Генерал без армии

– Не каркать мне тут! – заявил Шубин. – Курим и идем дальше.

Люди приходили в себя после жуткой ночи, спадали отеки, лица принимали нормальный цвет. Хвойный лес сменился стареющим осинником, заголубел просвет. Группа растянулась на опушке леса, бойцы прятались за пеньками и поваленными деревьями. Впереди зеленело поле, усеянное блестками клевера. До соседнего леса было метров триста. Между массивами пролегала проселочная дорога, пригодная для проезда, редкость в этой местности. Вставать в полный рост бойцы уже отвыкли.

Надрывно гудели мотоциклетные моторы. Справа налево проехали два мотоцикла с мощными колесами. В каждой машине пулемет и три члена экипажа. Негнущиеся спины, каски, очки в половину физиономии, не люди, а манекены. Они не шевелились, не смотрели по сторонам. Непромокаемые плащи надувались воздухом. Дождей в районе не было несколько дней, поэтому за мотоциклами тянулся шлейф пыли. Они проехали по полю, потом развернулись и покатили обратно.

Один экипаж остановился посреди поля, другой двинулся к лесу, синеющему на востоке. Водитель заглушил мотор. Солдаты начали шевелиться, выбрались из машины, стали осматриваться, привели к бою автоматы.

Пулеметчик что-то сказал. Его сослуживцы повернули головы и уставились на лес, на опушке которого лежали разведчики. Они смотрели пристально, долго, казалось, прямо в глаза.

– На нас глядят, – сказал Никита.

– Да ну их в баню, пусть, – буркнул Ситников. – Не увидят они нас, если, конечно, шевелиться не будем. Но мы же не собираемся?

– Нам бы такое и в голову не пришло, – заявил Ленька Пастухов.

Вражеские солдаты снова пришли в движение, забросили автоматы за спины, достали сигареты. Пулеметчик вернулся в коляску, передернул затвор МГ-34 и наставил ствол на дорогу.

– Их не ждали, а они приперлись, – недовольно пробурчал Глинский.

– Ага, нарисовались, хрен сотрешь, – поддакнул Ситников. – И что, товарищ старший лейтенант, любоваться на них прикажете? Они же, как назло, напротив нас встали.

– Чего-то ждут, – сказал Шубин. – Давайте и мы погодим.

Оказалось, что мотоциклисты ждали колонну военнопленных, которую конвоировали эсэсовцы с овчарками. Оборванные люди в советских гимнастерках тянулись по дороге. Они выходили из восточного леса, волоклись через поле. Охранники шли сбоку от колонны. Рычали, рвались с поводков палевые овчарки.

Пленных было много. Голова колонны уже добралась до мотоцикла, а люди все еще выходили из леса. Изможденные, небритые, многие были ранены, при этом бинты не меняли неделями. Они брели в никуда, безучастные, равнодушные, не обращали внимания на грозных овчарок, на окрики автоматчиков.

В большинстве это были простые красноармейцы и представители младшего командного состава. Здоровые поддерживали больных. Они не смотрели по сторонам, машинально передвигали ноги, многие прикладывали усилия, чтобы не упасть.

Выход из строя карался расстрелом. Прогремела очередь, и хромающий красноармеец, вставший передохнуть, покатился в канаву водостока. На него оборачивались, но никто не возмущался, народ безмолвствовал.

В центре колонны шли представители комсостава. Они не срывали с себя петлицы, нарукавные знаки. По возрасту понятно, кто такие. Мужчины были в годах, один пронзительно кашлял, сплевывал, другой поддерживал здоровой рукой перевязанное предплечье, морщился после каждого шага. Командиры держались тесной группой. Немцы их не расстреляли, видимо, имели на них какие-то виды. В большинстве это были капитаны и майоры. Держался за грудную клетку лысоватый мужчина в годах, три шпалы в петлицах, подполковник.

Шубин напрягся.

