Леший в погонах
Старший лейтенант Зотов вместе с двумя оперативниками из соседней дивизии, присланными для усиления группы, подошли к дому Зенона Мотыля. В доме ни звука, и только заходящее солнце отражалось расплавленным золотом в пыльных стеклах окна. Отражение было красивым, но из-за него нельзя определить, есть кто за окном или нет. Не наблюдает ли хозяин за двором и подходами к дому. Зотов, присев на корточки у поломанного забора, обильно поросшего вьюном и колючками, сделал знак своим помощникам обойти дом с двух сторон и занять позиции возле двух окон. Сам он намеревался войти в дом или ворваться, это уж как получится, и взять предателя живым.
Перейти двор удалось без звука. Покосившийся сарайчик помог подойти к самым ступеням незамеченным. Старший лейтенант с сомнением посмотрел на почерневшие от времени и потрескавшиеся ступени. Наверняка скрипят. Входная дверь закрыта неплотно. Зотов наклонился вперед и заглянул в узкую щель. Странно, там виднелась полоска света. Это значит, что не закрыта плотно и дверь из сеней в горницу? Выбрав место, куда поставить ногу, так чтобы ступенька не скрипнула, оперативник перенес тяжесть тела на эту ногу, потом очень осторожно потянул на себя входную дверь. Она не скрипнула и поддалась. Еще немного, прикусив губу, он потянул дверь и замер, когда узкий проход был достаточным, чтобы оперативник смог протиснуться в него.
Рука с зажатым в ней пистолетом вспотела. Зотов осторожно взял оружие в левую руку, а правую ладонь старательно вытер о штанину. Ну, все! Самый решительный момент! «Ничего, москвичи зря сомневаются во мне», – подумал Зотов, но потом поймал себя на мысли, что майор Буторин не послал бы его брать Мотыля, если бы сомневался в своем молодом помощнике. Неопытный, но горячий оперативник даже не догадывался, что московский коллега был уверен на все сто процентов, что в доме Зотову сопротивления никто не окажет. Но сам Зотов этого еще не знал. Наступая на половицы возле самой стены, в тех местах, где они не будут скрипеть, он тихо дошел до двери, ведущей из сеней в дом, и приник глазом к щели.
Первое, что увидел оперативник, это босые ноги с грязными пальцами и тесемками серых застиранных кальсон. Кроме Мотыля, в доме никого быть не должно. Зотов и Буторин наблюдали за домом всю ночь, все подходы были тоже под наблюдением оперативников усиления. Может быть, кто-то и умудрился пробраться в дом, но это было невероятно. И все же Зотов действовал осторожно. Держа пистолет прямо перед собой и стараясь, чтобы его взгляд и ствол оружия всегда смотрели в одну и ту же сторону, он носком сапога, а потом плечом медленно открыл дверь. Наконец Зотов сделал шаг вперед и быстро осмотрелся по сторонам, поводя оружием из стороны в сторону. Пусто. И кровать пуста, и лавки. Много мусора и старого тряпья. Но людей не было. На старом полушубке у печи лежал лишь труп Мотыля. Немцы ликвидировали своего помощника и ненужного свидетеля под утро, когда собирались уходить. Его просто убили одним точным ударом ножа или штыка от карабина в грудь в область сердца.
Оперативник опустил оружие и подошел к телу. Предатель лежал на спине, испуганно вытаращив мертвые глаза. «Все, – с сожалением подумал Зотов. – Не будет информации, не будет новых гостей, не будет операции по выявлению сети агентов и связей. Гестаповец одним ударом отсек единственную реальную ниточку, ведущую к немецким агентам. Что теперь будут делать москвичи? Почему Буторин хочет идти следом за группой немцев, если их просто блокировать в этом лесу и перебить. Что они расскажут нового? Обычные «окруженцы». Хотя один из них гестаповец, а то уже важно для контрразведки».
