Крымский оборотень
– Никакая это не колымага! – оскорбился Волошко. – А очень даже приличная техника марки «штовер»!
– Вражеская техника не может быть приличной, – улыбнулся Завьялов.
– Это раньше она была вражеской, а теперь – наша! – возразил Волошко. – А потому – приличная. Садись и поедем.
Женщину они застали дома. Вошли, поздоровались.
– Здравствуйте, – ответила женщина.
Было заметно, что она испугалась. Да и как тут не испугаться? Пришли два серьезных офицера, с оружием, без предупреждения. А зачем пришли, что им надо? Тут бы любой испугался, а не только молодая женщина.
– Одна проживаете или как? – спросил Волошко, осматриваясь.
Хотя можно было и не осматриваться. Квартира была крохотной, об одной комнате, и потому всю обстановку было видно с первого взгляда. В такой-то квартирке и спрятаться было негде, если кому-то захотелось бы прятаться.
– Одна, – робко ответила женщина.
– Давно ли?
На это женщина ничего не ответила, лишь испуганно заморгала.
– Муж-то, что же, воюет? – спросил Волошко.
– Отвоевался мой муж, – тихо сказала женщина. – Еще в сорок первом…
– Вот оно как, – понимающе кивнул Волошко. – И что же, с той поры в одиночестве?
И опять женщина ничего не ответила, лишь отвела глаза в сторону.
– Зовут-то тебя, как мы понимаем, Надеждой, не так ли? – спросил Волошко.
– Да…
– Вот видишь, Надежда, нам и имя твое известно, – сказал Волошко. – И не только имя… Ну, выкладывай все как есть…
– О чем? – спросила женщина.
– О твоей жизни при немцах, о чем же еще? – пожал плечами Волошко. – Как ты жила, с кем… Ну, и так далее. Только ты учти – врать нам не надо! Потому как мы знаем о тебе многое. Мигом поймаем на враках, ежели что.
– А коль знаете, то зачем же спрашиваете? – голос женщины изменился, из робкого он стал напористым и даже озлобленным.
– Затем, чтобы кое-что сопоставить, – пояснил Волошко. – И сделать выводы.
– Жила как жила, – пожала плечами женщина. – Как все. С немцами не путалась, в прислуге у них не ходила – кого хотите, можете спросить.
– Это хорошо, – миролюбиво произнес Волошко. – Ну, а где сейчас твой квартирант, который проживал с тобой при немцах?
– А, так вы его ищете? – усмехнулась женщина. – Так бы сразу и сказали! А то ходите вокруг да около! Как жила, с кем жила, что делала…
– И где же он? – спросил до сей поры молчавший Завьялов.
– Откуда мне знать? – пожала плечами Надежда. – Не знаю и знать не хочу!
– А что так? – спросил Завьялов.
– Да вот так! – произнесла женщина, как отрубила. – Не хочу, и все тут!
– Что, рассорились? – с усмешкой поинтересовался Волошко.
– Можно считать, что и так, – нехотя сказала Надежда.
– Кем он вам был? – спросил Завьялов. – Поймите, мы спрашиваем не ради простого любопытства. Дело – серьезное.
– Он что-то натворил? – спросила женщина.
– А что – мог? – пристально глянул на женщину Завьялов.
– Откуда мне знать? – дернула плечом Надежда. – Мог, не мог… Мне он ни о чем не докладывал. А коль так, то и сказать мне нечего. Не стану же я возводить на человека напраслину?
– Напраслину – не надо, – согласился Завьялов. – А все же кем он вам был?
– Ну, мужем! – с вызовом ответила Надежда. – Я женщина вдовая, а одной – попробуй проживи! При немцах-то! Так что – имею право! Или нельзя?
– И что, брак был зарегистрирован? – спросил Волошко.
– И кто бы его нам зарегистрировал! – фыркнула женщина. – Немцы, что ли? А вы ушли так далеко, что и не дозовешься… Ой! – прикрыла она рот ладошкой. – Говорю, как мельницей мелю! Простите дурную бабу!
