Леший в погонах

Глава 5

Стрельба раздавалась справа и слева, но на удалении километра или чуть больше. Впереди в чистом поле дымилась воронка и чернело одинокое обугленное дерево. Признаков обустроенной передовой линии обороны не было. Ни окопов, ни огневых позиций позади первой линии. Слева небольшая балка уходила на запад, в сторону немецких позиций, если они там были. Наверное, были, но на каком расстоянии, ответить не мог никто. Сосновский перевел бинокль вправо на лесочек. Много поваленных стволов. Кажется, через этот лесочек ломилась тяжелая бронированная техника. Самоходки, скорее всего. И выходили они на опушку на рубеж атаки вместе с танками. Да, вон на той высотке еще правее за лесочком развороченные позиции врага, перепаханные воронками. Кое-где виднеются торчащие нелепо, вывороченные взрывами надолбы и столбы с колючей проволокой. Да, там было танкоопасное направление, и немцы его укрепили. Минные поля были, только вот саперы в ночь перед атакой сняли мины, проделав проходы для атакующих танков. Но несколько «тридцатьчетверок» все же не прошли. Вон стоят с повернутыми башнями, с размотанными гусеницами. Не повезло ребятам… Война…

– Лесом нельзя, не пройти нам, – нетерпеливо проговорил Боэр. – Русские высоту заняли, там у них и пулеметы могут быть, и орудия. И через чистое поле соваться – безумие. Надо бросать бронетранспортер и идти по балке ночью. Иначе погибнем.

– Слишком удобная балка, оберштурмфюрер, – вставил ефрейтор. – Она была удобной, когда тут были позиции, удобная и сейчас. Наверняка там мины, противопехотные. Нельзя в балку соваться.

– Лучше всего просто направиться напрямик, – предложил Сосновский. – Русские не ждут нас там, они вообще не ждут атаки с тыла. И мы будем просто одиноким трофейным бронетранспортером. Мы не угроза, понимаете? И пока кто-то начнет сомневаться и захочет проверить, мы проскочим. Бросить машину никогда не поздно, но пока она дает нам скорость и маневренность. Сейчас самые опасные места, самый сложный маршрут.

– Я согласен с господином майором, – снова подал голос опытный ефрейтор.

«Спасибо тебе, дружок, – мысленно поблагодарил немца Сосновский. – Играешь пока на моей стороне. Надо двигаться тем путем, на котором нас ждут, на котором нам приготовили проход. Если передвигаться другим путем, мы нарвемся на тех, кто не предупрежден, и нас просто перестреляют. Все складывалось пока хорошо». Правда, Сосновский не знал, как будут действовать те, кто обеспечивал «прорыв» немцев через линию фронта. Увы, но сообщить ему детали операции никто не мог, не успевал. Да и подозрения гестаповца могли свести на нет все старания контрразведки. Сосновскому был указан лишь путь, по которому он должен был провести эту группу. Любое отклонение от маршрута могло привести к непредсказуемым последствиям.

Боэр был вынужден согласиться. И даже если он не совсем доверял майору Штиберу, то своим солдатам, особенно опытному ефрейтору, доверять должен был. И он согласился, что ехать ночью – это значит вызывать подозрения. Когда все заняли места в бронетранспортере, один из солдат отбросил в сторону ветки и тонкие стволы осин, которыми замаскировали на опушке машину. Сосновский сидел рядом с водителем, держа на коленях карту и глядя на местность сквозь щель в лобовом бронированном щитке.

«Ну что же, – думал Сосновский, – по крайней мере, есть гарантия, что на этом участке нет противотанковых мин. Может быть, вообще нет мин. Карту мне тогда во время тайной встречи показали. И маршрут на ней. И ориентиры я запомнил. Наверное. Нет, все точно, запомнил, и очень хорошо. Что это я начал сомневаться? – поймал себя на мысли Михаил. – Как раз поле левее лесочка и высотки. И правее овражка, который заминирован».

Если немцы уперлись бы, пришлось бы отправить на разведку одного из их солдат и… все сразу стало бы ясно. Но немцы согласились с планом Сосновского, и пока все шло как надо.