То, что началось грандиозное наступление в Белоруссии и Прибалтике, в партизанском отряде узнали, когда по рации поступил приказ из штаба партизанского движения. Отряд «Победа» действовал на территории Белоруссии с конца 41-го года, пережил тяжелый 42-й и 43-й годы. Потери были такие, что казалось, отряд вообще перестанет существовать. В боях с карателями за это время погибли два командира отряда. Первым был Семен Матвеевич Полозов, секретарь райкома партии, который и организовал отряд. После его гибели отряд партизан возглавил инструктор районного Осоавиахима, бывший военный летчик Синельников. Два месяца назад в отряд пришел старший лейтенант Окунев, бывший пограничник, отбившийся от своей разведывательно-диверсионной группы, возвращавшейся с задания в тылу врага. Когда в отряде ему предоставили рацию и разрешили связаться с «большой землей», оттуда пришел приказ остаться и руководить боевыми операциями отряда. И через три дня Окунев сменил погибшего Синельникова.
А потом начались операции, одна за другой. Партизаны под руководством пограничника рвали мосты, железную дорогу, взрывали склады с горючим, нападали на мелкие фашистские гарнизоны и продовольственные колонны. После нескольких удачных операций, проведенных почти без потерь, группа попала в засаду и была полностью перебита. Окунев понял, что вокруг его отряда сжимаются тиски, и принял единственно правильное решение. Нужно сменить место дислокации, изменить маршруты выхода на задание. Нести такие потери нельзя, иначе через месяц от отряда ничего не останется. Еще две операции проведены успешно, а третья снова принесла большие потери. Никто не мог ожидать, что в поселок, в котором дислоцировалось подразделение связи, двигавшееся на фронт, прибудет маршевый батальон немцев. Нападение на связистов сорвалось, фашисты стали окружать группу, и ей чудом удалось вырваться из клещей.
Окунев правильно предположил, что немцы сообразят, что такие цели, как подразделение связи, тыловые службы, штабы, не могли стать целями неорганизованных партизан. Этими группами, как они понимали, руководят из-за линии фронта и передают эти цели для нападения. Значит, снова смена дислокации отряда. Но положение усугубляло то, что еще три группы были на задании, а сообщить им, что отряд ушел, возможности не было. Пришлось отправлять связников навстречу боевым группам для передачи нового маршрута.
Всех боеспособных бойцов Окунев собрал в кулак на случай атаки фашистов по пути следования. Скорее всего, придется пробиваться с боем. Для связи с группами он послал двух подростков, которые могли не вызвать у немцев подозрения, и новенькую медсестру – вчерашнюю школьницу Зину Резанову. Девушка в отряде была недавно и почти никого не знала, хотя ее знали, по крайней мере, видели многие. Симпатичная, стройная девушка нравилась партизанам, на нее заглядывались молодые бойцы. Но участвовать в операциях Зине не приходилось, доводилось иметь дело лишь с ранеными.
Юная партизанка вышла на опушку, где ей приказано было ждать группу партизан. Девушка очень волновалась. Ей доверили важное боевое задание, и она торопилась выполнить его как можно быстрее и точнее. И когда на опушке к ней из-за дерева вышли двое мужчин в старых ватниках и с немецкими «шмайссерами» на груди, она даже немного растерялась. Лица были незнакомыми, да и не знала Зина всех партизан в отряде. Она знала лично только командира группы Павла Горельникова, который ходил к ней лечить раненую руку. Но эти двое так добродушно улыбались и кивали ей, что девушка приняла их за партизан. Ведь не в немецкой форме и говорят по-русски.
– Ты не нас вышла встречать, красавица? – улыбнулся старший бородатый мужчина. – А мы вот тут как тут! Передать нам что-то велели или ты в деревню?
– Где ваш командир? – немного опешив, решилась спросить Зина.
Девушка сжимала ремень немецкого автомата, который ей выдали в отряде, и настороженно вглядывалась в лица незнакомцев. Хотя вон тот, который помоложе, кажется, из второй роты. А у Горельникова не хватало людей, и он набирал в группу ребят из разных подразделений, кто был в тот момент на базе.
– Да вон он идет, – кивнул молодой партизан куда-то в сторону проселочной дороги. – Сейчас все соберутся. Ты не переживай, все целы. Еле вырвались. Ух, насели на нас фрицы, думали, все, в кольцо возьмут, и не пробьемся.
Эти слова всегда радовали Зину и других бойцов в отряде. Когда группа возвращалась с задания в полном составе – это был праздник. И она поверила по своей неопытности этим людям. И пошла с ними вдоль опушки. И через несколько метров очутилась вместе со своими провожатыми на полянке. Где на пнях и поваленных деревьях сидели люди, одетые как попало. На многих были кители, подпоясанные армейскими ремнями. Автоматы, карабины, гранаты. И ни одного знакомого лица, и незнакомая одежда, и враждебные взгляды. И когда с пенька поднялся коренастый мужчина и, ухмыльнувшись, пошел навстречу, Зина поняла, что случилась беда. Она в руках врага. Непонятно какого, но врага.
