Бросок из западни

Глава 5

Сосновского подвело то, что он оступился. Устала больная нога, но Михаил решил еще немного пройти вперед и отдохнуть на большом уступе, где можно удобно сесть и перемотать бинт на щиколотке. Он понимал, что Шелестов будет беспокоиться, и поэтому решил потерпеть боль и прошагать чуть дальше. И тут посыпались камешки. Сосновский с удивлением подумал, что началось какое-нибудь землетрясение, но потом понял, что земля под ним не дрожит, нет толчков. Просто покатились камешки за его спиной. И когда он на узкой неудобной тропе остановился и все же обернулся, то прятаться и бежать было поздно.

Это был люк. Самый обычный, какие используют на кораблях или подводных лодках. Сосновский прошел мимо него, потому что люк скрывал уступ скалы. Если бы Михаил двигался в обратном направлении, то сразу бы этот стальной люк увидел. Два японца стояли, глядя на незнакомца и наведя на него автоматы. Трудно по этим лицам понять, что ощущают или думают эти солдаты. Слишком непривычные мимика, черты лица, выражение глаз. Нет такого количества эмоций, как на лице европейца.

Один из солдат осмотрелся по сторонам, второй, продолжая наводить автомат, поманил Сосновского к себе рукой. Не подчиняться было глупо, бежать некуда, да и с травмой далеко не убежать. Стрелять? Михаил не успеет вытащить пистолет и навести его на японцев, как из него сито сделают. Ну, значит, мы их нашли, мысленно сказал сам себе Сосновский. Или других таких же. Ладно, берите меня в плен. Будем разбираться.

Теперь Сосновский хорошо разглядел хитрое устройство. Дверь в закрытом состоянии прикрывала прочная сетка с привязанными к ее ячейкам камешками. А в большинстве даже не камешками, а кусками древесины, раскрашенными под камни. Михаила завели в коридор, и дверь сразу захлопнулась. Под потолком загорелся свет – пыльная лампочка в сетчатом защитном кожухе. Здесь оказалось, что солдат было четверо. Незнакомца быстро и тщательно обыскали. Михаил мысленно усмехнулся. Ведь он успел вытащить из кармана и сунуть в щель между камнями спички. Может, Шелестов найдет. Отобрав пистолет и проверив карманы, японцы с интересом осмотрели леску для ловли рыбы с приманкой. Михаилу даже разбинтовали ногу, осмотрев травму, и потом также старательно забинтовали снова.

Они шли долго. Коридор тянулся под землей, и чувствовалось, что это естественная пещера, просто доработанная и местами залитая бетоном. Потом железная лестница. Несколько дверей, хорошо сваренных, плотно прилегающих. На стенах то там, то здесь иероглифы. Видимо, указатели. Сосновский шел и думал о Шелестове. Как дать ему знать, как тот догадается, что здесь в скалах прячется. А если и его возьмут? Может, за нами не первый день наблюдают через какие-то перископы? Потом Сосновский стал думать о деле. Как получить информацию, выжить и выбраться отсюда.

Часто на поворотах встречались другие вооруженные японцы. И тогда конвоиры обменивались с ними какими-то фразами. То ли здоровались, то ли называли пароли, которые позволяли пройти. А может, просто отвечали, что поймали на поверхности незнакомца. Может, даже шпиона. Хотя весь он оборванный и вонючий. Потом Сосновский услышал, что где-то капает вода. И сразу коридор свернул вправо. Сосновский увидел несколько деревянных дверей из толстых досок. В коридоре за столом сидел японец. Где-то недалеко молотил дизельный генератор, подавая электроэнергию. Значит, мы близко к центру этого гнезда, подумал Сосновский. Значит, скоро мне удастся лицезреть местное начальство и получить хоть какие-то ответы на свои вопросы. Хотя японцев будут интересовать, конечно, мои ответы на их вопросы.