На следующем этапе своего пути они должны бросить бронетранспортер и удирать пешком. Это примерно через десять километров, когда путь им пересечет разрушенное железнодорожное полотно. Перебраться через него, а дальше речушка, камыши и в камышах небольшой двухместный плот. По течению на плоту по краю зарослей камышей, но уже ночью они доберутся до немецких позиций. Упоминание плота как двухместного наводило на мысли, что группа к тому времени значительно поредеет. Они ехали напрямик через поле, видя то раздавленные гусеницами танков орудия, то хвост сбитого самолета с немецкими крестами. Чуть левее показался разрушенный дзот. Снова поле, снова сгоревшая техника, воронки.

– Впереди железная дорога, – потыкал в карту пальцем водитель. – Нам через нее не переехать. Может, направо к мосту?

– Мост или разрушен, или хорошо охраняется, – возразил Сосновский. – Там дальше небольшая река. Нам нужно добраться до нее. Ехать прямо к железной дороге. Возможно, где-то насыпь разрушена, и мы сможем через нее переехать.

Никто не возражал, даже опытный ефрейтор. Сосновский, сжав от напряжения зубы, пытался не пропустить известные ему ориентиры. И в то же время не показать, что местность ему знакома, пусть даже только по карте. Врать, что он здесь воевал, прошел с боями эти места, было глупо.

Водитель сбавил скорость, когда до насыпи с торчащими в разные стороны рельсами и обломками шпал оставалось всего метров двести. Сосновский стал подгонять его, заставляя снова увеличить скорость.

– Ближе к насыпи подъезжай и немного проедем вдоль нее, поищем место, где можно будет проехать на другую сторону.

Немец послушно прибавил газу. И чем ближе была насыпь, тем больше Сосновскому казалось, что они и правда могут найти такое место. Насыпь была изрыта воронками, несколько сгоревших вагонов громоздились южнее. Сосновский указал направо, и водитель свернул. И тут в борта бронетранспортера как горох ударили пули. И только после того, как все осознали, что по машине стреляют, стали слышны и выстрелы. Били автоматы и винтовки. Разрозненный и не очень прицельный огонь. В щель видно было, как по склону насыпи запрыгали фонтанчики земли, выбиваемые пулями. Немцы схватились за оружие, а ефрейтор сжал плечо водителя и приказал ему гнать вперед, выводить машину из-под обстрела. Сосновский пытался лихорадочно сообразить, что же происходит и как ему вести себя. Простая логика подсказывала, что у контрразведки был план, как провести операцию, не согласовывая ее с Сосновским, не ставя его в известность. Значит, те, кто стрелял, имели представление о том, как поведут себя немцы, они спрогнозировали их реакцию. Они предположили, что машина двинется направо?

И тут звонкий удар со скрежетом впереди. Вот вам и весь прогноз! Стало понятно, что в мотор угодила бронебойная пуля противотанкового ружья. «Эх, мудрецы, – с ожесточением, но в то же время и с восхищением подумал Сосновский. – А ведь как все просто, как просто заставить нас покинуть машину!»

Обороты мотора упали, и машина стала останавливаться. Водитель беспомощно посмотрел на Сосновского, а потом обернулся к своему командиру. Кто-то должен был принимать решение, и к этому решению их подтолкнуло новое попадание бронебойной пули, но уже в заднюю часть борта. Противопульная броня была пробита сразу и легко, со скрежетом пуля прошила борт и улетела наружу, оставив вывернутое неровное отверстие. Немцы уставились на пробоину, гестаповец заметно побледнел, а Сосновский закричал, чтобы все покидали бронетранспортер, пока его не сожгли из орудия или не накрыли минометным огнем. Открыв боковые двери, откинув заднюю дверь, все стали спешно выпрыгивать и падать на землю, отползать под защиту машины. Но от бронетранспортера уже потянуло бензином и гарью горевшей резины. В двигателе что-то горело, показались языки пламени. Пули били по броне, но не очень часто. В стороне несколько пуль угодили в насыпь и снова заплясали фонтанчики.

Один из солдат вскрикнул и повалился на землю. Пуля угодила ему в спину чуть ниже левой лопатки. Боэр хмуро смотрел на убитого, ефрейтор крутил головой, ища решение. И только Сосновский понял, что стрельба вокруг велась для создания эффекта обстрела, а выбивать немцев начали снайперы. Он схватил гестаповца за рукав и потащил к насыпи.