– Ничего, – улыбнулся Завьялов. – За что тут просить прощения? Оно ведь и вправду – мы были далековато…
– Вот то-то оно и есть, – горестно сказала женщина.
– Как его зовут? – спросил Завьялов.
– Вот те на! – удивилась женщина. – Неужто не знаете?
– Мы много чего знаем! – значительно сказал Волошко. – А твое дело не задавать нам вопросы, а отвечать. Понятно тебе или не понятно?
– Никитой его зовут, – неохотно ответила женщина. – А фамилия Филиппов.
– И откуда ты это знаешь? – удивился Волошко.
– Как он мне назвался, так я вам и говорю, – спокойно ответила женщина. – А что, его зовут как-то по-другому?
– Как вы с ним познакомились? – не отвечая на вопрос женщины, спросил Завьялов.
– Да как… Обыкновенным образом. На базаре. Базар-то у нас работал даже при немцах. Вот там и познакомились. Слово за слово, улыбка за улыбкой… А улыбаться он умел! Не улыбка, а маков цвет! Такой-то улыбкой он очарует кого угодно. А я – женщина вдовая…
– И руки – нежные и мягкие, без царапин и мозолей, – добавил Завьялов.
– Да, и руки… – удивленно произнесла Надежда. – А про руки-то вы откуда знаете?
– Сказано тебе, мы знаем все! – недовольно повысил голос Волошко. – Вот что ты за женщина! Ведь сколько у тебя ненужных вопросов!
– Когда вы его видели в последний раз? – спросил Завьялов.
– Когда расставались, тогда и видела, – ответила женщина.
– А точнее?
– А точнее… – Надежда призадумалась. – Точнее – когда немцы уже сбежали из города. А вы, значит, в город вошли. Вот тогда мы и виделись в последний раз.
– Расскажите подробнее, как это было, – попросил Завьялов.
– А что было-то? – нехотя ответила женщина. – Ничего и не было. Расстались – он и ушел. Вот с той поры ни слуху о нем, ни духу. Где-то, наверно, он есть и сейчас. Да только мне без разницы.
– И что он сказал перед уходом? – спросил Завьялов.
– Если не считать всяких обидных слов, то можно сказать, что и ничего, – грустно усмехнулась женщина.
– Ну, обидные слова, это понятно, – нетерпеливо произнес Волошко. – При разводе оно всегда так бывает…
– Что, и ты тоже разведенный? – стрельнула глазами Надежда.
– Это тебя не касаемо! – недовольно ответил Волошко. – Потому что не ты нас допрашиваешь, а мы тебя! Понятно это тебе или нет?
– Понятно, – самым невинным голосом ответила женщина.
– А тогда отвечай, что еще помимо обидных слов сказал тебе на прощание твой муж! – потребовал Волошко.
– Сказал, чтобы я его не ждала. Потому что наша любовь закончилась.
– Вот так прямо и сказал? – не поверил Волошко.
– Прямо или криво – уж я того не ведаю, – ответила женщина. – Но сказал. И ушел. Вот с тех пор я его и не видела. И видеть не желаю.
– И все же из-за чего вы расстались? – спросил Завьялов.
– Ну, так сразу и не ответишь, – вздохнула женщина и искоса глянула на Волошко. – Вот спросите у своего товарища, из-за чего он расстался со своей?.. Думаете, он вам ответит? Сложное это дело…
Волошко возмущенно открыл рот, чтобы сказать много разных слов в адрес женщины, но Завьялов, улыбаясь, остановил его взмахом руки и стал выжидательно смотреть на Надежду.
– Ненадежный он какой-то, – после молчания сказала Надежда. – Как с таким жить? Уж лучше одной…
– Ненадежный – это как? – спросил Завьялов.
