Эхо северных скал
– Ты вот что, – хмуро глядя по сторонам, проговорил Коган, – как доедем вон до того камня, начинай постоянно подавать сигнал. Подъедешь – и поставь машину так, чтобы она у тебя оказалась между этой полуторкой и теми камнями справа. Поняла?
– Это ты что же… – не сообразила женщина, но Борис тут же пояснил:
– Напали на них, поняла! Стреляли они в кого-то, защищались. Может, раненые есть. Закрыть их надо. А стрелять в них могли только от тех камней. Теперь сообразила?
– Да кто же нападет-то! – с тревогой в голосе воскликнула водитель и прибавила газу. – Ах ты, беда какая!
Коган приоткрыл свою дверь, готовясь выпрыгнуть из машины. Он продолжал смотреть на камни, где мог кто-то укрыться, и на полуторку. Теперь он хорошо различил красноармейца в шинели и с винтовкой, видел, как тот стоял, опустившись на одно колено, за задним колесом машины и смотрел на приближающийся грузовичок. Тимофеевна начала, как и велел Борис, отчаянно сигналить. Выстрелов было больше не слышно. Почему? Тот, кто напал на машину, увидев людей, решил скрыться? Или посчитал, что всех убил? Или этот солдат застрелил нападавшего? «Разберемся, – хмуро подумал Борис. – Что-то шумно стало в последнее время в тундре! Ох, не случайно все это, ох, не случайно». И с этой мыслью в голове Коган прыгнул. Пробежав пару шагов по инерции за машиной, он поскользнулся на траве и упал. Перекатившись на всякий случай в сторону, чтобы не попасть под возможный выстрел, он пропустил мимо себя машину и перебежал влево к сломанной полуторке. Красноармеец с винтовкой продолжал стоять на одном колене, подозрительно посматривая то на незнакомца, то на камни неподалеку.
– Что случилось, браток? – Коган устроился у заднего колеса грузовичка и тоже стал смотреть на камни. – Оттуда стреляли?
– А ты откуда знаешь, что стреляли? – подозрительно посмотрел на незнакомца солдат.
– Знаешь, как по тундре винтовочные выстрелы разносятся, – усмехнулся Коган, доставая из кармана удостоверение и протягивая его красноармейцу. – А еще пару пистолетных выстрелов различил. Скорее, даже револьверных. Так? Было?
– Было! – со злостью ответил солдат, возвращая Борису удостоверение. – Вон оттуда он пулял, товарищ майор.
– Так, понятно, – кивнул Борис и спросил, не поворачивая головы: – Ты один? Кто с тобой в машине? Все целы?
– Водителя застрелили, – проворчал солдат. – Первая же пуля через лобовое стекло и в голову. Машина в промоину, экспедитор выскочить пытался и тоже пулю поймал.
– Экспедитор? – не понял Коган и бросил взгляд на машину.
Инкассаторы, что ли? Но выяснять такие подробности было не время. В любой момент снова могли раздаться выстрелы. Тимофеевна, ловко выбравшись из своей машины, пригибаясь, подбежала к Когану и встала за спиной красноармейца. Лицо женщины не было испуганным, очевидно, она многое повидала за эти годы, что шоферила в тундре.
– А чего ж дружок-то твой там один лежит, – спросила она. – Живой, что ль?
– Да живой, – нахмурился солдат. – В руку его. Перетянул ремнем, чтобы кровь не шла. А перевязать нечем.
– Эх вы! – усмехнулась Тимофеевна и, расстегивая ватник, приказала: – На меня не смотреть, неумехи.
Пока женщина снимала ватник, свитер и отрывала рукав от своей мужской нательной рубахи, Коган решил действовать. Один человек погиб, второй истекает кровью. Нужно что-то предпринимать, иначе случиться может все, что угодно. Самое главное, что не слышно звуков мотора. Значит, эти двое без средства передвижения. Может, оленья упряжка у них и есть, но они пока не трогались с места. Красноармеец увидел бы их, если бы стрелявшие в инкассатора попытались сбежать.