Японец поднялся из-за стола, осмотрел с ног до головы пленника, потом открыл крайнюю дверь и кивком приказал завести его туда. Сосновского подтолкнули в спину, и он вошел в небольшую то ли пещеру, то ли камеру. Дверь захлопнулась, и Михаил остался в темноте. Он остановился, вспоминая то, что успел увидеть. Так, низкий свод, справа очень низкий и там можно удариться головой. В левом дальнем углу в полу дыра, видимо, для отправления естественных надобностей. Интересно, как я это сделаю в темноте? Слева, ближе к двери куча пальмовых листьев. Не самое удобное и мягкое ложе. Весь потом чесаться будешь после такого. Да еще насекомые. Усевшись у стены, Сосновский подложил под спину пару пальмовых листьев, чтобы камень не высасывал из тела живое тепло. Он закрыл глаза и стал прислушиваться. Открытые или закрытые глаза, в темноте разницы нет. Но если ты хочешь, чтобы твой слух максимально обострился, то лучше закрыть. Тогда мозг будет задействовать только слух и тактильные ощущения для получения информации.

Сосновский прислушивался к журчанию воды где-то неподалеку, потом стал слышать какой-то гул. Наверное, включился еще один генератор, более мощный. А может быть, мотор для накачивания воды в какие-нибудь емкости. Или, наоборот, откачивания. Откуда раздается гул? Да, в подземных пещерах определить направление на источник звука невозможно. Порода поглощает и равномерно передает звук со всех сторон, если он достаточно сильный. Или по подземным пустотам, таким вот коридорам. Откуда идет тоннель, оттуда и звук слышится, хотя источник может быть в другом месте.

Звуки звуками, но не мешало бы подумать и о своем положении. Что его ждет? Однозначно допрос на тему, как он сюда попал, с кем попал и есть ли на острове еще его товарищи или попутчики. Ну а потом его или ликвидируют сразу как нежелательного свидетеля того, что на острове есть какой-то секретный японский объект, либо… Да, либо используют как расходный материал, если это та самая секретная бактериологическая лаборатория. И тот и другой вариант развития событий весьма печален, и надо подумать о том, как избежать их.

Размышляй логически, велел себе Сосновский. Ты же опытный разведчик, ты в Германии несколько лет проработал. Стоп, в Германии, я хорошо знаю Германию. И хорошо владею немецким языком. Причем, как мне признавались сами немцы, у меня превосходный немецкий диалект. Хорошо, это у нас в активе. А что в пассиве? Меня нашли оборванного на острове, я европеец. Значит, потенциально я враг. Враг? А если нет, если я немец? Я смогу выдать себя за немца! И что мне это даст? Германия с Японией союзники, но только условно. Доверяет Берлин Токио, а Токио Берлину? Насколько я знаю, не до конца и весьма ограниченно. Скажем так, стратегически они партнеры, друг друга готовы поддержать и вместе владеть миром. Не мешать друг другу владеть своей частью мира, так точнее потому, что Япония уже который год тянет резину и не вступает в войну с Советским Союзом.

Так, значит, я немец. Это дает шанс выжить и… при самом позитивном раскладе провести несколько лет на этом острове в комфортабельном плену. Значит, задача номер два – выбраться отсюда. Какого немца отсюда выпустят? Полезного, важного немца, за удержание и, не дай бог, за гибель которого придется оправдываться. Генерал? Молод я для генерала, да и как немецкий генерал окажется в этой части земного шара? Можно придумать, но это будут такие натяжки, что заставят сомневаться самого доверчивого японца. А на этом острове, как мне подсказывает интуиция, доверчивых нет и не может быть. Тут собрали, скорее всего, самых подозрительных, только так можно соблюсти секретность объекта.