– Быстро на ту сторону, там нас пули не достанут. Быстрее!

Еще одна пуля зарылась в землю в метре от Боэра, вторая попала ефрейтору в голову, и на борт бронетранспортера брызнула кровь вперемешку с серым веществом. Кровь попала и на лицо Боэра. Гестаповца передернуло, он машинально начал вытирать лицо рукавом, но Сосновский схватил его за локоть и потащил вверх по склону. И когда они упали наверху среди изогнутых рельсов, в воздухе вдруг раздался шелест летевших мин. Разрывы взметнули землю и сухую траву в стороне от бронетранспортера. Сосновский сразу понял, что минометчики били в сторону, чтобы не зацепить своего и ценного немца. Трое солдат, не успев взобраться по насыпи, упали, прикрываясь бронетранспортером. Боэр суетился, у него дрожали руки, и он позволял тащить себя, старательно помогая, но все время падая на четвереньки. Кое-как Сосновский перетащил его через насыпь и свалился вместе с немцем вниз. Он понял, что трех оставшихся в живых солдат ждать бесполезно. Скорее всего, их перебьют снайперы или возьмут оперативники. Ни в коем случае их на другую сторону насыпи не пустят.

«Ну вот и все», – думал Сосновский, стараясь восстановить дыхание, чтобы снова поднять немца и тащить его в сторону реки. До нее было всего метров двести, и теперь он понимал, как Смерш построил свою операцию. Видимость обстрела будет сохраняться, и Сосновский должен как можно увереннее сыграть свою роль. Река, плот, ночь и… на этом плоту их пропустят через боевое охранение к немцам.

– Поднимайтесь, Йозеф, поднимайтесь, – торопил Михаил гестаповца. – Вон река и там спасение.

– Там солдаты, – стонал оберштурмфюрер, хватаясь за ногу. – Надо, чтобы они перебрались сюда…

– Они убиты, вы видели сами. А тех, кто еще жив, сейчас добьют русские. Вам надо спасать свою жизнь, поймите! Еще немного – и русские станут стрелять из минометов сюда. Они видели, как мы с вами скрылись. Еще минута для наведения орудий – и нам конец. Только в реке спасение!

– Нога, – простонал Боэр, пытаясь встать, но снова падая на землю. – Нога!

Сапог был цел, крови на штанине выше голенища офицерского сапога тоже не было. Глядя, как Боэр хватается рукой за подъем стопы, Сосновский понял, что немец во время падения или подвернул, или сломал ногу. Этого только не хватало! Но придется тащить его на себе. Очень захотелось выругаться по-русски, помянув недобрым словом и матушку, и всех тевтонских предков этого гестаповца, но Сосновский только стиснул зубы и взвалил немца себе на спину. Они шли к реке, Боэр старательно поджимал поврежденную ногу, чтобы она не касалась земли. Но когда он задевал ею кусты, то тихо вскрикивал и стонал.

Сзади постреливали, в воздухе то и дело проносились короткие очереди, за насыпью, где остался бронетранспортер, взрывались мины. Сосновский шел, вцепившись в руки Боэра, которыми тот обхватил за шею своего спасителя. Дышать было тяжело, но все равно надо спешить. Слишком долго находиться на открытом месте и не попасть под обстрел – подозрительно. Тем более что русские видели и немцев, и машину и даже перебили нескольких человек. Река, черт, как ты далеко! Хотелось упасть, спихнуть с себя немца и отдышаться, но Сосновский все тащил и тащил гестаповца. И когда до воды оставалась всего пара метров, он рухнул вместе со своей ношей в камыши.

– Господин майор… – хрипло зашептал Боэр и попытался схватить Сосновского за руку. – Господин майор! Вы спасаете меня, вы для меня делаете такое, что я не знаю, как вас отблагодарить!

– Заткнитесь, Йозеф, – отплевываясь, таким же хриплым голосом отозвался Сосновский. – Я солдат, и вы солдат. Неужели вы бы поступили на моем месте иначе? Дайте отдышаться, а потом я подумаю, как нам быть дальше. Река хоть может нас нести сама, нам не нужно передвигаться пешком… Эх, не вовремя вы ногу подвернули, теперь придется что-то придумывать.

– Да, безусловно! – заверил Боэр. – И я бы поступил точно так же! И я клянусь вам, что отблагодарю вас, это дело чести офицера!