– Вот что, парень, – Борис поправил на голове шапку и намотал на кисть ремень автомата, чтобы оружие было в руке, как приклеенное. – Держи карабин наготове прикладом у плеча. Стреляй сразу, как только увидишь какое-то движение. Даже если ветерок кустик шевельнет, все равно стреляй. Прикроешь меня, а я перебежками двинусь к камням. Я эту скалу обойду справа, а ты им не давай высунуться, сколько бы их там ни было.
– Понял, да только их там не больше двух, – уверенно сказал солдат. – Вначале я и не понял, сколько человек стреляли, может, вдвоем, а может, и один. Но потом, когда я отсюда в них начал стрелять, то отвечал точно только один.
– У тебя опыт фронтовой есть? – поинтересовался Коган. – Хорошо различаешь, сколько человек ведут огонь?
– Фронтового нет. У меня батя охотником был. Я с ним много куда хаживал по малолетству. А потом здесь в конвойных войсках служил. Тут уже приходилось на другого зверя ходить, двуногого. Бегут из колоний уголовники, бывает, что и с оружием бегут, и отстреливаются, если им терять нечего. Они же знают, что если конвойного убили, оружием завладели, то мы живыми их брать не будем, вот до последнего и отстреливаются. Думаю, и эти тоже беглые. Машина им нужна была. Они ж не знали, что мы при оружии, а не просто пассажиры.
– Ну, давай, – удовлетворенно кивнул Коган.
Такому помощнику можно довериться. Этот прикроет, у этого есть нужный опыт. А от случайностей никто не застрахован.
Подняв автомат, Михаил дал короткую очередь по верхней кромке камней на вершине каменного нагромождения этой высотки, а потом бросился вперед. И пробежав десяток метров, упал на землю и сразу откатился в сторону, прикрываясь валунами. Со скал никто не стрелял, но это еще ничего не значило. Нарваться на пулю можно и сейчас, и через двадцать минут, и даже получить ее в упор на самой вершине, когда он туда доберется.
Теперь доверять приходилось лишь опыту того самого красноармейца, который его прикрывал. Видит или не видит противника, сумеет выстрелить первым, сбить прицел тому, кто захочет убить Когана. Михаил хотел бросить взгляд назад, чтобы оценить положение стрелка, увидеть, как помогает раненому Тимофеевна, но сейчас даже этого делать было нельзя. И он снова вскочил и, пробежав зигзагами несколько метров, рухнул за следующее укрытие, которое высмотрел заранее. И снова тишина.
«А вот это уже хреново, – подумал Коган, потирая ушибленное колено. – Когда в тебя стреляют, то на душе спокойнее. Знаешь, где враг и как он себя ведет. Можно что-то планировать и решать. А вот так сиди как дурак и жди неизвестно чего. А возможно, ты у него на мушке, он рот кривит, усмехается и ждет момент, когда можно будет спустить курок и отправить в твою глупую башку пулю. Ну, нет, дружок, ты беглый зэк, и ты так себя вести не будешь. Ты же там струсил, ты разозлился, тебе деваться некуда. Ты не можешь так хладнокровно себя вести! Ну, я тебя, урода!»
Мысленно выговорившись, Коган снова бросился вперед. Снова сделал десяток шагов, упал и перекатился. Но теперь надо было спешить. Теперь у него все меньше и меньше обзор. Камни теперь закрывают больше пространства вокруг, и нельзя долго торчать на одном месте. И он снова вскочил. Бросился в сторону, присел на корточки – и снова рывок вперед. Еще с десяток таких перебежек, заставивших его дышать с хрипом и отплевываться, и Коган оказался у основания этого холма с каменистой вершиной. «Все, бегать больше нельзя, – подумал Михаил, пытаясь справиться с дыханием. – Немножко передохнуть, чтобы руки не дрожали от напряжения».