Хорошо, давай плясать, как говорится, от печки. Как сюда может попасть немец? Разумеется, случайно. Что могут делать немцы в этих регионах, где у них не ведутся боевые действия? Только совершать разведывательные полеты, разведывательные плавания. Значит, я немецкий летчик, потерпевший аварию, или немецкий моряк, чье судно кануло в бездну в этих водах? Хм, Сосновский саркастически усмехнулся. Легко убедиться, что я не летчик и не моряк и ничего в этом деле не понимаю. Не подойдет этот вариант.

Неожиданно Михаил понял, что наряду с тихим, еле заметным звуком журчания воды вдруг стал слышен плач ребенка. Что это? Этого не может быть. Я бы слышал этот детский голос, если бы рядом была тонкая стена квартиры. Или рядом есть пещера, с которой меня соединяет какая-то полость, дыра, щель? Но тогда я бы слышал и голос его матери или кого там еще! А ребенок плакал и хныкал, и Сосновский понял, что младенец не хочет спать, его что-то беспокоит в японском застенке. Нет, не может быть, он бы слышал сейчас женский голос, голос матери, когда та баюкает и успокаивает ребенка. Нет голоса матери, а ребенок и правда затихает. Это было раздражающе неуместно. Нет голоса матери, тихой песенки покачивания детской люльки.

Бред! Это же штучки моего воображения, понял Сосновский и потряс головой. Какие дети, какое журчание воды? «Графа Монте-Кристо» начитался. Бред, бред, бред… И тогда Сосновский пошарил рукой по каменному полу своей пещеры, нашел небольшой камешек и, подняв руку, бросил его в противоположную стену. Стук камешка о стену, потом слышно было, как он покатился по камням под ногами. Еще один. Точно так же. Реальные звуки, настоящие, естественные. И что? Все, голос младенца пропал, и журчание воды тоже пропало. Черт, и сразу захотелось пить. Глупости, прекрати истерику, слюнтяй! Думай о том, что ты немец, и о том, как ты сюда мог попасть! Кто ты, как тебя зовут. Имя, фамилия!

Отто Тидеман – всплыли в памяти последние слышанные немецкие имя и фамилия. Немецкий разведчик, который попался в Калифорнии американской контрразведке. Тидеман? В Калифорнии? А если побег? А вот взял хитроумный Тидеман и сбежал от американцев. Ну, например, подкупил кого-то. Американцы очень любят деньги, для них любой способ зарабатывания денег оправдан, является нравственным поступком. Это просто деловая жилка. Ну, у Тидемана при себе не могло быть столько денег. Отобрали бы при обыске, прежде чем сажать в камеру. Помощник, сочувствующий, агент. Конечно! Солдат сопровождения оказался сочувствующим американским фашистом? Почему солдат, сразу уж летчик! Летчик решил спасти Тидемана. И поэтому полетели куда? А куда лететь, чтобы спасти немца? Ближе всего Япония, и там Тидеман мог получить защиту, помощь, связь со своим начальством и возможность возвращения на родину. Шторм был, был этот дурацкий ураган? Японцы не могли не знать о нем. У них есть метеорологическая служба, они ведут боевые действия в этом регионе, в океане, самолеты летают. Обязательно знают. Направление, силу ветра, силу порывов ветра.

Сосновский поймал себя на том, что он сидит и улыбается. «Отто Тидеман», – произнес он по-немецки вслух. И добавил: «Скверно японцы обращаются со своими союзниками». С этой минуты Сосновский запретил себе говорить по-русски. Только по-немецки, даже во сне. И думать тоже. Привыкай, дружок, к тому, что ты теперь немец! И поворачивай голову, когда услышишь свое имя или фамилию. Или просто похожие слова. Интересно, а есть здесь немцы? Если нет, это хорошо или плохо? А если есть? Как это расценивать?