Один человек из этой компании был выше остальных, носил короткую стрижку, очки. Дужка была оторвана, и ему приходилось постоянно поддерживать их. У него было снулое вытянутое лицо. Он шел, подогнув ноги, словно хотел казаться ниже ростом, и все равно его голова возвышалась над колонной.

Глеб присмотрелся и расслабился. Это был не генерал Власов. Такая же каланча, но другой человек.

Портрет Власова постоянно мелькал в газетах: генерал Власов в кабинете, генерал Власов проводит смотр войск, генерал Власов в кругу семьи. Как бы ни согнула человека жизнь, а узнать его можно.

В колонне насчитывалось несколько сот человек. Охранники зевали, грызли травинки. Собаки, которым надоело драть глотку, покорно семенили рядом.

Внезапно одна из овчарок пустилась вскачь, натянула поводок и стала бешено лаять на опушку. Она почуяла чужой дух, хотя дистанция была приличной.

Разведчики застыли, втянули головы в плечи.

Охранник потерял равновесие, стал ругаться, расставил ноги, сдерживая собаку. Та продолжала гавкать, потом прекратила, сделала кружок вокруг эсэсовца, натянула поводок. Солдат не стал ее отпускать. Потом не найдешь.

Этот инцидент привлек внимание. Собаки были натасканы, не лаяли бы просто так.

Автоматчики подошли к этому эсэсовцу, стали переговариваться с ним. Он шикнул на овчарку, а та никак не могла угомониться.

Эти фашисты представляли собой идеальную мишень. От каких только соблазнов не приходится отказываться!

– Мужики, не высовываться! – распорядился Глеб. – Сейчас они стрелять будут.

Эсэсовцы не рискнули приближаться к лесу, передернули затворы и открыли огонь. Затряслись кусты, полетели листья. Словно под порывом ветра в листопадную пору, хрустнула и отломилась от осины внушительная ветка, усыпанная листвой.

Автоматчики прекратили стрелять, на всякий случай присели. Лес невозмутимо молчал. Солдаты усмехались, перебрасывались шуточками, потом спохватились, побежали за колонной.

Эсэсовец потащил за собой разгулявшуюся псину. Она семенила рядом с ним, озиралась, ворчала.

Разведчики остались живы, пострадали только морально.

Завелся мотоцикл, водитель развернулся на узком участке, покатил за колонной.

Открытый участок бойцы перебежали за считаные минуты. Теперь Глеб не представлял себе, куда им идти. Юго-западное направление вызывало у него все больше вопросов. Живые люди не попадались, спросить было не у кого.

В лесу они опять наткнулись на мертвых. Сладковатый запах струился по округе, явственно намекал на то, что сюда ходить не стоит. Все же разведчики спустились в овраг. Они рассчитывали на безопасный проход, а дальше бежали, не глядя по сторонам, зажимали носы.

Мертвых было много, они сидели, лежали. Обмундирование еще не истлело, но тела практически разложились. Местная живность не сидела без дела, объела лица, глаза.

Судя по остаткам бинтов, здесь были в основном раненые. Видимо, медсанбат выходил из окружения, но люди не могли идти, да и некуда было. Они забрались в овраг, который и стал их последним пристанищем. Отсутствовали пища, вода, лекарства. Раненые умирали один за другим, немцам даже не пришлось их расстреливать.

На склоне оврага лежало тело женщины-военврача с раскинутыми руками. Она застрелилась, не видя смысла в дальнейшем существовании.

Когда кладбище закончилось, бойцы перешли на шаг, отдышались. Призраки мертвых гнались за ними, дышали в затылок.

Овраг оборвался метров через восемьсот, перетек в узкую теснину между скалами. Разведчики встали, прижались к камню. Им снова мерещился треск мотоциклетных моторов.

Кривые сосны грудились на обрыве, покачивали пушистыми кронами. День выдался ветреным. Гуляла волной трава, свисающая с обрыва и напоминающая бороду бродяги.