Продолжать двигаться все в том же направлении, которое он избрал в самом начале, было нельзя. Если его за камнями ждал враг, то он наверняка уже прикинул, где выйдет к холму этот настырный человек в фуфайке. И будет ждать там, выстрелит, прежде чем Коган успеет высунуть голову. «А черт!» – вырвалось из груди, и Михаил принял неожиданное решение. Он полез прямо вверх без всяких зигзагов и плутания по склонам. Так короче, здесь его не ждут, его появление с этой стороны будет неожиданностью для всех. Если Коган ошибся в своих предположениях, тогда это будет его последняя в жизни ошибка.
Стараясь избегать осыпей и наступать только на большие осколки скал, Коган быстро поднялся наверх. Подобрав подходящий камень, внешне похожий на гранату «эфку», он примерился и по крутой дуге бросил ее вперед за камни. Услышав стук упавшего камня, который должен был отвлечь бандитов хоть на долю секунды, а может, и заставить прыгнуть в сторону, он поднялся и сделал несколько шагов вперед. И тут же остановился…
Да, боец конвойных войск и сын охотника стрелял просто превосходно. Их было действительно двое, и одеты они были в черные ватники и такие же шапки-ушанки со следами нашитых белых ярлыков с личными данными. Ярлыки они, конечно, сорвали и выбросили, но остальная одежда и обувь не давали места сомнениям. Перед ним беглые уголовники! Один с карабином и с простреленной головой лежал на камнях. Его красноармеец достал первым выстрелом, когда машина вильнула в сторону и пришлось всем прыгать наружу. Опытный солдат заметил позицию стрелка и убил его метким выстрелом. А вот второй лежал, сжавшись в комок метрах в десяти от первого. Рядом «наган». Мордатый парень. Он получил пулю в живот, когда, увидев убитого дружка, струсил и решил сбежать. Тут-то его красноармеец и заметил и тоже не промахнулся, когда зэк пытался прокрасться между камнями. Только куда он намеревался бежать? Коган поднялся во весь рост и помахал солдату рукой. Тела надо забрать. Надо понять, как эти двое сюда попали. Ясно, что машина им нужна была, чтобы убраться в более обжитые районы.
К огромному удивлению Михаила, красноармеец заартачился, хмуро глядя на Когана, мертвого водителя и на раненого экспедитора. Он не хотел помочь оперативнику.
– Да поймите вы, что нужно разбираться, откуда они, куда бежали, кто помог. И что они вообще здесь делали, как сюда попали! – настаивал Михаил, отчаянно жестикулируя и не понимая, почему эти люди отказываются ему помочь. Он ведь им помог. И согласен помогать дальше – довезти их до поселка.
– Ты, майор, это… – раненый попытался сесть, опираясь спиной на автомобильный скат. – Извини, спасибо тебе, только у нас ценный груз, и нам нельзя, чтобы посторонние в машине были. И твою машину мы должны конфисковать!
С этими словами он нашарил рядом с собой «наган». Ситуация начинала приобретать неприятный оттенок. Кажется, у «экспедитора» сдали нервишки, солдатик держится хорошо, но и у него строгий приказ. Привык он у себя там, в конвойных войсках, твердо следовать инструкциям. Там без них нельзя. Или на заточку зэковскую нарвешься, или вот такие бегунки появятся. Не любят зэки «вертухаев», они для них символ главного препятствия на пути к свободе.
– Слушайте, товарищи, вы не дурите! – строго сказал Коган. – Вы что, деньги везете? Так я же вам помощь предлагаю, охрану дополнительную, наконец. Вы уверены, что эти урки единственные на вашей дороге, что сейчас не прибежит еще кодла и не порежет вас на куски?
– Нет, не деньги. Алмазы с прииска, – пояснил хмурый красноармеец, задумавшийся над словами Михаила.