– Ну, как… – пожала плечами женщина. – Вот, скажем, ты – надежный. А он, – она указала на Волошко, – ненадежный. А точнее и не скажешь…
Волошко вновь возмущенно открыл рот, и вновь Завьялов не дал ему произнести ни слова.
– Он что-нибудь рассказывал о себе? – спросил Завьялов.
– Почти ничего, – ответила женщина. – Я, конечно, спрашивала, потому что как же оно так – жить с ним как с мужем и ничего о нем не знать? Но он молчал… Сказал лишь, что ему без разницы, при ком жить – при немцах или при советской власти… У него, мол, такая хлебная профессия, что он нигде не пропадет.
– Он не говорил, что это за профессия? – спросил Завьялов.
– Нет, не говорил. Хотя я и спрашивала. Но он лишь улыбался и начинал говорить на другие темы. Конечно, мне это не нравилось. А вдруг он вор? Или какой-нибудь душегуб?
– А почему он не на фронте – этого он тебе не говорил? – обрел наконец дар речи Волошко.
– Как же, говорил, – ответила женщина. – Сказал, что не взяли по болезни. Из-за грыжи… А только…
– Что? – насторожился Завьялов.
– Не замечала я у него никакой грыжи, вот что, – сказала женщина. – Я даже однажды у него спросила: а где, мол, твоя грыжа, почему ее не видно? А он рассмеялся и сказал, что она у него внутри. И стал говорить о чем-то другом.
– Угу… – задумчиво сказал Завьялов. – Значит, внутри… Вы вот что, – он глянул на Надежду. – О том, что мы были здесь – никому ни слова. И о чем говорили, тоже помалкивайте. Вам понятно?
– А если прознают и спросят? Соседи, они такие глазастые!
– Скажете, что приходили насчет постоя. Но посмотрели и ушли, потому что вам и самой тесно.
– Он что же, и вправду что-то натворил? – спросила Надежда. – Может, он какой-то замаскированный? Ох ты, господи… А я-то с ним жила! Что же, теперь и я у вас под подозрением?
– Вот какая же ты неуемная бабенка! – с негодованием произнес Волошко. – Ну вот никак не кончатся твои ненужные вопросы!
– Да ведь как же так – ненужные? – не согласилась Надежда. – Коль вы ищете моего бывшего мужа! Ведь и меня небось затаскаете! А я-то совсем ни при чем! Ну, жил он со мной при немцах. Так ведь он был свой, а не немец! А разве это грех, когда свой? Ой! – вдруг воскликнула она. – А может, он был замаскированный немец? Ведь недаром же он ничего о себе не говорил! И про грыжу врал… И руки у него такие… совсем не наши руки. Будто он этими руками и не делал в жизни ничего… Ох ты ж, боже! Ведь затаскаете меня, безвинную!..
– Тьфу! – сплюнул Волошко и вывалился из комнаты. А вслед за ним вышел и Завьялов.
Какое-то время они стояли посреди улицы и слушали доносящиеся из дома невнятные причитания Надежды. Вволю наслушавшись, Волошко почесал затылок и сказал:
– Наблюдение бы установить за домишком. Да и за этой чертовой бабой тоже. А вдруг этот Бильярдист вздумает ее навестить? Или, может, она тайно с ним встречается, а нам о том не сказала… От такой суматошной бабы чего угодно можно ожидать.
– Не надо никакого наблюдения, – не сразу ответил Завьялов.
– Это почему же так? – удивился Волошко.
– Думаю, что в наблюдении нет никакого проку, – сказал Завьялов. – Мне кажется, что этот Бильярдист, кем бы он ни был, сейчас далеко. И обратно в Симферополь не вернется.
– Ну, тогда дело становится совсем уж интересным, – в раздумье проговорил Волошко.
– Интересным, – согласился Завьялов. – И чем дальше, тем интереснее.