С плеча девушки сорвали автомат, и она даже не стала сопротивляться, кто-то толкнул в спину, она слышала голоса, до нее доходил смысл слов, вопросов, а в голове толчками, как удары колокола, билась мысль, что она у врагов, что нельзя говорить про отряд, нельзя говорить о задании. Будут пытать, бить, жечь каленым железом. «Эх, мамочка, – мысленно простонала девушка, – не поминай лихом… ребята…»
Сунуть руку за пазуху, где была спрятана единственная граната, и выдернуть кольцо было делом одной секунды. Враги даже не успели понять, что сделала девушка. Ее схватили за локти, за плечи, не давая вытащить из-под фуфайки руку. Да это было уже и не важно. Взрыв разметал врагов, выкосив осколками нескольких человек вокруг и оглушив остальных. Зина Резанова не успела даже почувствовать боль. Просто мир вдруг вспыхнул перед ее глазами, как жаркое солнце, и погас.
Группа успела вернуться, и Павел Горельников сообщил, что в стороне на опушке слышал взрыв. Окунев отдал приказ к бою, и почти сразу со стороны боевого охранения раздались автоматные и пулеметные очереди. Прибежавший боец доложил, что их атаковала большая группа украинских националистов, не меньше батальона. Командир отряда нахмурился, скрипнув зубами. Он видел, как Зина брала с собой гранату. Значит, девушка взорвала себя.
Партизаны стали отходить в глубь леса, отстреливаясь, заводя врага на редкое, но все же надежное минное поле. Там было всего два десятка противопехотных мин, установленных в шахматном порядке в полосе почти ста метров. Когда мины стали рваться и националисты залегли, поливая лес пулеметным огнем, Окунев приказал бросить все пожитки, взять только немного продовольствия и патроны. И уходить. Никто из партизан в боевом охранении не отступил, погибли в неравном бою на своих позициях. Но отряд снова сумел выйти из окружения. Теперь у Окунева оставалось не больше двадцати бойцов, бо́льшая часть из которых была легко ранена.
Глава 4
– Я хотел прилететь к вам сам, но Лаврентий Павлович против моего отсутствия в управлении даже на несколько часов.
Шелестов сидел в отделе шифрования, где имелась ВЧ-аппаратура[2], и хмурился. Хорошо, если у Платова появилась новая информация, которой он решил срочно поделиться с группой. А если это просто требование результатов? А результатов-то особенно и не было. Нечем было группе похвалиться. Скорее, были неприятные провалы. Внедренный Сосновский и в то же время ликвидированный немцами агент гестапо, явно оставленный на советской территории специально. В остальном – лишь следы, которые уже никуда не вели, только информация о том, как действовал отдел гестапо в этом районе, сведения о том, что архив, содержащий данные об оставленных на освобожденной территории агентах, вывезен немцами. И то, что нахождение этого архива неизвестно.
– Я слушаю вас, Петр Анатольевич.
– Какие сведения у вас есть об архиве на настоящую минуту? – задал Платов неприятный вопрос.
– Пока никаких. Разрабатываем предателей, бывших полицаев, кого успели взять и кто не ушел с немцами. Признаки агентуры есть. Правда, небольшая группа немцев, выходившая из окружения, которая явно имела этот адрес, уничтожила агента гестапо. Но мы изучаем его связи, контакты.
– Обрубили, значит, ниточку, – проворчал комиссар госбезопасности. – Группу взяли?
– Я приказал немцев пока не трогать. Они явно рвутся к фронту и, по их поведению, ничего на нашей территории их не интересует. Они могли убить хозяина дома из осторожности. Так с агентами не обращаются, если ты заинтересован в агентурной работе. Думаю, они большого интереса не представляют. Во всяком случае, понаблюдаем за ними. Этим занимается Буторин.