– Болтаешь много! – осадил его экспедитор и повернул бледное лицо к Когану. – Поймите и вы, что у меня инструкция, а она вещь суровая. Нарушить ее не имею права. Мне потом вовек не рассчитаться, по мне самому лагерь плачет!
– О своей шкуре думаешь! – разозлился Коган и ткнул автоматом в сторону убитого водителя. – А его шкура тебя не интересует? А то, что эти алмазы ждет страна, что война идет, ты забыл? Да ты в лепешку должен расшибиться и доставить любой ценой доверенный тебе ценный груз, а ты мне тут песни поешь про инструкции. Думаешь, на передовой у бойцов нет инструкций, нет устава, по которому они должны воевать и бить врага? А они без всякой инструкции под танками с гранатами бросаются. А этого не в одном уставе нет, ни в одной инструкции не написано, что так надо уничтожать вражеские танки. Ты на своем месте, я на своем, а они на своем, но все мы делаем одно огромное дело – Родину защищаем!
Экспедитор уронил руку с зажатым в ней револьвером и, откинув голову на автомобильное колесо, закрыл глаза. Его сильно мутило, и он еле держался, чтобы не провалиться в обморок. Приказав красноармейцу охранять груз, Михаил с Тимофеевной развернули машину и подцепили к ней сзади тросом поврежденную машину инкассатора. Когану пришлось самому тащиться наверх и волочить вниз тела убитых уголовников.
Через три часа, когда экспедитор окончательно потерял сознание и стал метаться в бреду из-за своего ранения, машины вошли в поселок.
– Красноармеец Егор Яшкин, – доложил конвойный участковому. – Прошу вас, как представителя советской власти, взять под охрану ценный груз и доложить руководству о нашем месте нахождения.
Игнатов хмуро посмотрел на машины, на красноармейца, на то, как его раненого спутника вытаскивают из машины, потом ловко поднялся на борт грузовика и заглянул под брезент в кузов. Спрыгнув, он мрачно отряхнул руки и повернулся к подошедшему Шелестову.
– Только этого нам еще не хватало. Посмотрите, кого они привезли. Двое беглых зэков, которые с оружием на дороге пытались завладеть приисковыми алмазами.
– А что это значит? – не понял Коган.
– Это значит, дорогой товарищ майор, что у меня нет никакой охраны, которую я мог бы дать инкассаторам и сопроводить их до райцентра. У меня нет помещения и сейфа, где все это добро можно сохранить. У меня там арестованный сидит, подозреваемый в государственной измене и пособничестве врагу. А еще я получил сведения оперативного характера, что на поселок готовится вооруженное нападение. Банда из беглых уголовников и местных движется сюда, и я не знаю, сколько у нас есть времени в запасе на принятие решения.
Они собрались втроем в кабинете участкового и молча смотрели друг на друга. Шелестов барабанил пальцами по столу, хмуря брови и думая, что предпринять. Коган выжидающе поглядывал то на командира, то на участкового. Он никак не мог понять, какого черта банде нужно в поселке? Жратвы, патронов, машину? У них ветрухаи наверняка на хвосте, им не до боев и не штурма поселков. Им удирать надо как можно быстрее и затеряться в тундре, в тайге, где угодно, потому что автоматчики из НКВД их просто покрошат очередями – и все.
– Я не понимаю, – начал было он. – Алмазы мы можем отправить на машине, по рации можно вообще вызвать самолет, чтобы их забрали отсюда от греха подальше…
– Нет у нас рации, – буркнул Игнатов. – Сломалась паскуда. И не знаю, как и почему. Еще вчера работала, позавчера я батареи свежие подключил, и все было в порядке.