11
Тем временем Ольхин и Вашаломидзе разбирались в оставленных гестаповцами документах. Немецкого языка они не знали, поэтому полковник Колодезев выделил им в помощники переводчика – юношу в очках и с погонами младшего лейтенанта. Переводчика Гиви Вашаломидзе встретил с недоверием.
– Ты знаешь немецкий язык, да? – спросил он у юноши.
– Так точно, – ответил младший лейтенант. – Перед войной я окончил университет. Изучал романо-германскую филологию.
– Э, что за наука? – мрачно поинтересовался Гиви.
– Немецкий язык и немецкая литература, – пояснил юноша. – Ну, и другие языки романской группы. Которые похожи на немецкий.
– Зачем ты изучал такой язык, слушай! – энергично взмахнул рукой Гиви. – Для чего тебе знать такой плохой язык!
– Не такой уж он и плохой, – переводчик улыбнулся. – По-своему он даже красив. А уж литература – тем более.
– Слышал я их красивый язык на фронте! – Вашаломидзе скривился. – Слышать больше не могу!
– Ну, Шиллер и Гейне в этом никак не виноваты, – по-прежнему улыбаясь, сказал юноша. – Они не могли знать, во что превратится их страна.
– Кто такие? – недоверчиво спросил Гиви.
– Великие немецкие поэты, – пояснил младший лейтенант.
– Э! – недовольно произнес Гиви. – Все равно плохой язык.
– Плохих языков нет, – не согласился юноша. – Есть плохие люди, говорящие на таких языках.
– И все равно – не тому ты учился! – не мог успокоиться Гиви. – Лучше бы ты учил грузинский язык. Ай, какой красивый язык! Лучше и на свете нет!
– Вот закончится война – выучу обязательно, – пообещал переводчик.
– Вай, хорошо! – просиял Гиви. – Вот теперь я тебя уважаю! Обязательно выучи! А потом ты придешь ко мне и скажешь: Гиви Вашаломидзе, грузинский язык такой красивый, что я забыл все другие языки и теперь хочу говорить только на грузинском языке!
– Договорились, – рассмеялся юноша.
– Молодец! – подвел итоги филологического спора Гиви.
– Давайте уже начинать, – сказал Ольхин и глянул на переводчика. – Кстати, как тебя зовут?
– Юлием, – слегка смущаясь, ответил юноша и пояснил: – Мой папа был профессор и специалист по латинскому языку – отсюда и имя.
– Жив? – спросил Ольхин.
– Папа-то? Погиб в сорок первом под Москвой. В ополчении.
– Вай! – горестно покачал головой Вашаломидзе. – Зачем профессору идти в ополчение? Разве это его дело?
– Так ведь беда – она для всех одна, – грустно сказал Юлий.
– Ладно… – помолчав, произнес Ольхин. – Я Семен, а он Гиви. Мы из СМЕРШа.
– Я знаю, – кивнул Юлий. – Полковник Колодезев мне сказал. Давайте приступать.
Приступили. Документов было не так и много, но трудность заключалась в том, что большая часть из них чтению, а значит, и осмыслению почти не поддавалась. Часть бумаг была обгоревшей, другая часть – затоптана грязными сапогами и мокрая, так что и букв видно не было.
– Быстро же они драпанули, – сказал Юлий, пытаясь вчитаться в бумаги. – Иначе документы не были бы в таком состоянии. Их забрали бы с собой или уничтожили… Так… Это, похоже, какие-то бухгалтерские отчеты. Это – приказ о представлении к награде железным крестом какого-то гауптмана Шнайдера… Это – отчет о количестве оставшихся на складе консервов… Оказывается, господа немцы голодали… Так… Так… Для будущих историков это, наверно, будет интересно… А это что за бумаженция? Ага… Ну-ну… Братцы! – совсем не по-военному обратился Юлий к Ольхину и Вашаломидзе. – А вот это, кажется, по-настоящему ценный документ! Отпечатан совсем недавно, если судить по дате, в конце марта. Видимо, не успели отправить… А может, и отправили – по радиосвязи, а сам документ почему-то не уничтожили. Нет, это и вправду интересно! И уж точно по вашей части!