За скалами в узкой долине между холмами приютилась деревня дворов на двадцать, унылая, серая, ничем не примечательная. Скособоченные избушки вросли в землю, провалились крыши. В заборах и плетнях зияли дыры. До войны этот населенный пункт был электрифицирован. Вдоль узкой улочки тянулись столбы, с которых свисали оборванные провода.

Несколько минут разведчики лежали за камнями, вели наблюдение.

В деревне теплилась жизнь. На огороде возилась пожилая женщина в платочке, пропалывала грядку. В дальнем конце населенного пункта лаяла собака, явно не немецкая овчарка. С крыльца спустилась худая особа средних лет с блеклыми волосами, вылила помои в яму. На северном краю деревни из трубы на крыше пристройки вился голубой дымок. Хозяйка кашеварила на кухне.

Эта изба была сравнительно добротная, по крайней мере крыша у нее не просела. Со стороны скал виднелась только задняя дверь, двор и крыльцо находились на обратной стороне.

Приоткрылась дверь. Во двор вышла полноватая невысокая женщина в резиновых сапогах, отправилась к сараю, недолго повозилась там, вынесла ведро, набитое березовыми чурками, прихрамывая, вернулась в дом и плотно притворила дверь.

– Надо зайти, – задумчиво пробормотал Шубин. – Спросим дорогу. Может, продуктами добрая хозяюшка поделится.

– Давайте я сбегаю, – сказал Малинович. – Одна нога здесь, другая там.

– Сам схожу, – заявил Шубин. – Подберемся ближе, в деревню заходить не будем. Видите плетень, а за ним бурьян? Там и бросайте свои кости. В случае опасности можно в скалы уйти.

Бойцы пригнулись, прошли за каменной грядой, рассредоточились в бурьяне.

За плетнем стояла тишина. Из свинарника и курятника не доносилось ни единого звука. Было бы странно, если бы у сельчан сохранилась живность.

Глеб перебрался через плетень, добежал до кучки пустых бочек, присел. Двор был пуст, окна задернуты.

Поколебавшись, он направился к задней двери и постучал.

Открыла ему женщина, та самая, полноватая, в сапогах. Лицо ее вытянулось от изумления. Она обозрела странную личность в мешковатом комбинезоне без знаков различия. Пилотку с красной звездой закрывал капюшон. «ППШ» висел на плече. Хозяйка хлопнула глазами, икнула.

– Здравствуйте, – сказал Шубин. – Не бойтесь, гражданка, я свой. Войти позволите?

– А вы кто? – Женщина снова икнула, прижала руку к груди.

Страх мелькнул в ее глазах.

– Свой, говорю же. – Шубин доброжелательно улыбнулся. – Поговорить бы хотелось. Так пустите в дом или нет?

Женщина попятилась от порога. Глеб расценил это как приглашение, вошел внутрь, миновал крохотные сени, уставленные сельхозинвентарем. Хозяйка пятилась, он шел за ней. Что-то не нравилось ему в ее глазах, уж больно испуганно метались. Но соображать было поздно.

Женщина шмыгнула за порог и куда-то испарилась.

Дверной проем вдруг перекрыл упитанный германский военнослужащий в пилотке. Ремень был ослаблен, он жевал, причмокивал от удовольствия, в одной руке держал бутерброд с луком и яйцом, в другой – узкую крынку с молоком. Они едва не столкнулись животами.

Это было нечто. Даже в войну такие вот трогательные встречи случаются нечасто.

Немец перестал жевать, выпучил глаза. Но закричать он не мог, рот его был занят.

Шубин тоже опешил, но все же среагировал первым. Он выхватил нож из чехла на ремне и всадил его в живот упитанному фашисту! Тот подавился, изо рта его вывалился недожеванный бутерброд. Он стоял, выпучив глаза, и с ужасом таращился на советского разведчика. Лезвие ножа тем временем рвало ткани и жизненно важные органы.

– Бруно, кого там принесло? – спросил кто-то по-немецки.

