Леший в погонах
– Теперь очень точно, Иван! – строго приказал Шелестов. – Напрягись и расскажи все до мелочей, что было в машине, что вокруг, лежали ли там тела убитых немцев, в чем были одеты, знаки различия, эмблемы, петлицы, головные уборы. Рассказывай!
– Нет, – уставившись в стол, проговорил Боткевич. Он покачивал своей большой лохматой головой и напряженно вспоминал детали. – Документов, вещей каких-то там точно не было. Пустая она была, только двери все нараспашку. А рядом офицеры были. Гауптман и два обер-лейтенанта. Мы с них форму сняли, но они точно не из этой машины. На них полевая форма и рядом грузовики, в которых солдат перевозили. Они из этого пехотного подразделения, а «Мерседес», может, и их командира или даже генерала, но они убежали, это точно. И никаких тел рядом не было, которые могли бы ехать в той машине. Точно.
– И самое главное, Иван! Колонна шла от линии фронта или к линии фронта?
– К линии фронта. Точно на восток шла. Подкрепление какое-то, а наши его накрыли с воздуха.
Пока Боткевич с двумя бойцами вел Шелестова к городу перелесками, балками, он все думал об этой машине и поляках, которые первым делом кинулись в захваченном партизанском лагере к машине. С одной стороны, вполне резонная реакция: в лесу увидели офицерский «Мерседес»! А может, они его и искали и шли по следам от дороги? Номер на машине другой. На машине начальника гестапо Альбрехта были номера КН 140093, а у этой КW 821600. Совершенно другое ведомство. Ладно, что я ломаю голову. У Платова информации больше, а у меня пока только единичный случай. Надо ждать Сосновского. Только бы у него все получилось! И нужно брать пленных, нужны «языки» из тех групп, которые шарят по лесам и что-то ищут. Ведь есть же у них приказ какой-то, задачу им поставили.
Грохот разрыва бомб и дым, поднимающийся над лесом, заставили партизан обернуться. Шелестов стал осматриваться, пытаясь определить положение их маленькой группы.
– Где это? – спросил он Боткевича, хотя уже и сам понял, что бомбят тот участок леса, где ночью приземлялся У-2.
– Засекли гады! – буркнул Иван. – Опять площадку в новом месте готовить придется.
– Аэродром?
– Наверняка. С чего бы им лес бомбить. Не в первый раз, диагноз точный. Сколько сил потратили. Думаете, легко расчистить поляну, чтобы сел хоть такой маленький самолет? И деревья убрать, даже самые маленькие, и пни корчевать, и маскировку поддерживать. Каждые два-три дня рубили небольшие деревья и в готовые лунки втыкали, чтобы листва свежая была, чтобы видимость была, что деревья растут там давно.
– Если только аэродром, то это еще полбеды. А вот если они ваш отряд нащупали и нанесут удар и по базе, тогда беда.
Обсуждать тут было нечего. Да и не стоит вести разговоры, когда пробираешься к городу и хочешь остаться незамеченным. Иногда маленькая группа шла очень плотно, почти плечом к плечу. Но там, где лес становился реже, где появлялись открытые участки местности, группа растягивалась метров на двадцать или тридцать. Часто преодолевая опасные участки по одному или даже ползком. Шелестов пытался спасти свой костюм, в котором ему придется жить и работать в городе. Испачкать его в грязи и травяной зелени – значит вызвать подозрение у первого же немецкого патруля. Когда стало совсем уже темнеть, показались старые заброшенные огороды, разрушенные и сожженные домишки пригорода. До окраины города было километров пять. Не так уж и много, но местность была в основном открытая. Шоссе проходило восточнее, а с этой стороны виднелись несколько проселочных дорог, раскатанных колесами военной техники, какие-то старые позиции, заросшие бурьяном. Тут и полузасыпанные землей окопы, и воронки. А еще заросшее травой старое кладбище.
– Подождите-ка, – остановил Шелестова Иван и прислушался. Потом кивнул Будану: – Давай, проверь. Береженого Бог бережет.
Будан сдвинул на затылок кепку, поправил на поясе подсумок с автоматными обоймами, взял поудобнее трофейный «шмайссер» и указал взглядом своему напарнику на кусты. Второй партизан тут же ужом прополз вперед и занял позицию. Будан присел на корточки и тут же слился с кустарником в вечерних сумерках. Шелестов не слышал ни звука шагов, ни треска кустов. Просто голова в кепке исчезла, а спустя пару минут появилась снова впереди и правее. Шелестов, глядя, как умело действуют партизаны, одобрительно улыбнулся. Опыт и чутье. Наверняка почувствовали, что место удобное для засады. А может, сталкивались на опушках с такими засадами, которые устраивали гитлеровцы с полицаями и националистами. Выживает тот, кто быстрее учится, усваивает науку лесной войны.