– Хорошо, но имейте в виду, что эти немцы откуда-то знали адрес, а значит, кто-то среди них хорошо информирован. Торопитесь, иначе шансов завладеть архивом у нас будет все меньше и меньше. Вы ведь понимаете его значение для нашей контрразведки? Это десятки агентов гестапо, оставшиеся на освобожденной Красной армией территории. Это значит, что они будут взрывать, убивать и терроризировать местное население, которое и так натерпелось от гитлеровской оккупации. Они будут всячески мешать восстановлению народного хозяйства, налаживанию мирной спокойной жизни. Народ заслужил покоя после всего, что выпало на его долю.
– Я все понял… – начал было Шелестов, приготовившись к самой неприятной части разговора, когда ему надо будет оправдываться.
– Подожди, Максим Андреевич, у меня еще не все, – перебил Платов. – Я стал получать любопытную информацию из-за линии фронта. Это подтверждает и штаб партизанского движения, и командиры отрядов НКВД. Участились не только случаи засылки агентов гестапо в партизанские отряды. Немцы очень тщательно осматривают разбомбленные нашей авиацией колонны. Те, что прорвались к ним после нашего наступления, и даже те, что остались в зоне боевых действий, когда еще не сформировалась сплошная линия фронта.
– Может быть, их просто беспокоят наши партизаны, их успехи?
– Может быть, – неожиданно согласился Платов, – тем более что в полосе наступления наших фронтов партизаны активизировались. Но это не объясняет их интерес к сожженной нашими самолетами технике. А еще у меня, в отличие от тебя, есть статистика. Для тебя «больше» и «меньше» – просто слова, а у меня цифры, которые заставляют задуматься и тревожиться. Во время битвы на Курской дуге, когда мы проводили силами партизан «рельсовую войну», тоже намечалось что-то подобное, но сейчас все происходит в бо́льших масштабах и, что важно, на очень узком участке фронта. Очень узком, Максим Андреевич!
– Вы, конечно, правы, я не владею всей информацией, – снова заговорил Шелестов.
– Поэтому я тебя и информирую! И это еще не все. Немцы обычно сами не рискуют соваться в леса, и сейчас они тоже стали использовать украинских и белорусских националистов, отряды переодетых полицаев. Именно от захваченных полицаев и получена информация о том, что немцы что-то ищут. И даже это еще не все! Активизировались отряды польской Армии Крайовой, которые раньше почти не участвовали в борьбе против нацистов. Но чаще всего они нападают именно на белорусских партизан. Я подозреваю, что их хозяева в Лондоне тоже приняли участие в каких-то поисках. Не догадываетесь, в поисках чего? И именно в том районе, а не по всей полосе наступления!
– Английская разведка узнала о пропаже архива или приложила руку к его похищению! – согласился Шелестов.
– Вот именно, вот почему я направил туда именно твою группу!
– Я предполагал такое развитие событий, – признался Шелестов. – Миша Сосновский работает по легенде и в официальном розыске Смерша не участвует. Именно его мы вывели на того самого Зенона Мотыля, которого немцы убрали.
– Молодцы, это вы вовремя сориентировались, – неожиданно похвалил Платов. – Это перспективно. Передай Сосновскому, чтобы был осторожен. Знаю я его, любит играть в театр! А на этой сцене не аплодисментами благодарят и не улюлюканьем провожают со сцены. Там все решает пуля.
Сосновский с наслаждением снял ботинки и вытянул босые ноги, подставляя их под ласковый утренний ветерок. Горячие ступни и пальцы приятно холодило движением воздуха. На такой длительный пеший переход он не рассчитывал, а ботинки пусть и разношены, но разношены они на чужой ноге, со своими особенностями. Хорошо еще, что он был не в сапогах. А вот немцам пришлось хуже в сапогах, когда не можешь хоть на несколько минут сесть, снять их.
Они шли всю ночь, осторожно пробираясь в темноте и радуясь, когда на небе появлялась луна, проглядывая через пелену туч. Ночью на пересеченной местности, да еще когда эта местность располагалась недавно в полосе активных боев, можно не просто переломать ноги о какие-то железки и воронки от разрывов, можно элементарно подорваться и на противопехотной мине, на неразорвавшемся боеприпасе. Но впереди шел самый опытный из немцев, тот самый рыжий ефрейтор. Видимо, он хорошо видел в темноте и знал все признаки минирования. Боэр шел рядом с Сосновским, и в минуты короткого отдыха они разговаривали. Сосновский, более опытный в оперативных разработках, довольно быстро направил разговоры в нужное русло, и оберштурмфюрер все же проболтался, почему он оказался здесь, в тылу Красной армии, без своих коллег по гестапо и в компании солдат пехотного подразделения. Оказалось, что по служебным делам он был в другом районе; когда началось советское наступление, Боэр не успел попасть в подразделение в момент его эвакуации. Но как добросовестный служака, он все же прибыл в отдел, когда там уже никого не было. Собственно, поэтому Боэр и не успел уйти со своими частями. Линия фронта рухнула. И сам гестаповец признался, что если бы он не спешил в отдел, то смог бы отойти с другими частями и не оказался бы сейчас здесь, в советском тылу.