Вряд ли толстяк мог что-то внятно сообщить. Он икнул, разжал руки. Но упасть молоку Шубин не дал, перехватил крынку, оттолкнул толстяка плечом и ворвался в горницу. Фриц запнулся о какие-то бидоны, упал, ударился головой. С ним уже все было ясно. Конец, отработанный материал.

В углу горницы стоял вытянутый стол, две длинные лавки. У стены лицами друг к другу сидели фельдфебель и обер-лейтенант.

Шубин все еще не мог отойти от изумления. Почему так вышло?

Немцы дружно закричали, стали подниматься. Молодой офицер потянулся к кобуре, фельдфебель извернулся, чтобы схватить автомат, стоявший в углу.

Глеб метнул в него крынку. Фельдфебель увернулся. Крынка вонзилась в стену, разлетелись осколки, брызнуло молоко. Лавка не удержалась под задницей фельдфебеля, перевернулась. Сам он издал протестующий возглас и загремел под стол. Обер-лейтенант выхватил служебный «вальтер», искал мишень, которая качалась перед глазами и никак не желала фиксироваться.

Глеб бросился вперед, схватился за край лавки, на которой сидел обер-лейтенант, рванул его вверх. Офицер получил по мягкому месту, ноги его подогнулись. Он повалился лицом в собственную тарелку, выронил «вальтер».

Все это произошло за считаные секунды. Фельдфебель барахтался под столом, упорно тянулся к автомату. Сдавленно голосила хозяйка дома. Офицер откинулся от стола, выкрикнул что-то злобное.

Глеб схватил его за шиворот, треснул лбом о столешницу. Запрыгала и свалилась на пол тарелка с картошкой, брызнули осколки. Обер-лейтенант испустил какой-то подозрительный звук и стал сползать под стол.

Шубин метнулся на противоположную сторону, стряхнул с плеча «ППШ», врезал прикладом в лоб фельдфебелю. Тому как раз надоело ползать по полу, и он решил подняться. Удар был крепок, треснула лобная кость, глаза сбились в кучку, и фашист опять повалился на пол.

Старший лейтенант перевел дыхание, осмотрелся.

Хозяйка сидела на корточках в противоположном углу, истово крестилась. Ее дряблый подбородок дрожал.

– Другие немцы есть в доме, гражданка?

Женщина энергично замотала головой:

– Нет. Эти трое приехали на мотоцикле.

Шубин подбежал к противоположному окну. Оно выходило во двор, который ранее находился в слепой зоне. Открылся вид на сараюшки, дощатый курятник. У крыльца стоял немецкий мотоцикл.

Старший лейтенант резко обернулся, прошелся взглядом по горнице.

Женщина перебралась на колченогий стул, закрыла лицо руками и заплакала так, как будто уже сидела на скамье подсудимых. Пускаться в бега она не собиралась. Да и куда сбежишь от дома, от хозяйства?

Офицер со стоном приходил в себя. Поперек его груди лежала тяжелая лавка, не позволяющая ему подняться. Он стал отрывать ее от себя, что-то бормотал про русских свиней. В светлых волосах живописно запеклись картошка и огородная зелень.

Снова пригодился приклад. Глеб ударил по этому натюрморту. Обер-лейтенант икнул, вдруг взметнулся с каким-то нечеловеческим ревом и схватил разведчика за ногу!

Шубину снова пришлось орудовать лавкой. Он поднимал ее, с силой бил офицера, сломал ему плечо, раздробил грудную клетку. Фашист вздрогнул и затих.

На Глеба навалилась какая-то нечеловеческая усталость. Он поднял лавку, уселся на нее, отдышался.

Офицер пускал слюну, хрипло дышал. Он был уже не боец. Как, впрочем, и двое других. Толстяк отмучился, лежал под бидонами и уже не шевелился. Фельдфебель что-то лопотал, скорчившись под столом, из разбитого виска сочилась кровь. Шевелиться он не мог, конечности парализовало.