– Ну-ну, – проворчал Сосновский, вставая на четвереньки.

Сейчас осмотреться. Чтобы нас не было видно в камышах со стороны, а потом надо найти обещанный плотик. Теперь он нам очень понадобится, чтобы тащить этого гестаповца. Но самое первое, что нужно сделать, – это осмотреть ногу немца. Приказав Боэру лежать и не шевелиться, Сосновский достал складной нож и стал осторожно разрезать голенище сапога сверху вниз. Немец вцепился руками в траву и со страхом смотрел, что делает майор Штибер. И, наверное, с еще большим страхом он боялся увидеть непоправимое, страшную рану, хотя сапог был цел и невредим.

Ветер трепал воротник гимнастерки, бил в лицо, и Шелестов все время пытался опустить голову ниже щитка открытой кабины. Как девушки-летчицы привыкли к такому постоянному напору воздуха во время полетов? А как они летают зимой? Постоянно обветренные лица! Но смотреть вниз и по сторонам все равно хотелось, хотя в ночи он из-за пасмурного неба не видел звезд, не видел внизу ничего, кроме черноты проносившегося леса. Поправив летные очки поверх кожаного шлема и застегнув до самого подбородка выданную ему в летной части кожаную куртку, он снова стал смотреть вниз, удивляясь тому, как можно во время полета ориентироваться в полной темноте, при почти полном отсутствии ориентиров.

И вот впереди и чуть левее он увидел огни. Они загорелись сразу: четыре огня квадратом и три огня в виде дорожки, которая вела к этому квадрату. Все, полет окончен, и молоденькая летчица-лейтенант Машенька с пушистыми ресницами точно вывела самолет на площадку в лесах, на партизанский аэродром. Вцепившись в борт кабины, Шелестов смотрел, как маленький тихоходный У-2 лег на крыло, уходя на круг. Маша снова улетела в ночь, но через несколько минут мастерски вышла точно на дорожку. Ясно, что в такие полеты отправляют настоящих мастеров летного дела в женском полку. Лишний круг – это шанс, что тебя засекут немцы. Мало что тебя, твой самолет, но и место в лесах, где ты появилась. Немцы сразу догадаются, что там партизанский отряд или хотя бы их аэродром. Значит, партизанам утром можно ждать удара артиллерии или бомбардировщиков. Шелестов улыбнулся. Девчонки, девчонки! А ведь в женском легком бомбардировочном полку все такие. Они же летают преимущественно по ночам. И бомбят, и громят врага! «Ночные ведьмы», как и прозвали их немцы. А ведь это, по сути, вчерашние школьницы, выпускницы аэроклубов, просто девчонки-комсомолки, которые ненавидят фашистов и рвутся сражаться за свою Родину, за свой дом. Милые и бесстрашные девочки!

Лес приблизился и как-то сразу оказался по бокам, вырос черной стеной справа и слева. Пронеслись гаснувшие костры, колеса коснулись земли, машина чуть подскочила и снова коснулась колесами земли. Самолет покатился по траве, и гул его мотора стал стихать. На фоне костров было видно, как к самолету спешили люди с винтовками и автоматами. Подняв на лоб летные очки, Шелестов невольно потянулся к пистолету в кобуре. Но Маша не проявила никакой тревоги. Она подняла руку в кожаной перчатке с крагами и помахала рукой. К самолету подошел только один парень в кепке и с маленьким букетиком ромашек. Молодые люди быстро обменялись теплыми улыбками, и Маша стала выбираться из кабины, бросив Шелестову: «Спускайтесь, все в порядке. Свои!»

Девушку тут хорошо знали, видимо, она летала в этот отряд не в первый раз. Быстро разгрузили брезентовые мешки с письмами и посылками, а к Шелестову подошел партизан и предложил следовать за ним к командиру отряда. Следовать за ним оказалось не просто пройти на край поля. Как раз на краю поля у затухающих костров стояли подводы. И Шелестов около часа трясся на телеге по лесной дороге, сожалея, что не успел попрощаться с пилотом Машенькой и поблагодарить ее за лихой полет. Сейчас девушка была уже в воздухе, увозя двух раненых партизан, которых еле втиснули в заднюю кабину, и пакет с какими-то важными документами, добытыми у немцев.