– Будьте здесь, – тихо шепнул Шелестову Боткевич, почти касаясь губами уха подполковника. – Если услышите свист, то осторожно и пригибаясь идите к Будану. Дальше опять так же «челноком». Я буду прикрывать сзади, чтобы в случае чего обеспечить вам отход в лес. В лесу мы в безопасности, а здесь местность открытая.
Максим кивнул и стал смотреть в сторону темнеющих кустов. Его провожатые были вооружены автоматами, а он сам имел при себе только пистолет с двумя обоймами да одну гранату в боковом кармане пиджака. Не ахти какой арсенал, но в быстром огневом контакте поможет скрыться, отбиться от патруля. Да и в городе если немцы заинтересуются тобой, то можно пистолет и гранату выбросить. Но это уже при условии надежных документов. А их пока не было никаких. С документами должны были помочь подпольщики, у которых был выход на городскую оккупационную администрацию.
Вечерняя тишина здесь на опушке была какая-то неприятная. Шелестов отогнал слово «зловещая», которое вдруг возникло в голове, но оно снова вернулось. Он сунул руку под пиджак и нащупал рукоятку пистолета. Один палец лег на спусковой крючок, второй на предохранитель. И как только Максим начал вытаскивать пистолет, рядом что-то шевельнулось. Скорее всего, не подвела интуиция. А может, он просто уловил в спокойном вечернем воздухе, настоянном запахом зелени и первых цветов, что-то инородное. Широченная красная рожа полицая появилась над кустом, а на Шелестова посмотрело черным злым глазом дуло немецкого автомата.
– Тихо, паскуда… – прошептал полицай еле слышно.
И тут сработало натренированное тело, голова мгновенно оценила ситуацию, и все рефлексы активизировались. Рука с пистолетом мгновенно оказалась на одном уровне с головой врага, и Шелестов нажал на спусковой крючок, выстрелив полицаю прямо в лицо. Враг еще падал на спину, выронив из ослабших рук автомат, а Шелестов уже отпрыгнул в сторону, перекатываясь через правое плечо. Он знал, что партизаны мгновенно оценят выстрел как знак, что вокруг враги. Они ребята умелые, они сто раз бывали в таких переделках. Не о них сейчас надо беспокоиться. Главное – не попасться самому. И уже падая в траву, он заметил фигуру там, где находился застреленный им полицай, и еще правее, ближе к лесу, голову еще одного.
Первый был в шоке от того, как быстро застрелили его товарища, и особой опасности не представлял. Второй был опаснее, потому что находился между партизанами и лесом. И падая, Шелестов дважды выстрелил в кусты пониже головы. Он успел расслышать, как человек вскрикнул, а потом на него обрушились автоматные очереди. Точнее, они стегнули по кустарнику в том месте, где он только что находился. Стараясь, чтобы кустарник не выдал его места нахождения, Шелестов быстро отполз в сторону. Так, минус двое. Сколько их еще? Засада, в каком количестве, с какой целью? Очереди хлещут со всех сторон, но это еще и трое партизан отвечают автоматным огнем. Нет, не может быть тут большой засады. Не спрячешь столько людей. Засады устраиваются еще днем, а днем такую ораву заметит даже слепой. Скорее всего, расчет на партизанских разведчиков. На двух-трех человек максимум. Значит, здесь полицаи или немцы числом едва ли вдвое большем.
Рассуждения рассуждениями, но выстрелы Шелестова заметил враг, и снова по кустам в том месте, где он только что лежал, стегнули автоматные очереди. Максим снова откатился в сторону и чуть приподнял голову. Кажется, это Боткевич, решил он, видя, как короткими очередями бьет ППШ. Темнеет быстро, и вспышки выстрелов видны. Но Иван умело перемещался после каждой короткой очереди. А вот и Будан со своим другом. Они отстреливаются и отходят западнее к лесу. Отвлекают ведь на себя врага, отвлекают ребята!