– Что, гражданка, кормим, значит, фашистских оккупантов? – проговорил Глеб. – И ведь продукты где-то находим. На голодных красноармейцев не хватило, а на захватчиков – пожалуйста. Так получается?

– Вы не понимаете, товарищ, – пробормотала женщина. – Я живу одна, выращиваю все, что могу. Муж умер от оспы еще в тридцатом году. Дочь уехала в город, училась на лекаря. Как началась война, я не получила от нее ни одного письма. Советским солдатам я отдала всех кур, последнюю тощую свинку. Яйца кончаются, картошка еще не выросла, доедаю прошлогодние запасы. Немцы приезжают, мне приходится им что-то ставить на стол, иначе они от злости расстреляют меня.

– Часто приезжают? – Шубин покосился на офицера, не подающего никаких признаков жизни.

– Эти трое уже были. Они шумные, наглые, но почти не обижали меня.

– Думаю, больше не приедут, – сказал Шубин. – Ладно, гражданочка, живите. А припасы в следующий раз отдавайте тем, кто в них действительно нуждается.

Хлопнула задняя дверь, раздался топот. В избу влетел красноармеец Малинович, шумно выдохнул, опустил автомат и стал растерянно озираться.

– Нравится? – осведомился Глеб. – Один вопрос, боец. Почему я за вас все это должен делать?

– Так вы сами сюда пошли, товарищ старший лейтенант, – промямлил разведчик. – А нам велели остаться. Мы-то чего?

Хлопнула дверь. В горнице возник взволнованный Ленька Пастухов, за ним потянулись остальные бойцы.

Ситников удивленно присвистнул и проговорил:

– Ну вы и поработали, товарищ командир! А мы лежим, слышим, вроде упало что-то, но не точно, потом опять какой-то шум. Но вроде не стреляют, на помощь не зовете. В общем, просим прощения за опоздание.

– Бердыш, Малинович, на улицу! – распорядился Глеб. – Обойти участок, все осмотреть. Не высовываться, с местными не разговаривать. Провороните неприятеля, пеняйте на себя.

– Опять мы. – Малинович тяжело вздохнул. – Самые молодые, что ли?

– Как ты догадался? – с удивлением поинтересовался Глеб. – Марш на улицу, разговорчивые мои!

– Вы ничего мне не сделаете? – жалобно спросила женщина. – За то, что я этих кормила?

– Ничего не сделаем, – ответил Шубин. – Если еще и нас покормите, а также предоставите сведения, необходимые нам.

Он сорвал с офицера планшет, изъял документы. Мертвеца при жизни звали Герхардом Ростом, он служил в Триста двадцать пятом полку связи. В планшете нашлась карта крупного масштаба, на которой – вот же счастье! – была обозначена деревня Негожино.

Женщина оказалась словоохотливой. Она сообразила, что ей ничего не угрожает, и рассказала все, что знала.

Деревня называлась Вешки, в ней еще жили люди. Несколько тутошних мужиков поступили на службу в полицию, поэтому местное население оккупанты сильно не третировали. Они иногда сюда приезжали, ходили по домам, забирали последние продукты. Сельчане научились прятать, а немцы – находить и устраивать порку под шутки и прибаутки.

Советских солдат она не видела недели три. В последний раз это было еще в июне. Где-то на западе шел бой, гремели выстрелы, потом мимо плетня потянулись люди. В дом они не входили, спешили уйти. Это было потрепанное подразделение Красной армии. Многие солдаты были изранены, перевязаны.

Командовал бойцами молодой офицер, почти мальчишка. У него была перевязана голова, лицо уродовал нервный тик. Он махал пистолетом, кричал фальцетом: «Быстрее! Быстрее!» Их было человек сорок. Они прошли мимо Вешек и растворились в восточном лесу.

Потом приехали немцы, устроили запись добровольцев во вспомогательную полицию. Тем, кто согласился с ними сотрудничать, они выдали по целому мешку муки.

