого.

Никита, задумчиво кусая губы, всматривался в серую даль. Скорее всего Машковский прав, но в этом стоило убедиться. Деревня останется в тылу уходящего полка, и это не очень хорошо. Лес здесь редкий, и со стороны деревни прекрасно видно часть дороги. А то, что финны не оставили следов на примыкающей дороге, ничего не значит. Могли подойти и с запада…

– Виноградов, расставь своих людей в цепь, – скомандовал он. – Малым ходом – вперед. Кочергин, прикрываешь людей Виноградова. Дробыч, Тарасенко – дуете в полк, пусть остановятся и расставят дозоры. Береженого, как говорится…

Лыжники выдвинулись на косогор, присели на корточки. Представшая им местность была необычайно красива. За плавным спуском с холма раскинулась маленькая деревня. Несколько бревенчатых изб сиротливо жались друг к дружке, люди там не жили. Сколько разведчики ни всматривались, не выявили ни одной тропки в снегу. Не вился дымок, не лаяли собаки. Крыши прогибались под гнетом сугробов. Плетни на околицах тоже были заметены. За деревней простирался величественный вечнозеленый лес, уходящий на запад на многие километры. Синели пихты на опушке, валялись поваленные бурей ели.

– Ну, здравствуй, Суоми-красавица… – пробормотал Карабаш. – Знала бы ты, гадина, как уже осточертела… Как там, интересно, с «кукушками», товарищ старший лейтенант? Может, подойдем, поинтересуемся, сколько нам жить осталось?

«Откуда там «кукушки»? – подумал Мечников. – Эта местность в стороне от дороги, нашим солдатам там делать нечего». Можно было уходить, но что-то не давало. Не любил командир разведвзвода незавершенных дел.

– Виноградов, со своими людьми остаешься здесь, – приказал он. – Рассыпаться на склоне, залечь, контролировать местность на триста шестьдесят градусов. А мы с ребятами Кочергина пойдем вниз…

Деревня явно была заброшена. И в лесу позади Каллелы обретались только представители фауны – хотя снег был девственно чист, но кое-где отмечен заячьими следами. Разведчики съезжая вниз, стали огибать деревню. Западный плетень тоже утопал в сугробах, и лес на западе не подавал признаков жизни. Анкутдинов и Абызов прогулялись до опушки, вернулись, сообщив, что все не тронуто, снег по горло, можно застрять в утонувшем кустарнике. На западной околице остался Карабаш, остальные стали прочесывать деревню. Населенный пункт вымер, не было смысла заходить в дома – пышные сугробы скопились под дверьми и окнами. Однако заходили – ногами расчищали снег, выламывали двери. Их встречала пыльная неуютная обстановка, пустые чердаки и подполы. Жители покинули населенный пункт задолго до сегодняшнего дня. Никита уже жалел о потраченном времени.

– Кочергин, собирай парней, уходим! – крикнул он, выходя во двор. – Карабаш, пошли! – позвал он бойца, который продолжал прохлаждаться на околице. – Нечего здесь делать!

Разведчики перелезли через плетень, встали на лыжи. Никита шел последним, подгонял отставшего Карабаша. Тот вроде и не спешил, покуривал папиросу, меланхолично поглядывал в небо.

– Не спешим, боец? – строго спросил Никита. – Любим разглядывать верхние слои атмосферы?

– Да иду я, товарищ старший лейтенант, иду… – проворчал Карабаш, выбрасывая папиросу.

Он скрипел лыжами за спиной, шумно дышал, но вдруг, приостановившись, прошептал:

– Товарищ старший лейтенант, не оглядывайтесь. И не тормозите, идите, как шли, не подавайте вида, будто что-то не так… Здесь они, гады, в лесу затаились, держат нас на прицеле… Но если у деревни не стреляли, то и теперь не будут, не мы их мишень, понимаете? Не знаю, кто они такие, сколько их, но они там точно присутствуют… Обтянули каски защитной тканью, но я же старый охотник, все вижу… Засек несколько рож за сугробами, и в лесу еще кто-то… Представляете, курсирую вдоль плетня, а у самого кровь в жилах стынет, спина инеем покрывается. Смотрят, гады, ждут, когда мы уберемся… В общем, все сказал, командир, дальше сами принимайте решение…

Теперь и взводный почувствовал жжение под лопаткой. Из леса следили за разведчиками, восходящими на склон. Но Карабаш был прав – если сразу не открыли огонь, то теперь не откроют. Что там в лесу? Сколько их? Есть ли смысл оставлять несколько человек в тылу советского полка? Бойцы Кочергина поднялись на склон, где их встретило отделение Виноградова.

– Все в порядке, товарищ старший лейтенант? – спросил командир отделения. – Вы какой-то бледный или нет?

– Порядок, дыхалка подводит, – усмехнулся Никита. – Строиться в две колонны, выходим на дорогу…