За толстой деревянной дверью послышались голоса. Говорили по-японски. Потом тихо лязгнула железная задвижка, и дверь отворилась, пропустив в пещеру тусклый электрический свет. На пороге появился японец, судя по петлицам, где два широких красных просвета с двумя звездочками красовались на желтом поле, это был младший офицер, наверное, что-то вроде лейтенанта. За спиной молодого офицера торчал столбом солдат с винтовкой и примкнутым широким штыком. Офицер что-то приказал и сделал жест подняться и выходить. Ну, вот сейчас что-то и решится в моей судьбе, подумал Сосновский, стараясь не очень торопиться и всячески изображать немощь. Как бы все ни повернулось, даже если придется сражаться, то пусть они меня недооценивают. Успею больше врагов убить, даже если мне отсюда и не выбраться.

Каменный тоннель, по которому вели Сосновского, показался ему странным. Много досок, балок. Скорее всего, это не пробитый в скале коридор, а большая пещера, перегороженная деревянными стенами на отдельные помещения. Здесь даже имелся деревянный потолок. Видать, меня ведут к командованию. По крайней мере, ясно, что здесь обитают высокие чины. И если сюда завезено столько строительных материалов, то на острове не просто рядовой военный объект. Здесь что-то очень важное, стратегически важное. А под такую стратегическую важность подпадает как раз секретная лаборатория по созданию бактериологического оружия.

Сосновский ожидал, что его приведут в помещение с обилием тонких перегородок из бамбука и рисовой бумаги, где на полу будут коврики, низкие столики и подушки. И женщины с большими бантами на груди будут разливать чай в маленькие чашки. Да и сам старший офицер, или кто он тут у них, тоже будет сидеть на этих подушках на полу и пить чай. И одет он будет в японский халат. Но все оказалось проще. По-военному проще. И, конечно же, никаких женщин с бантами и чайных церемоний.

Михаила оставили в коридоре под охраной солдата, а лейтенант вошел через деревянную дверь в какое-то помещение. Буквально через минуту он вышел и кивком приказал Сосновскому войти. В помещении за столом сидел японец в тесном мундире. Судя по трем просветам и двум звездочкам, он был в чине, равном подполковнику. Круглые очки, усики и тонкие нервные пальцы, которые крутили карандаш. Возраст этого человека Сосновский даже не брался определять. Звание и уровень ответственности и осведомленности примерно понятны. Если это секретный объект, то его нужно охранять, и очень тщательно, умело. Значит, это первое или второе лицо в военной охране объекта, в системе его безопасности. Ясно, что не ученый-вирусолог. Кроме стола, трех кресел, сейфа и настольной лампы с телефоном, в комнате ничего больше нет. Можно было подозревать, что за толстой бархатной занавеской, которая драпировала угол в комнате, было еще одно помещение. Бытовое, спальня или что-то в этом роде.

Неожиданно японец заговорил по-английски, задавая какие-то вопросы. Михаил отрицательно покачал головой и ответил по-немецки:

– Я вас не понимаю. Я не говорю по-английски. Я немец.

Японец прислушался к голосу пленника, чуть прищурив глаза. То ли недоверие, то ли интерес, но толстые стекла очков скрывали выражение глаз, искажали его, и от этого беседа носила несколько неприятный характер. Неприятно, когда ты не видишь глаз собеседника. Как, например, если бы он был в темных очках. Следующая фраза из уст японца заставила Сосновского внутренне собраться в комок, но он не подал вида, что его смутили слова, произнесенные офицером, пусть и с диким акцентом, но все же на понятном русском языке.

– Вы русский? Вас послали русские?

Вот это фокус, насторожился Сосновский. Этого он не учитывал, хотя ничего удивительного нет, что японец знает русский. Хотя, судя по акценту и тому, как японец строит фразы, знание русского у него минимальное.

– Я не понимаю вас, – снисходительно улыбнулся Сосновский, отвечая уже по-русски. – Жаль, что вы не знаете немецкого. Я говорю по-русски хорошо, лучше вас. Не представляю, как мы сможем с вами друг друга понять.