Сосновский оценил это признание и решение Боэра сразу же передать его в руки гестапо для проверки, как только они перейдут линию фронта. И всячески подчеркивал, что ценит чувство долга молодого офицера и одобряет его желание и поступки. Как старший по званию, Сосновский не участвовал в устройстве временного лагеря, а лишь благосклонно принимал услуги солдат. Выставив охранение на склонах овражка, немцы стали разжигать маленький костер, который позволил бы разогреть мясные консервы и вскипятить несколько кружек воды. Чтобы можно было хоть как-то поспать на влажной земле, немцы использовали куски брезента, которые, видимо, раздобыли по пути за время своих блужданий. Солдаты рвали траву, собирали сухую траву, если она встречалась, и устилали землю офицерам, куда те должны были лечь на брезент. Выбранная для стоянки балочка была маловата для такой группы людей. Тем более что господам офицерам нужно было сходить по нужде.
Первым в кусты выбрался наверх Боэр. Один из солдат расположился поблизости, настороженно наблюдая за окрестностями. Сосновский решил осмотреться, чтобы понять, где они сейчас находились. Карту он приблизительно помнил, восстанавливая ее в памяти во всех запомнившихся деталях.
– Господин майор, – раздался рядом голос одного из солдат. – Позволю себе попросить вас не торопиться. Сейчас вернется оберштурмфюрер, и тогда вы сможете пойти в кусты. Опасно сразу нескольким появляться на открытой местности.
– Да, солдат, ты прав, – кивнул Сосновский. – Эти кустики – не очень надежная защита от чужих глаз.
И тут Михаил заметил что-то необычное. Точнее, неправильное. Он нахмурился и снова стал осматриваться. Так и есть, кустики, покачивающиеся на ветерке, клонились на легких порывах ветра в одну сторону, но вон вершина того пышного куста двигалась в этот момент в противоположном направлении. Что это? Кто-то их выследил? Нет, тогда незачем трогать куст, да еще выделывать им такие… Черт, да это же кто-то подает знак! Уж не мне ли? Ведь за домом Мотыля наблюдал Виктор. Если это он идет за нами, то остается только восхищаться его мастерством. И куст, за которым он прячется, как раз с подветренной стороны. Значит, запахи и звуки из нашего лагеря до него могут доноситься, а шум от его движения до нас не очень. И ветерок кстати! А если это не Буторин, а смершевцы из другой части? Или милиция? Или другие «окруженцы», то это многое меняет. Если нас возьмут оперативники, то операция провалится, а если другие немцы, то придется как-то от них избавляться. Таким количеством через линию фронта не прорваться. Семеро – и то уже многовато.
Когда к краю овражка, низко пригибаясь, вернулся Боэр, Сосновский многозначительно развел руками и тоже, со всеми мерами предосторожности, отправился за кустарник. Он старался идти не спеша, чтобы не провоцировать и не пугать человека, который прятался там впереди. Гарантии, что это был именно Буторин, все же не было. Сейчас оперативнику пришлось выполнять несколько условий. Не выдать своего волнения «временным друзьям», не дать им заподозрить, что кто-то наблюдает за лагерем. Ну, и не напугать того, к кому он сейчас шел, не показать своей агрессии. Увы, на войне чаще сразу стреляют на поражение, если есть опасность.
Еще несколько шагов, решил для себя Сосновский, осторожно пробираясь между кустами «гусиным шагом». Он оглянулся по сторонам, как бы стараясь понять, не видно ли его со стороны оврага. Не солидно, если майор вермахта будет восседать на глазах солдат без штанов. Один из немцев, находящихся в боевом охранении, тут же отвел глаза, когда его взгляд встретился с взглядом Сосновского. «Молодец», – мысленно похвалил его оперативник и чуть передвинулся в сторону, где его почти полностью скрывал куст.