А это полицаи, да, человек пять, и наверняка опытные. Хорошо передвигаются, умеют воевать! Но в темноте на пересеченной местности особо не повоюешь. Подползти к Боткевичу, поговорить с ним. Хуже идеи не придумаешь. Точно под его автоматную очередь попадаешь, только пошевелись возле него. Нет, надо уходить, ведь партизаны его прикрывают, дают ему возможность уйти, пробраться в город. И Шелестов стал осторожно передвигаться вдоль леса назад, на восток. Пули свистели над головой, иногда сбивая ветки кустарника. Стреляли слева и справа сзади. Впереди никто не стрелял, и там лежало тело убитого Шелестовым врага. Или раненого! Пройти мимо него и краем леса двинуться дальше, на пару километров. И потом к городу.
Кто-то шевельнулся впереди, и Шелестову показалось, что он даже услышал голос. Кто-то ругался вполголоса. Остановившись, оперативник прислушался, но из-за стрельбы ничего было не разобрать. Один или двое? Или больше? Но теперь уходить в лес опасно. «Если они меня заметят, то я свою пулю точно поймаю, – подумал Шелестов и решительно двинулся на звук голоса. – Или я пройду через них, или не пройду совсем». Раздался треск ткани. Кто-то рвал одежду, и кто-то точно стонал. Шелестов остановился, чтобы точнее определить расстояние до источника звука. К этому времени стрельба передвинулась в сторону, отдалилась и почти стихла.
Прикинув, откуда ему лучше зайти, решив, что его очертания сейчас должны слиться с темными очертаниями деревьев, он сместился вправо и медленно стал пробираться на полусогнутых ногах, стараясь, чтобы его голова не торчала над кустами. Еще несколько осторожных шагов, и он увидел, как впереди мелькнуло что-то светлое. Судя по всему, это белело в темноте тело человека и его нательное белье. Кто-то в темноте пытался перевязать раненого, и этот раненый стонал.
Еще шаг, и Шелестов оказался в паре метров от человека в армейском кителе без погон. Он бинтовал грудь другого человека, раздетого по пояс. Или полицаи, или националисты, догадался Шелестов и стиснул зубы от ненависти. Сволочи, предатели родной земли! Он сунул пистолет в боковой карман пиджака, и тут мужчина, стоявший над раненым на одном колене, резко обернулся. Они встретились взглядами. Шелестов бросился вперед, но расстояние все же было великовато, и его противник успел подхватить с земли немецкий карабин.
«Только не дать ему выстрелить и не стрелять самому!» – лихорадочно подумал Шелестов и ударил ногой по руке своего противника. Удар пришелся в локоть, и тот выпустил карабин. Схватив за кисть протянутой в его сторону руки, Шелестов вывернул ее и нанес сильный удар врагу в челюсть. И когда тот отпрянул и упал, Шелестов подхватил трофейный карабин. Мужчина попытался встать, но оперативник со всего размаху обрушил на его голову приклад карабина. Мужчина упал на колени, еще один сильный удар по темени – и враг мешком повалился в траву. И только теперь Шелестов увидел, что раненый, дико тараща в темноте на него глаза, поднимает руку с пистолетом. Еще один удар по руке – и оружие полетело в сторону. Вторым ударом приклада в висок Шелестов разделался и со вторым противником. Он стоял и прислушивался. Кажется, никто не звал, не кричал, не спешил на помощь. «Ну и все, – опуская на землю карабин, подумал Шелестов, – теперь уходить. Краем леса и подальше, а потом к городу, пока на его окраине не увеличили количество патрулей. Вдруг они кого-то ждут, и я попадусь немцам под горячую руку».
Глава 6
– Капитан Ольга Маринина, – представилась женщина в летном комбинезоне, ловко вскинув руку к шлемофону. – Ваш пилот.
– Очень приятно, – улыбнулся Коган и поднялся с табуретки, поправляя наброшенную на плечи летную куртку. – Вы проходите, проходите, Ольга! Сейчас чайку организуем, поговорим с вами.
– Виновата, товарищ майор, но мне нужно готовиться к полету, – не очень уверенно ответила летчица, немного конфузясь под взглядом черноглазого майора.
– Ну, считайте, что это часть вашей подготовки к полету. Точнее, нашей с вами подготовки, – настойчиво продолжил Коган.