Японец чуть повернул голову, как будто прислушивался к словам незнакомца. Видимо, он и сам пришел к выводу, что коммуникации с этим человеком не получится. И тогда офицер повернул голову и коротко что-то сказал в сторону бархатной занавески. Как Михаил и предполагал, за занавеской находилась еще одна комната. И там ожидал человек, который слышал весь их разговор. И он оказался европейцем! Мозг мгновенно заработал по отработанной схеме. Знаком этот человек или нет, встречались с ним когда-то или нет. Выражение глаз, мимика, походка, жестикуляция, особенные признаки. Мужчина был одет самым обыкновенным образом, обычный городской двубортный костюм «в елочку», с жилетом и галстуком. И даже часы в соответствующем жилетном кармашке и цепочка держится за вторую пуговицу. И волосы зачесаны назад по европейской моде. Все обычно, но только не для пещеры на острове в восточной Полинезии.

– Вы говорите по-немецки? – поинтересовался мужчина в костюме, рассматривая Сосновского. Поинтересовался на чистейшем немецком языке.

– Конечно, – кивнул Михаил и изобразил облегченный вздох. – Я немец. Могу я узнать, с кем имею честь разговаривать?

– Немец? – На лице мужчины промелькнуло удивление. – Здесь? Вы хороший актер, но здесь нет в этом надобности.

Немец повернулся к японскому офицеру и что-то сказал ему по-английски, сделав небрежный жест в сторону оборванца. И по этому жесту Сосновский узнал его. Точно! Именно этот пренебрежительный жест. Это было в 1939 году в Берлине. Да, в сентябре 1939 года. Сосновский под видом журналиста присутствовал на торжественном мероприятии, на котором выступал Гитлер. Тогда Гитлер торжественно объявил, что назначает Карла Брандта вместе с Филиппом Боулером уполномоченными в проведении акции эвтаназии – «осуществлении милостивой смерти неизлечимо больным», которая получила название «акция Т-4». Именно Брандт первым разрешил умертвить ребенка-инвалида по фамилии Кнауэр, чем положил начало «акции эвтаназии». Главной задачей акции стало уничтожение душевнобольных и больных психиатрических лечебниц, детей с пороками развития. Да, тогда еще действовал запрет Геринга на вивисекцию животных, но медики рейха вовсю взялись за людей. Хотя людьми низшую расу не считали.

Это был профессор Эрих Клотвиц. Теперь Сосновский вспомнил его рядом с Брандтом, вспомнил, как журналистов рейха провели по госпитальным палатам. И когда кто-то из журналистов, кажется швейцарец, поинтересовался, будут ли производиться опыты на немцах или только представителях низшей расы, Клотвиц сделал этот жест. Пренебрежение на грани брезгливости. И сейчас он точно так же одним жестом попытался вычеркнуть Сосновского из списка живых, из списка тех, кому высшая раса дарует или не дарует жизнь. И Михаил решился, он пошел ва-банк, понимая, что шанс у него только один и второго не будет.

– Я полагаю, что, узнав о вашем поступке, генеральный уполномоченный фюрером по здравоохранению и медицинским службам Карл Брандт останется недовольным. И когда ему позвонит Кальтенбруннер[6] и поинтересуется, почему так обошлись со мной, во вновь создаваемом Имперском комиссариате здравоохранения и медицинских служб лично вам должности не найдется. Вы понимаете меня, доктор Клотвиц?

Японские мундиры были маловаты русским, дырки и застиранная кровь вряд ли могли послужить каким-то оправданием и не гарантировали подозрений при встрече с японцами. Даже в бинокль можно сразу заметить и одежду не по росту, и пулевые пробоины, и бурые пятна вокруг них. Собственно, и европейские лица экипажа японского торпедного катера сразу вызовут подозрения. Буторин приказал остатки закрепить на ходовой рубке и вдоль леерного ограждения, возле турелей с пулеметами – ветки деревьев и сверху натянуть куски маскировочной сетки. Но только так, чтобы она не мешала управлять катером и вести огонь.