– Отправлять машину нельзя, – покачал Шелестов головой. – Они, может, этого только и ждут. Все-таки на поселок напасть, не зная точного количества тех, кто может оказать сопротивление, не так просто. Они зэки, а не штурмовой батальон армии. Расставят своих людей по дорогам и перехватят машину. На ней же с алмазами и деру дадут. Что им еще здесь нужно?
– Я сяду в машину, отвлеку их и уведу от поселка, – решительно заявил участковый. – Я смогу, хорошо умею управлять автотранспортом. А когда они поймут, что не получилось завладеть алмазами, то уйдут, будут искать другую добычу в другом месте.
– Нет, глупо, – возразил Шелестов. Он вздохнул, поднялся со стула и, пройдясь по комнате, остановился у окна, глядя поверх занавески на улицу. – Не дадут они тебе уехать. Тут не так много дорог, любым полем, как на орловщине или в сталинградских степях, напрямик не проедешь. Думаешь, они пешком сюда идут? Нет, есть у них транспорт. Они тебе скаты прострелят и возьмут тепленьким. Да и не нужен ты им живым, канителиться с тобой не станут. А когда поймут, что алмазов в машине нет, все равно пойдут сюда. А без тебя у нас бойцов и так кот наплакал. Ты да уполномоченный, который где-то запропастился. Еще красноармеец этот, конвойник. Ну, мы с Коганом. Вот и вся армия.
– А где Виктор?
– Буторин сейчас километрах в двухстах отсюда на берегу. Проверяет еще одно возможное место нахождения подлодок. И вернется он дня через два. А все местные охотники ушли за добычей. В поселке бабы да дети. Ненцы в людей стрелять не станут, да и сколько у нас их тут есть, их мужчин? Трое оленеводов, что на нартах приехали. Три автомата, карабин, два пистолета и пара штук охотничьих ружей да патроны с мелкой птичьей дробью?
– Не совсем, – помолчав, добавил участковый.
– Что «не совсем»? – посмотрел на Игнатова Шелестов.
– Еще кое-что есть, – усмехнулся младший лейтенант.
Виктор хорошо помнил этот взрыв. Тогда в белесой северной ночи полыхнул огонь, и огромный край осыпи вместе с сугробами ухнул вниз. Мэрит, храбрая норвежская партизанка, потерявшая брата, многих друзей в борьбе с нацистами, приняла это решение, чтобы спасти русских. Она взорвала карниз в ущелье вместе с собой и гитлеровцами. Этот взрыв до сих пор виделся Буторину как наяву. Закаленный боец, опытный разведчик, которому было не впервой терять друзей, с ужасом смотрел, как эта махина ухнула вниз и погребла под собой тело девушки. Было очень больно уходить, больно сознавать, что она так и останется там, под этим завалом навечно. Непохороненная. И ее тело будут источать природные процессы, а потом, через десятки лет, возможно, ее кости вымоет горными водами, и они попадутся под ковш бульдозера дорожных рабочих, прокладывающих путь в тех горах Норвегии. И они не будут знать, чьи это кости, кто был этот человек. Может быть, даже и не подумают, что человек погиб на войне. А будут ли они помнить эту войну через несколько десятков лет после ее окончания? Простой обыватель, которому важнее тепло в доме и кусок хлеба на столе, привыкший винить всех вокруг в том, что ему неудобно спать и невкусно есть, быстро забывает общее горе.
И вот теперь она сидит перед ним на патронном ящике и устало улыбается. Но ее усталая улыбка была столь счастливой, что сердце Буторина от радости чуть не выпрыгнуло из груди. Жива, она жива! Не погибла… И он опустился перед этой девушкой на колени, взял ее за руки и уткнулся лицом в ее пропахшие морем ладони. И какое блаженство было чувствовать ее щеку, которой она прижалась к его затылку, чувствовать, как она поглаживает его по седому ежику волос. За эти минуты можно отдать многое, но отдать свое, то, что принадлежит тебе, а когда на твоих плечах такая ответственность, когда на берегу шесть трупов, а в море уходит вражеская подлодка, то думать приходится о том, чтобы выполнить возложенную на тебя задачу.