Ольхин и Вашаломидзе молча уставились на младшего лейтенанта.
– Это отчет, – слегка растерянно произнес Юлий. – Ну, или доклад в вышестоящие инстанции. За подписью какого-то Кляйна. Ага… Он, насколько я понял, был начальником симферопольского гестапо. Да… Вот что он пишет. Перевожу дословно… Вот: «В связи с возможным отходом наших войск из Симферополя считаю необходимым оставить в тылу противника диверсионно-разведывательную группу «Вольф». Основной состав группы – сорок человек. В дальнейшем по мере необходимости группа будет пополняться лицами из числа недовольных советским режимом, каковых, по нашим данным, на территории, занятой противником, остается немало. Задача группы – проведение диверсий, сбор разведданных, а также осуществление террористических актов против отдельных высокопоставленных лиц из числа командования армии и противника и представителей гражданской власти». Так… Здесь неразборчиво… Ага! Читаю далее: «Оборудована база в прилегающих к городу окрестностях, а также склады с оружием, продовольствием и амуницией. Руководству группы даны соответствующие инструкции, определены способы связи с немецким командованием, а также друг с другом и действующими в городе нашими разведчиками, задача которых – сбор сведений, которые могут помочь группе в выполнении их миссии». Слово-то какое – миссии! Просто-таки благодетели человечества, а не диверсанты и шпионы…
Юлий умолк, перевел дух и в растерянности посмотрел на Ольхина и Вашаломидзе.
– Да-да, – мрачно произнес Ольхин. – А ты как хотел? Чтоб они ушли из города просто так? Да еще и полы за собой помыли? Так не бывает… Это все?
– Нет, не все, – сказал Юлий. – Здесь есть еще какой-то списочек. Вроде какие-то имена и цифры…
– Читай! – нетерпеливо шевельнулся Гиви.
– Сейчас… Надо разобраться. Здесь как бы по-немецки, но не совсем по-немецки… Написано немецкими буквами, а вот слова вроде как бы русские. Вот… Читаю: «Дуня, бах, точка, цифра тринадцать». Далее: «Биток, базар, точка, цифра пять, тире, цифра два». Все, больше ничего…
Ольхин молча взял лист бумаги и стал всматриваться в написанные на нем непонятные буквы, цифры и знаки.
– Действительно… – в раздумье произнес он. – Мыслю так: коль вся эта абракадабра написана на одном листе вместе с рапортом о группе «Вольф», то, стало быть, она имеет какое-то отношение к этой самой группе. Как ты думаешь? – Ольхин протянул документ Вашаломидзе.
– Думаю то же, что и ты, – сказал Гиви. – Не о тушенке же они писали!
– Что да, то да, – согласился Ольхин. – Не о тушенке, это уж точно.
– А можно мне! – по-ученически поднял руку Юлий.
– Говори, – невольно улыбнулся Ольхин.
– А может, это шифровка? – спросил переводчик.
– Шифровка? – удивились одновременно Ольхин и Вашаломидзе.
– Ну да. Шифровка. Мне уже приходилось сталкиваться с похожими документами, – пояснил Юлий. – Много их оставляют фашисты, когда уходят. Оно и понятно: при отступлении обо всем не упомнишь. И все с собой не заберешь. Они, значит, оставляют, а я читаю и перевожу. И вот на что я обратил внимание. Обычно вверху листа – сам документ, а внизу – сноски, пояснения и комментарии к нему. Наверно, таков у немцев порядок составления документации… И вот: некоторые приписки к основному документу оказывались шифровками. Может, и здесь то же самое?
– Интересно, – потер лоб Ольхин. – А может, ты заодно научился расшифровывать всю эту хиромантию?
– Ну, я не дешифровщик, – улыбнулся Юлий. – Но кое в чем поднаторел… Понимаете, когда через твои руки проходит такая уйма документов, то… Надеюсь, вы меня понимаете.