В лесу было удивительно тихо. Ни огонек самокрутки, ни свечка или лучина не выдавали расположения землянок. Светомаскировка соблюдалась строго. Партизаны, доставившие Шелестова в лагерь, несмотря на почти полную темноту, хорошо ориентировались. Разговаривая вполголоса, они распрягали лошадей, а один из них повел по тропинке гостя в командирскую землянку. И только когда он доложил и откинулся край брезента, Шелестов увидел свет и ступил в теплую землянку, пропахшую табаком и еловой хвоей. Навстречу шагнул невысокий молодой человек с заметной проседью на висках. Одет он был в гимнастерку с портупеей и кирзовые начищенные сапоги.

– Командир партизанского отряда старший лейтенант госбезопасности Окунев, – представился командир и протянул руку.

– Командир специальной оперативной группы НКВД подполковник Шелестов, – пожимая руку, ответил Максим Андреевич.

Звание и подчиненность непосредственно Москве Окунева не особенно поразили. Наверняка он видал и не таких гостей. Шелестову это было на руку. Не хватало еще, чтобы здесь перед тобой расшаркивались и угадывали твои желания.

Окунев пригласил за стол, где появился скромный ужин и горячий чай. Пока они ужинали, хотя это скорее был очень ранний завтрак, чем поздний ужин, Окунев коротко рассказал о себе – по-деловому и без лишней бравады. Затем перешли непосредственно к деловой части разговора.

– Таким образом, товарищ подполковник, мне приказано оказывать вам любую помощь, которая только понадобится, – сообщил Окунев. – О цели вашего задания не спрашиваю. Посчитаете нужным – расскажете сами. Мне необходимо только уяснить свою задачу.

– Ваша задача – пока воздерживаться от серьезных операций. Наблюдать за дорогами, следить за перемещением войск и отдельных команд немцев, собирать данные. Людьми не рисковать. Возможно, для решающего боя понадобится весь отряд, когда и где, я сообщу вам сам. А пока расскажите, не показалось ли вам, что немцы и не только немцы стали вести себя в этом районе как-то странно. Не зарегистрировали ли вы каких-то странных действий врага?

– Стали вести себя странно? – Окунев пригладил короткие волосы на темени, задумчиво посмотрел на свечу, освещавшую землянку. – Как-то так сразу и не скажешь. Суетятся, раздражаем мы их, пытаются с нами бороться, но как-то лихорадочно у них это получается. Сказывается положение на фронте, нехватка тыловых частей и карательных отрядов. Стали чаще привлекать для борьбы с партизанами полицаев, националистов. Есть у меня такое подозрение, что и поляков пытаются настраивать против нас. Стравить нас с ними хотят в преддверии наступления Красной армии в Белоруссии и Прибалтике.

– Сами немцы неохотно в леса входят?

– Да, только если крупными частями не менее батальона да при поддержке артиллерии или минометов. А националисты в этом смысле решительнее, хотя тоже понимают, что им пощады не будет. Пытаемся мы и с поляками наладить диалог, но их движение сопротивления очень неоднородное. Женщины у меня в отряде, прибавились они недавно. Соседний отряд разгромили как раз поляки. Ребята успели увести к нам через болота женщин и детей. Командир чудом остался жив. Отправили мы Матвея Захаровича на «большую землю» самолетом.

– А почему поляки напали на тот отряд? – задумчиво спросил Шелестов. – Вроде бы здесь не польские земли, хотя если вспомнить историю, то когда-то были. Но если ее вспоминать, то многие земли в исторические времена принадлежали то одним монархам, то другим. И все же? Вы поляков не трогали, делить вам с ними в этих местах нечего.

– А вы поговорите с Иваном Боткевичем. Он в том отряде командовал разведвзводом. И женщин с детьми как раз он к нам вывел. Он хорошо знает эту местность. Только Иван сейчас на задании.

– А есть еще кто-то из партизан, кто участвовал в том бою?

– Ну, может, Павло. Он как раз командира своего и спас, вытащил потом к нам.