– Откуда ты здесь взялась, Мэрит? – спросил Буторин, не выпуская ее руки из своих пальцев и тревожно оглядываясь на воды залива, где исчезла немецкая субмарина.
– Они меня привезли, – лицо девушки помрачнело. – Они Сигни схватили. А мне сказали, что если не покажу проход к русским островам, то они ее замучают в тюрьме. Кто-то донес, что я рыбачка, что много ходила в море и к вашим берегам тоже.
– Бедная девочка, как же ты теперь?
– Ну, они же не знают, что я живая, что я стреляла в них. Эти моряки, которые убитые, они уже ничего не расскажут. Только как я теперь назад вернусь, как Сигни освобожу? Я же не могу явиться к нацистам и сказать, я все выполнила – отдайте бабушку.
– Что-нибудь придумаем, девочка, – ободряюще улыбнулся Буторин и провел пальцами по щеке Мэрит.
– А ты что здесь делаешь? Ты с отрядом? Вы специально выслеживаете немцев на берегу? – Девушка задавала вопросы и с надеждой смотрела в глаза мужчины, которого любила и которого считала потерянным для себя навсегда.
– Я один, милая, – Буторин улыбнулся. – Ну, не совсем, там снизу с оленьей упряжкой меня ждет местный охотник. А на твоих немцев я нарвался случайно. Давай-ка пойдем, осмотрим тела да заберем доказательства того, что нацисты сюда заходили. И пока я буду выполнять свою работу, ты мне расскажешь, что здесь делала субмарина, для чего пришла к нашим берегам. Хорошо?
Документов при убитых не было. В карманах вообще не было личных вещей, не считая зажигалок, сигарет, курительных трубок. Хуже всего, что не было на убитых и нательных посмертных медальонов с личными номерами. Значит, готовились основательно и ничего идентифицирующего личности с собой не брали. Немецкие и европейские типы сигарет не показатель того, что они немецкие подводники, трубки, явно сделанные не в Советском Союзе, тоже. Хотя, если рассматривать все собранные факты вместе, то как косвенные доказательства подойдут и иностранного производства одежда, и ярлыки иностранного производителя на нижнем белье.
А Мэрит ходила за Буториным по берегу хвостом и рассказывала о своих злоключениях. Она сомневалась, что кто-то выдал ее причастность к партизанскому движению. Тогда бы ее просто расстреляли или забрали в гестапо. Видимо, они искали людей, кто когда-то был рыбаком или сейчас. И кто знал хоть немного русский язык, бывал в СССР, общался с советскими моряками, рыбаками, бывал в советских территориальных водах, неплохо бы знал полярные воды. Вот Мэрит по многим критериям оценки им и подошла. И, судя по ее рассказу, появление в полярных советских водах немецких субмарин не случайность и не инициатива отдельных капитанов. И даже не инициатива отдельных командиров дивизионов. Это тактика флота, ободренная и поддерживаемая гитлеровским командованием. И сразу в голове как красный фонарь вспыхнула мысль, что со стороны гитлеровцев к операции привлечены и армия, и флот, и разведка, и весь генералитет, а их тут четверо на все оперативные мероприятия и на все побережье от Архангельска до Новой Земли. Просто отлично! «Мы ведь не боги и не всемогущие, – с ожесточением думал Виктор, рывками расстегивая одежду на очередном убитом немце. – Что мы можем такого, что выше человеческих сил? А нет, можем! Он вытер потный лоб рукавом и посмотрел на море. Вот увидел врага в глубоком тылу своей Родины и понял, что можем. Зубами, ногтями, ножами. Головой своей умной и хитрой можем сделать все, чтобы не совались они сюда. И кто сказал, что к нам не придет помощь, что не придет флот и авиация, чтобы топить эти стальные гробы вместе с фашистским отребьем внутри. Ведь мы сделали это, мы нашли их, мы доказали, что есть они, ходят сюда! Вот оно, доказательство – эти вот трупы. И Маришка моя тоже доказательство! Господи, девочка, что ты перенесла, как ты выжила! Ведь не девичье дело война, а ты туда сунулась, и мужики не выдерживают то, что ты выдерживала, девочка!»