Женщина ему нравилась. Коротко стриженные светлые волосы, выбивающаяся из-под шлемофона непослушная челка. Ну и фигура, конечно, тоже. Летный комбинезон облегал ее ладную фигуру. «Наверняка и дети есть, и замужем, – подумал Коган. – Но хороша! Настоящая русская красота: широкие бедра, высокая грудь, а на щеках небольшие ямочки. А как она смущается, опускает глаза! Эдакое милое сочетание строгости и смущения. А вообще, то, что летчица в звании капитана, говорит о ее опыте. Спасибо командованию, что дали мне опытного пилота».
Чайник был еще горячим, а баночка свежего липового меда растопила окончательно лед между двумя людьми. Борис не намеревался флиртовать, ухаживать за Ольгой, соблазнять ее. Он просто хотел обсудить детали полета, немного больше узнать о человеке, с которым этой ночью разделит все опасности и тревоги перелета через линию фронта. Не прошло и получаса, как летчица уже разговаривала со столичным майором будто с давним хорошим знакомым. Поговорили о довоенной жизни, о друзьях. И, конечно, о том, какой будет жизнь после войны.
Потом Ольга по просьбе Когана расстелила полетную карту и рассказала, как будет проходить их полет, какими ориентирами она будет пользоваться и насколько сложно летать ночью без штурмана. Увы, самолет очень маленький и взять пассажира практически невозможно. Тем более что кроме майора Ольга повезет партизанам запасные батареи для рации, почту, медикаменты. «Ну вот и подружились, – подумал с удовлетворением Коган, когда Ольга поднялась и собралась уходить. – Теперь она будет немного иначе понимать боевую задачу, немного с другими чувствами полетит. Не просто человек из Москвы будет в кабине за ее спиной, а хороший, понимающий человек, который прошел многое, пережил многое, с которым ей в случае чего придется сражаться и умирать. Но лучше всего пусть ей будет приятно вспоминать и это знакомство, и этот полет. А потом, когда-нибудь после войны, можно встретиться с ней на Красной площади после Первомайского парада и погулять по весенней послевоенной Москве, поесть мороженого. Черт возьми, пусть даже она будет при этом с мужем и детьми. Это же совсем не важно, главное, что это будет после войны».
…Они летели ночью, как-то уже очень привычно и уютно урчал двигатель маленького самолета. Из-за шелеста ветра Коган ничего почти не слышал, а разговаривать через «трубу» переговорного устройства он не решался, чтобы не отвлекать Ольгу от полета. Тем более что через пять минут они перелетят линию фронта – самое опасное место.
Лес чернел под крыльями биплана, где-то впереди и немного в стороне виднелись вспышки разрывов. Значит, идут бои, значит, даже ночью где-то атакуют наши бойцы, а может быть, наоборот, выдерживают атаку врага. Справа вверх взметнулись лучи прожекторов. Но это, кажется, далековато. И еще на нашей территории. Наша противовоздушная оборона работает. Но у немцев она тоже есть, и очень эффективная. Об этом перед полетом говорила Оля. Опасные места, где можно попасть под лучи прожекторов и немецкие зенитки, на картах нанесены. Но уповать на это не стоило. Могли появиться и новые точки, и новая техника врага в самом неожиданном месте. Конечно, не чистое поле они охраняют, а только те места, где появились важные военные объекты, скопление своих военных сил.
Луч света резанул по глазам неожиданно, и Коган сразу почувствовал, как Ольга положила самолет на левое крыло, уходя с разворотом от прожектора. Самолет нырнул в темноту, но в небе уже заплясали новые лучи прожекторов. Еще два, правее еще один. Сейчас их лучи сойдутся на маленьком фанерном самолете, и тогда конец. Зенитные пушки немцев одним залпом разнесут У-2 в щепки. Борис вцепился руками в борта кабины. Дурацкое ощущение смертельной опасности и полного осознания своей личной беспомощности. Никак ты не можешь повлиять на ситуацию. Даже теоретически!
Ольга снова бросила самолет в сторону, снова заложила крутой вираж, пытаясь уйти от света прожекторов. Но низкая высота, на которой шел У-2, не давала возможности креном уйти на большой скорости вниз. Самолет мог маневрировать только в пределах своего горизонта, бросаясь из стороны в сторону. Еще бросок, но лучи снова осветили маленький советский самолет. Гулко забили снизу зенитки, и пухлые серые облака поползли в ночном небе то ближе к самолету, то дальше. Дважды Коган почувствовал удары в плоскости биплана. Один осколок зенитного снаряда пробил борт на уровне его живота и улетел в ночь.