Молодой партизан в опрятной чистой рубахе и кубанке вошел в землянку и четко представился, поднеся руку к головному убору. Он спокойно смотрел на командира и на его гостя. Бородка у партизана была аккуратно подстрижена, и она как раз делала его старше. Трудно понять по этому человеку, сколько ему лет. Может, и двадцать пять, а может, и тридцать пять. И взгляд спокойный, не горит огнем, не полыхает от решительности. А вон видишь, командира в бою спас, вытащил к своим. Вот и суди о человеке по его внешности. И когда Павло заговорил, начал отвечать на вопросы, Шелестов снова с усмешкой оценил спокойствие, вдумчивость молодого мужчины, неспешную рассудительность. Словами разбрасываться не спешил, а поступки сами за себя говорят.

– А машине они обрадовались, это я заметил, – стал рассказывать Павло.

– Машине? Какой машине? – насторожился Шелестов.

– Так незадолго до этого нападения Боткевич со своим взводом на разведку ходил и натолкнулся на разбитую советской авиацией немецкую колонну. Там машина была целая. «Мерседес», кажется, офицерская. Так вот Иван ее пригнал в лагерь и форму немецкую офицерскую привез. Чтобы была возможность переодеваться в немцев и использовать машину как прикрытие во время операций.

– Почему вы решили, что машина офицерская?

– Ну, не солдат же в ней возили. Хотя документов никаких в машине не было, наверное, офицер сбежал вместе с ними.

– Я разбирался в этой истории, – вставил Окунев. – Оказывается, и командир отряда ругал Боткевича за необдуманность. У меня даже была мысль, что поляки пришли лесом как раз по следам машины. Уж больно совпадает направление атаки на отряд. Ивану я не стал говорить, а то еще подумает, что отряд из-за него погиб. Тут ведь всегда несколько факторов играют роль. А идея с машиной, которую можно использовать, прекрасная.

– А у вас, – Шелестов снова посмотрел на Павло, – у вас было ощущение, что поляки пришли по следам машины или вообще потому, что в отряде оказалась эта злополучная машина?

– Честно говоря, первая мысль у меня была, когда я в папоротниках лежал, что они именно ее искали. Поэтому и напали на нас. Нелепо, конечно, так думать, но на то похоже было. Обрадовались они и обшаривали ее очень долго. Да и факт, что они пришли в наши леса. Далеко идти было. У меня вообще сложилось впечатление, что и немцы, и националисты, и поляки все что-то ищут в лесах. Или кого-то. Может, вот вашего приезда ждали, вас искали. Вы же из Москвы?

– Сообразительный парень, – с усмешкой кивнул Шелестов в сторону Павло. – Место можете показать на карте, где ваш Иван нашел машину?

Оказалось, что место знал только Боткевич и его бойцы, кто ходил в тот рейд. Шелестов попросил срочно, как только появится разведчик, привести его для разговора, а потом проводить его в город.

– Мои дела заставляют не в лесу сидеть, а в городе работать. Руководство сказало, что у вас есть явки в городе и подполье с вами на связи. Поэтому вас и оставили здесь работать, как опытного оперативника.

– Да, связь я наладил, – кивнул Окунев. – Боткевич придет на рассвете, а ближе к вечеру вам можно выдвигаться в сторону города. Раньше нельзя, в сумерках можно проскочить, внимание не привлечь. Слишком много открытого места на подходах к городу.

Боткевич с несколькими бойцами вернулся в середине дня. Измученные, голодные, они попадали прямо под навесом, где располагалась летняя кухня. Шелестов решил дать молодому командиру возможность отдохнуть, а сам посвятил весь день изучению карты. Кроме того, расспрашивал бойцов о расположении немецких гарнизонов, основных дорогах, которые немцы используют для своего транспорта. О полицаях, где в селах стоят их отряды, откуда появляются и куда уходят банды националистов.

К вечеру Окунев в своей землянке рассказал, как найти в городе нужный адрес, несколько раз повторил пароль и отзыв. Эту явку он практически не использовал, берег на крайний случай. Вот такой случай и подвернулся. Боткевич должен был охранять Шелестова по дороге и проводить его только до города. В город соваться партизанам было нельзя. Лишний риск. И когда явился сам Иван, Шелестов, едва поздоровавшись с партизаном, сразу разложил карту и попросил показать, где тот нашел ту немецкую легковую машину, которую прикатил в отряд Матвея Захаровича. Боткевич уверенно показал и даже прочертил маршрут, по которому они добирались.