Когда они спустились вниз, то увидели упряжку, которую Игней спрятал за скалы, и самого ненецкого охотника с карабином за камнем. Лицо мужчины было хмурым, напряженным. Интересно, стал бы он стрелять, если бы вместо меня сюда выбежали фашисты? Даже страшно подумать, что не стал бы. Или начал бы кричать и стрелять в воздух. А эти, что лежат там мертвыми, церемониться бы не стали. Изрешетили бы его из «шмайсеров» и удовлетворенно потерли бы руки. Все, свидетелей их появления здесь нет. А ведь место удобное, и бухта примет несколько подлодок, и проход скрытый, и пещера вместительная. Если берег накрыть маскировочной сетью на сильном каркасе, то вот тебе и база для заправки, отдыха и мелкого ремонта. А ведь есть еще такие места, где лодка может войти под своды пещеры. Попробуй там их найди с воздуха. Хрен найдешь!
– Что, Игнаша, испугался? – крикнул Буторин и заулыбался, глядя, как ненец уставился на девушку.
После такой стрельбы там, на берегу, можно ожидать всего что угодно, но только не появления девушки. Игней опустил оружие и вышел из-за камней. Он сокрушенно покачал головой и повесил оружие на плечо.
– Боялся, очень боялся за тебя, Виктор. Большая стрельба, думал, там много народу бьется. Как помочь тебе, не знал, как сообщить твоим друзьям, не знал. Совсем голова была пустая.
– И у меня была пустая, – снисходительно улыбнулся оперативник и, повернувшись к Мэрит, положил ей руку на плечо. – Таких чудес я совсем не ожидал. Удалось вот из плена освободить девушку. И не просто девушку, а знакомую, которую потерял далеко отсюда. И думал, навсегда.
Мэрит протянула руку, и Игней пожал ее двумя руками, улыбаясь и кивая. Олени не отдохнули, а тут еще третий человек добавился. Всего одна пара оленей – маловато для такого груза. Когда нарты с грузом, в них запрягают и четыре, и шесть оленей. Но сейчас иного выхода не было. Надо ехать, надо ехать быстро, чтобы сообщить о подводной лодке. Кажется, Буторину единственному повезло увидеть своими глазами немецкую субмарину. Да и доказательства, что он вез, важны. С такими доказательствами можно надеяться, что командование и лично Берия примут решение активизировать разведку и перебросят сюда какие-то силы для уничтожения врага. Это уже не из категории «мне кажется», «мой опыт мне подсказывает», «есть основания полагать». Это уже конкретика. Убойная конкретика!
Олени бежали неторопливо. Игней правил, стараясь огибать каменистые участки тундры, он обходил стороной небольшие холмы и скалистые участки. Ярких цветов было не счесть. Весенняя тундра очень красива, и даже Мэрит залюбовалась видами, которые открывались вокруг. Она сидела, прижавшись спиной к груди Виктора, и млела от удовольствия. Столько опасностей позади, сколько смертей! И вот она в безопасности, она чудом нашла любимого мужчину, с которым уже и не надеялась встретиться. И на второй план отошли другие тревоги, не хотелось думать о печальном и страшном. Хотелось жить этими минутами, которые подарила безжалостная судьба, хотелось радоваться этому маленькому подарку, лелеять его внутри себя, словно маленький огонек свечи на ветру, укрыть, прижать, спрятать внутри, поближе к сердцу, и согревать его, окутывать своими мыслями, своей любовью, своим женским теплом.