Прошло почти две минуты напряженного ожидания, когда Сосновский весь обратился в слух, пытаясь уловить хоть какой-то шорох за своей спиной. И тем не менее долгожданный голос все равно прозвучал неожиданно.
– Михаил, как ты? – спросил своим грубоватым голосом Буторин.
– Черт, ты чего молчал так долго! – тихо возмутился Сосновский. – Не узнал, что ли?
– Смущать не хотел, – съехидничал Буторин. – Вдруг ты меня не заметил и случайно пришел сюда, штаны снимать начал бы.
– Заметил, заметил! – прошипел Сосновский. – Ты чего так рискуешь? А если засекут?
– Слабаки они, – снисходительно заметил Буторин. – По лесу идут как слоны в посудной лавке. Ты давай, докладывай! Что я должен передать Максиму?
– Слушай, Витя, внимательно, – зашептал Сосновский. – Адрес Мотыля у них был. Тот явно работал на гестапо. Они его утром на рассвете кончили. Я ничего не смог сделать. Старший среди солдат гестаповец, помощник бывшего начальника местного гестапо Альбрехта.
– Про архив знает? – нетерпеливо спросил Буторин.
– Он рвется к линии фронта, – проворчал Сосновский. – Служака! Мог бы и раньше драпануть, тогда успел бы. Про архив или не знает, или знает, что тот благополучно вывезен. У них рация была с собой, но батарея села. Они ее закопали и теперь без связи.
– Ого, значит, у гестаповца была связь со своими?
– В том все и дело. Если бы архив затерялся здесь, его бы точно оставили искать!
– Резонно, – согласился Буторин. – Ты что решил? Твое мнение: брать их?
– А черт его знает! – проворчал Сосновский, вытягивая шею и глядя в сторону оврага – не идет ли кто. – Смысла больше бродить не вижу. Надо брать. Хочешь, попробуем с тобой вдвоем?
– Можно и не вдвоем. Со мной еще пятеро с Зотовым и с рацией. Так что спеленаем всех, если надо. Но только Шелестов информацию получил от Платова. Если коротко, то архив и правда утерян, но только на еще не освобожденной пока нами территории. Где-то гестапо попало под бомбежку, а где – видать, не знают, в лесах кто только не лазит. И оуновцы, и белорусские националисты, и даже аковцы ищут. Видать, и до лондонской агентуры дошла информация об утерянном архиве.
– Серьезно? – Сосновский даже обернулся и вытаращил на Буторина глаза. – Слушай, тогда это же все меняет! Если у Боэра была связь, он все знает и через него можно выйти на след архива, узнаем хоть, в каком районе его искать. Это же подарок, Витя! Надо мне с ними идти через линию фронта, там узнаю координаты, а потом вперед и с песней!
– Ишь, ты! Эмоции все у тебя, эмоции! Доложу, решение примут. А ты пока не рискуй. Ну, и до кустов почаще ходи, может, понадобишься. Ты в доверие к этому Боэру втерся?
– Гестаповцы до конца никому не верят, – хмыкнул Сосновский. – Но на этом этапе верит. Честно обещал по прибытии к своему руководству сдать меня для проверки. Я его уверяю, что и сам рвусь скорее на фронт в свой батальон.
– Не перегни палку, – строго сказал Буторин. – Документики у тебя липовые. Любой сослуживец настоящего майора Штибера тебя под расстрел подведет.
– Постараюсь не доводить дело до проверки. Все, Витя, уползай, кажется, за меня начали волноваться…
Шелестов стоял у окна, глядя на неосвещенные ночные улицы городка. Он не замечал, что его руки вцепились в старый, давно не крашенный подоконник. Он смотрел в ночь и не видел ее, в голове менялись местами, отметались и снова возвращались мысли. «А что, если… нет, нельзя… но тогда… Но Сосновский прав, и он уже на пути. Лучшей легенды, да еще с подтверждением, сейчас не придумать, не организовать. А тут сам помощник Альбрехта подвернулся! Подвернулся ли? Нет, это не могло быть хитрой операцией гестапо. Просто потому, что бесцельно. Все натурально, и Сосновский оказался в этой группе правдоподобно. Это везение, везение разведчика, которое бывает только потому, что разведчик сам его подготовил. Это закономерность, закономерный результат всей группы.