Внутри все похолодело. Особенно когда самолет резко пошел вниз! Но потом Коган понял, что Ольга нашла выход из положения. Это была дорога, шоссе, прорезавшее лесной массив. Пилот резко снизила высоту машины, и она понеслась над ночной дорогой. Столбы лучей прожекторов метались по небу бесполезно. Зенитки, не видя цели, перестали бить. Коган сдвинул на затылок шлемофон и вытер рукой лоб. Ладонь была мокрой. А ведь девочки каждую ночь вылетают, и даже не по одному разу. И каждый раз вот такие игры в салки со смертью.
Минут десять Ольга вела самолет над дорогой, а потом, когда впереди зачернел лес, когда дорога вдруг стала резко поворачивать в сторону, биплан взмыл вверх и снова полетел над лесом. Больше прожекторов не было. Но зато чувствовался запах дыма, горевшей резины. Коган прислушался к машине и понял, что двигатель работает неровно, да и сам самолет стал каким-то неустойчивым. Странно, об этой машине говорят, что она удивительно послушна и надежна, что летать на ней может даже пилот с минимальным опытом, что машина сама себя держит в воздухе, что ее невозможно, например, свалить в штопор. Но, что бы там ни говорили, машина летела неровно, а Ольга как-то странно клонила голову вперед.
Коган стал звать молодую женщину по переговорному устройству, но она не отвечала. Или не могла, или не слышала своего пассажира. Коган хотел было уже отстегнуть ремни и дотянуться до летчицы, похлопать ее по плечу. Самолет стал описывать круги над лесом, не снижаясь и не поднимаясь. Коган напряженно ждал. А потом самолет пошел на посадку. Еле заметный прогал среди деревьев, узкая полоса безлесного участка, обильно поросшего кустарником. Да там на мотоцикле не проехать, не то что на самолете с крыльями пробиться! Но У-2 шел вниз, и Коган пригнулся в кабине, закрыл голову скрещенными руками и стал ждать. Чего? Удара, треска фанеры, грохота, удара снизу, взрывов.
Удар был такой силы, что у Когана лязгнули зубы и что-то хрустнуло в области шеи. Он сразу же выпрямился, вцепившись в края кабины. Спереди на него неслись кусты и деревья. Возможно, темнота леса как-то искажала настоящую картину происходившего, но ему показалось, что самолет вот-вот врежется в стену леса. Надо зажмуриться, наклониться, закрыть голову, но он упрямо смотрел на лес. Самолет подскакивал и снова касался колесами земли. Удары снизу следовали один за другим. «Пни, – догадался Коган, – еще один такой удар, и мы перевернемся». Но самолет вдруг резко повернул влево, стал двигаться по кругу, и мотор сразу же заглох. Последний удар спереди едва не заставил легкий самолет опрокинуться, ткнувшись носом в землю, но все обошлось. Приподняв хвост от удара, самолет на миг повис в таком положении в воздухе, а потом снова приземлился на все колеса. Все!
Коган некоторое время сидел, с восторгом ощущая, что он жив, что ничего не сломал себе, что самолет приземлился и какая Оля молодец, что справилась со своей машиной. Но тут же в душе поднялся страх. А как там Оля, почему она сидит и не шевелится? Ломая ногти, стараясь расстегнуть замки ремней, Коган наконец встал в кабине в полный рост, поспешно перекинул ногу через борт кабины и выбрался на плоскость. Он чуть не упал на влажном от росы крыле, все же удержался. Он увидел запрокинутое бледное лицо летчицы и стиснутые губы.
– Оля! Очнись, Оля! – Коган стал трясти за плечо женщину, но она не подавала признаков жизни.
Расстегнув летный шлемофон, он стащил его с головы Ольги, стал похлопывать ее по щекам, гладить по волосам, а потом, расстегнув верхнюю часть комбинезона, нашел пальцами на шее пульс. Он был, но только слабый, почти нитевидный. Однако женщина была жива. Снова мучения с застежками ремней, а потом Коган стал вытягивать раненую из кабины. Восхищаться прекрасными формами женщины со стороны – дело, конечно, приятное. Но снять такую женщину с самолета и уложить на землю, да еще не навредив ей, непросто. Коган попытался приподнять ее тело, перевалить через борт открытой кабины, но Ольга вдруг страшно застонала и открыла глаза.
– Нет, не надо! – застонала она, вцепившись в руку Когана.