Вешки – деревня маленькая. Полицаи и немцы здесь случаются только проездом, а вот неподалеку, в десяти минутах езды, стоит деревня Крутишка. Там населения больше, полицейский участок и гарнизон, человек тридцать немцев.

Про деревню Негожино Галина Ивановна, разумеется, знала, сказала, что напрямую к ней не выйти, остановят обширные Марьяновские топи. Надо сделать крюк через Свищево и Овражное.

Ее слова подтверждала трофейная карта.

– А вы что стоите, будто происходящее вас не касается? – обратился Шубин к красноармейцам, оставшимся в горнице. – Фрицы шевелятся, скоро кидаться на вас начнут, а вам хоть бы хны. Вытаскивайте их на улицу, убедитесь в том, что больше они не пошевелятся. – Глеб мстительно усмехнулся. – Тела в сарай, туда же мотоцикл, чтобы глаза не мозолили. Вам, Галина Ивановна, уж не обессудьте, самой придется разбираться, что с ними делать. Можете закопать их в том же сарае или полицаям пожаловаться, но только через час после нашего ухода. Побежите раньше, будет плохо, мы обязательно проверим.

– Зачем вы это говорите, товарищи? – заявила женщина. – Многие сельчане ненавидят немцев, и я в том числе. Мой муж работал в колхозной бухгалтерии, вступил в партию за год до своей смерти. Я сама трудилась в канцелярии МТС, несколько лет состояла в комсомоле, пока не выбыла по возрасту. Не побегу я никуда, не бойтесь. – Хозяйка дома побледнела.

Она действительно оказалась в трудном положении. Тела при желании можно закопать в сарае, но куда денешь мотоцикл?

– Подождите, я вам поесть в дорогу соберу. – Женщина спохватилась, бросилась к шкафам.

Шубин наблюдал в окно, как разведчики бросали в сарай свежеиспеченных мертвецов. Видимо, эти фрицы были посыльными между частями. Ехали они с поручением, доставили по адресу пакет с посланием, на обратном пути решили завернуть в Вешки пообедать. Вот и наелись досыта.

Разведчики загнали мотоцикл в сарай, вернулись в дом, тяжело отдуваясь.

– Товарищ старший лейтенант, мы в Вешках! – заявил Малинович, всунувшись в горницу. – Баба на соседнем участке сказала. Неподалеку Крутишка, деревня такая. Там полицейский участок, и немцы гарнизоном стоят.

– Вы обалдели? – взорвался Шубин. – Я же приказал не контактировать с местным населением! Мы и без вас все знаем!

– Так мы не виноваты, – сказал Малинович. – Баба глазастая попалась, хоть и тощая как смерть. Мы по околице ходили, ваш приказ выполняли. Она выросла за оградой, давай нам улыбаться и мозги пудрить. Мол, кто такие, чего вам тут надо? Мы ничего ей не сказали, сами стали ее допрашивать.

Глеб ругнулся и спросил:

– Когда это было?

– Да минут восемь, считай, прошло.

– Все, по коням!

Бойцы собирались в спешке, но забрать у хозяйки узелок с вареной картошкой и сухарями не забыли. Они перелезли через плетень и утонули в сочном бурьяне.

Чувство опасности давило затылок Глеба. На сей раз интуиция не подвела его.

Разведчики укрылись за каменной грядой, направлялись к лесу и заметили мелкого паренька, вбегающего в деревню. Когда они добрались до опушки, на той же дороге со стороны Крутишки возникла подвода с людьми в черной форме. На рукавах у них белели повязки сотрудников вспомогательной полиции. Возница яростно стегал лошадей. Телега катила по узкой деревенской улице. За ней показалась вторая. В ней сидели человек пять.

Подводы остановились. Полицаи посыпались с них, стали окружать северную оконечность деревни.

В запасе у разведчиков оставалось минут десять, в принципе немалая фора. Соблазн был велик. Бойцы могли продолжить сокращение поголовья неприятеля, и все же Шубин отдал приказ уходить.