– Да, – коротко ответил Ольхин.
– Разрешите еще раз взглянуть на документик, – протянул руку младший лейтенант.
Он взял документ и стал его разглядывать. Ольхин и Вашаломидзе молча ждали.
– Знаете, – сказал наконец Юлий, – если это и шифровка, то очень примитивная.
– Тогда это не шифровка! – сказал Вашаломидзе. – Не надо считать немцев дураками! Зачем им под таким серьезным документом помещать шифровку, которую может легко разгадать любой человек? Так не бывает!
– Бывает, – возразил младший лейтенант. – Говорю же, я сталкивался с такими вещами! Понимаете, это не совсем шифровка в классическом ее понимании. Это, так сказать, шифровка для внутреннего употребления. Даже, скорее, не шифровка, а приписка в сокращенном виде.
– Это как? – не понял Ольхин.
– Очень просто, – пояснил Юлий. – Разумеется, я могу ошибаться, но все же думаю, что так оно и есть. Это не основной документ, а черновик. А на черновике, как известно, можно написать все, что угодно. И основное содержание документа, и, так сказать, заметки на полях, имеющие к основному документу какое-то отношение. Далее все просто. Черновик переписывается набело и уничтожается. Но в данном случае он почему-то не был уничтожен. То есть осталось и основное содержание документа, и заметки на полях. Такой-то черновик и попал нам в руки.
– Может, оно и так, – согласился Ольхин. – Знать бы еще, что значат эти заметки на полях.
– Давайте поразмыслим с помощью логики, – сказал Юлий. – Вот смотрите. Дуня. Очень похоже на женское русское имя.
– Или на кличку! – осенило Ольхина.
– Именно так, – улыбнулся переводчик. – Оттого оно и звучит по-русски, хотя написано немецкими буквами. Имена и клички не переводятся с одного языка на другой. Как звучат, так и звучат. Идем дальше… А дальше у нас буквенное обозначение «бах» и точка после него.
– Пароль? – предположил Вашаломидзе. – По имени немецкого композитора. Я слышал был такой.
– Красиво, – улыбнулся Юлий. – И по-своему логично. Но зачем же после пароля ставить точку? А она в документе стоит. Точка обычно ставится или в конце предложения, или если слово сокращено. Таковы правила грамматики хоть в немецком языке, хоть в русском.
– Может, случайно? – неуверенно предположил Гиви.
– Не согласен, – возразил Юлий. – Скорее всего, это часть какого-то слова, которое начинается на «бах».
– А в немецком языке есть такое слово? – спросил Ольхин.
– Дайте подумать, – наморщил лоб младший лейтенант. – Знаете, не припоминаю.
– Да и не надо, – сказал Ольхин. – Мне кажется вот что. Если первое слово Дуня, то и второе слово также должно быть русским. Иначе – никакой логики.
– Очень возможно! – оживился Юлий. – Остается только вспомнить, какие русские слова начинаются на «бах».
– Бахча, бахнуть, – стал припоминать Ольхин. – Есть еще бахилы. Это такая обувь у меня на родине в Сибири. А больше ничего и не припоминается…
– Бахчисарай! – воскликнул Гиви.
– Да, и Бахчисарай, – удивленно произнес младший лейтенант.
– Бахчисарай… Бахчисарай… – стал размышлять вслух Ольхин. – При чем тут Бахчисарай, когда у нас Симферополь? Он, конечно, от Симферополя недалеко, но все же… Дуня из Бахчисарая… Или, может, Дуня с улицы Бахчисарайской? А? Есть такая улица в Симферополе?
На этот вопрос Юлий и Гиви лишь пожали плечами. Они плохо знали город, да и как они могли знать его хорошо, если советские войска освободили Симферополь лишь несколько дней назад?
– Ну, это никакая не проблема, – сказал Ольхин. – Узнаем! А вот что значит цифра тринадцать?