И тут он увидел на ее пальцах кровь. Молодая женщина дышала прерывисто, она с хрипом пыталась что-то прошептать. Коган попытался снова вытащить ее из кабины, начал уговаривать потерпеть, но Ольга вцепилась в его руку. Оперативник увидел женские глаза так близко, в них было столько мольбы и боли, что он оставил свои попытки вытащить ее из самолета. И раненая летчица сразу успокоилась. Наверное, ей только это и было нужно. Ольга отпустила рукав куртки Бориса и посмотрела ему в глаза. В женских глазах было столько страдания, но не физического, а душевного. Она понимала, что умирает, умирает вдали от дома, от своих подруг. И она стала шептать, прикоснувшись окровавленными пальцами к щеке Когана.
– Товарищ майор, вы мне пообещайте, пообещай мне, Боря, что семью мою найдешь и расскажешь все… – И тут ее голос окреп, и летчица заговорила громче, горячее, как будто собрала в себе остатки сил для этого: – Нет, ты только не говори, что я в лесу… в тылу врага… Пусть не знают… Пусть верят, что без вести пропала, надеются…
– Ты что, Оля? – улыбнулся Коган, сжав пальцы молодой женщины и прижимая их то к своей щеке, то к своим губам. – Что ты, глупенькая! Я тебя вытащу, отнесу к людям…
– Нет, не надо… – прошептала женщина и чуть качнула головой.
– Почему это не надо, – стал горячо возражать Коган, – тут в деревнях такие старушки есть, что любого хворого травами поднимут, а уж…
– Не надо говорить, что без вести, – тихо уточнила Ольга. – Они же жить должны, а не страдать до конца века. Пусть женится, пусть новую мамку найдет и будет счастлив… так будет лучше…
Коган снова сжал ее пальцы, целовал их и шептал, что она говорит глупости, что не о том думает. Да и как это самый дорогой на свете человек вдруг перестанет ждать, поверит. Ведь так не бывает. И она тоже должна верить и стремиться жить. Потому что человек жив столько, сколько он стремится жить, пока у него есть цель. Борис говорил долго, а потом как-то сразу понял, что смотрит он уже в мертвые глаза. Что Ольга его уже не слышит. Она не дышит, а рука ее безвольная, как у тряпичной куклы.
Борис застонал, прижимая руку мертвой летчицы к лицу. Как же так, почему такие красивые, добрые, любящие женщины гибнут! Как страшно устроен этот мир. И нельзя винить мужчин в том, что они пустили их на войну, не защитили, не закрыли собой. Нет, просто русские женщины не могут так, не могут они сидеть дома, когда беда общая, беда всего народа. Коня на скаку, в горящую избу… Да, это все про них! Жены, матери, боевые подруги, как же мы отмолим ваши смерти, как мы жить-то будем дальше, похоронив вас? Похоронив? Да я же ее и похоронить-то не смогу! Господи, Ольга, прости мне мой грех, что оставляю тебя вот так. Найдут тебя, предадут земле, милая. Ты прости нас, но война, а она требует от нас мужества, требует оставить тебя сидящей в самолете. Пусть он будет твоим мавзолеем, саркофагом. Мы вас всех найдем, всех похороним с почестями. И помнить будем!
Коган перегнулся через край кабины и поцеловал Ольгу в холодеющий лоб. Потом спрыгнул с крыла самолета на траву и зашагал. Он шел не разбирая дороги, не думая даже о том, куда идет. Главное, подальше от самолета. Если немцы узнают, увидят, то сразу догадаются, что был в самолете еще кто-то. И тогда погоня, собаки! А война еще идет, и у него приказ, у него задание. И он не имеет права попасться, погибнуть. Не имеет права не выполнить этого задания. Сердце сжималось оттого, что он оставил Ольгу мертвую в самолете, но сделать он ничего не мог…
И только утром, когда совсем рассвело, Коган начал ориентироваться на местности. Полетная карта с самолета Ольги помогла. Они еще днем с ней проходили весь маршрут, когда пили чай. Борис знал, в какое время и какие ориентиры должен был пройти самолет. Сел он спустя два часа, пытаясь уйти от зениток, а потом шел вдоль дороги. Эту дорогу он нашел и место, где оставил самолет, тоже определил теперь по карте довольно точно. Получалось, что сейчас Коган находился северо-восточнее города и примерно в тридцати километрах от него. По ровной местности, хорошим шагом это расстояние можно преодолеть часов за шесть. Но местность была неровной, леса дремучие, дороги редки, а там, где были дороги и деревни, легко было наткнуться на немцев или полицаев.