– Если следовать вашей логике, – сказал Юлий, – то она означает номер дома по гипотетической улице Бахчисарайской.
– В которой проживает некая Дуня… – продолжил мысль переводчика Ольхин.
– Которая зачем-то упомянута в немецком документе, – добавил Вашаломидзе.
– Эге-ге! – прищелкнул пальцами Ольхин. – Если мы не ошиблись и пошли по правильному пути, то уж не немецкая ли это связная для связи с группой «Вольф»? Ведь упоминал же этот самый полковник Кляйн об оставленных в городе связных! А иначе зачем было писать ее координаты на черновике?
– Клянусь, так и есть! – воскликнул Гиви.
– Да ты погоди клясться, – махнул рукой Ольхин. – В документике значится еще и вторая шифровка.
– Ну, тут все просто, – сказал Юлий. – Если следовать нашим логическим рассуждениям, то Биток – это, должно быть, кличка, слово «базар» с точкой – сокращенное название улицы, а цифры – это номер дома и, соответственно, квартиры. И, кстати, на «базар» может начинаться название улицы – Базарная. Возможно также, что это номер прилавка на городском базаре, за которым чем-то торгует этот самый Биток.
– Тут возможны два варианта, – почесал затылок Ольхин. – Или мы все втроем такие умные, или все вместе пошли по неправильному пути. Потому что уж слишком все просто…
– Я думаю, что это мы такие умные, – улыбнулся Юлий. – Потому что в наших рассуждениях я не вижу никаких изъянов.
– А ты, Гиви, что думаешь? – спросил Ольхин.
– А что тут думать? – нетерпеливо взмахнул рукой Вашаломидзе. – Проверять надо! Искать улицу Бахчисарайскую и Базарную!
– Что да, то да, – согласился Ольхин. – Причем искать немедленно. Террористы – народ нетерпеливый. Того и гляди где-нибудь бабахнет. А надо, чтобы не бабахнуло. Ну, генацвале, седлай коня и поскачем! А тебе, – Ольхин глянул на Юлия, – отдельная задача. Проверь все бумажки самым тщательным образом. А вдруг найдешь еще что-нибудь интересное? И коль найдешь, немедленно докладывай. Хоть днем, хоть ночью. Задача ясна?
– Так точно, – уныло произнес Юлий.
– Ну, а что так безрадостно? – Ольхин потрепал переводчика по плечу. – Между прочим, вот эти немецкие огрызки – это тоже война. Еще какая война! Вот полистав эти бумажки, мы напали на след фашистской диверсионной группы. Между прочим, исключительно твоими стараниями. Так что вперед, в атаку! И не унывать!
12
– Ну, наконец-то! – воскликнул Волошко, увидев Ольхина и Вашаломидзе. – А мы уж вас ждем не дождемся. А между прочим, ждать-то и некогда. Да! Потому что нашелся след. Хороший след, отчетливый. Я говорю о Бильярдисте.
– Отставить Бильярдиста! – сказал Ольхин и, натолкнувшись на недоуменные взгляды Волошко и Завьялова, пояснил: – Тут у нас неожиданно образовалась другая закавыка. И она куда как важнее, чем Бильярдист.
– А можно подробнее? – спросил Завьялов.
– Садитесь в машину! – приказал Ольхин. – Там обо всем и расскажу!
Расселись, и Ольхин поведал Завьялову и Волошко о найденном немецком документе и обо всем, что из этой находки проистекало.
– Вот такие дела, – сказал Ольхин. – Так что не до Бильярдиста сейчас. Бильярдистом займемся позже.
– И что будем делать? – спросил Волошко.
– По пути к вам мы с Гиви разузнали, что и улица Бахчисарайская, и улица Базарная в городе таки имеются, – сказал Ольхин. – Нам сказали, что и при немцах они назывались так же. Следовательно, должны быть на них и дом номер тринадцать, и дом номер пять с квартирой номер два. Пока что все сходится.