Эхо северных скал

Он тут же перекатился левее и, высунувшись из-за камней, дал три прицельных очереди. Кажется, еще одного удалось свалить. Но оставшиеся семеро обходили их с Борисом с трех сторон и не давали высунуться. Кажется, вид горящей машины заставлял бандитов торопиться. Не все из них понимали, что настоящим алмазам этот огонь не страшен. Они формировались в недрах земли еще и не при таких температурах и давлениях. Самый твердый минерал, который стекло режет.

И тут Шелестову показалось, что он расслышал звук автомобильного мотора и выстрелы. И это было где-то рядом, кажется, даже в стороне поселка. Он хотел спросить, слышит ли Коган эти звуки, но Борис отчаянно отстреливался. Он вытащил из автомата пустой магазин и вставил последний полный. Надо отходить, пора вступать в дело пулемету Игнатова, но стрельба в поселке и звук мотора, услышанные недавно, не давали покоя. Может, помощь подоспела, может, бойцы какого-то подразделения НКВД? Но выстрелы… Это же звук стрельбы из «шмайсера»!

– Ты что! – уже орал в полный голос Коган. – Отходим! Сдурел? Сейчас в штыки же придется идти. Я пустой!

– Отходи! – крикнул Шелестов, отбросив все мысли в сторону.

Сейчас главным было действительно выбираться из огневого мешка и дать возможность Игнатову и Яшкину сделать свое дело. И Максим стал отползать, выбирая другую позицию. Он видел, как Борис огляделся, собрался весь в комок. А потом по команде напарника бросился назад к скалам. Шелестов дал несколько коротких очередей, старясь не столько кого-то убить, сколько помешать бандитам стрелять прицельно. Опасным было то, что он не видел, успешно ли Коган совершил свою перебежку. Теперь ему следовало делать рывок самому. И, снова дав пару очередей, Шелестов бросился назад, потом в сторону, перекатился несколько раз, и снова бросок в сторону скал. Несколько пуль ударились в камни, одна задела сапог, и Максима обдало холодом: ранен. Но боли не было, толчок был не сильным, и он пополз в укрытие.

И тут заговорил «дегтярь». Максим лег на бок, положил перед собой автомат и сдвинул на живот кобуру с пистолетом. Это последнее огневое средство, которое у него было. Если дойдет до близкого боя, то в запасе еще шестнадцать патронов. Он выглянул из-за камней и увидел, что справа и слева от машины лежат тела. Трое мечутся на открытом пространстве, поняв, что попали в ловушку. Пули били в землю, поднимая фонтанчики рыхлой земли. Вот очередь прошила еще одного бандита, и тот рухнул плашмя. Второй как будто споткнулся. Упав, он снова попытался подняться, но пуля угодила ему в голову, и он ткнулся лицом в землю и замер. Кажется, это постарался Яшкин.

Максим стал искать взглядом третьего оставшегося в живых бандита. Тот шевелился в стороне, скребя рукой по земле, пытаясь ползти. Кажется, последний! И еще живой. Шелестов вскочил и замахал поднятым автоматом из стороны в сторону. Все! Закончили! Не стрелять. Коган понял командира. Он тоже видел раненого уголовника, и ему тоже пришло в голову, что неплохо бы побеседовать хоть с одним из банды, узнать, что это за нападение и по чьей наводке.

Они побежали вдвоем, продолжая оглядываться. Не факт, что убиты все. Вполне мог и еще кто-то остаться в живых, пусть и раненый. Прикинулся мертвым, а в нужный момент выстрелит. Но никто не двигался. Когда оперативники добежали до раненого, тот уже не шевелился. Бросив автомат, Шелестов опустился на колени и с трудом перевернул на спину могучее тело молодого мужчины с сильным квадратным подбородком. Мертвые глаза равнодушно уставились в небо. Рот и подбородок залиты кровью. На теле видны пулевые ранения: прострелены обе ноги, две пули попали в спину. Они пробили легкие и оказались смертельными.

– Все, – устало произнес Шелестов и опустился на траву. – Жалко. Хоть одного бы нам.

Машина догорала. Где-то вдалеке испуганные олени тащили пустые нарты. Подозвать их, видимо, не удастся, пока они основательно не успокоятся и к ним придет знакомый им по запаху человек, не вызывающий страха. Со скалы не спеша спускались участковый и Яшкин. Коган стоял и крутил головой, прислушиваясь.

– Ты слышал? – спросил он. – Когда мы с тобой еще отстреливались, мне показалось, что стреляли в поселке.

– Мне показалось, что стреляли из «шмайсеров», – подтвердил Максим. – И еще мне послышался звук мотора. Я подумал, что нас могли обвести вокруг пальца. Нападали здесь не все. Часть банды сразу обошла нашу засаду и пошла в поселок.

– Зачем? – с сомнением спросил Коган. – Они же должны были подумать, что алмазы с экспедитором и бойцом охраны в этой машине, это же машина инкассации. Может, мы не все знаем?

Когда подошли Игнатов и Яшкин, Шелестов рассказал о звуках, которые слышались со стороны поселка, когда шел бой. Боец удивленно стал смотреть на старших товарищей, а участковый нахмурился. Он представил, что могут натворить в мирном поселке вооруженные до зубов бандиты. Максим поморщился с неудовольствием, представив, сколько им придется добираться до поселка. Машину он сам сжег. Во время боя это решение ему показалось самым подходящим, но теперь они остались без транспорта. И упряжки с оленями им не догнать. Оставалось лишь одно – бегом двинуться к поселку. Расстояние чуть больше километра.

У Шелестова в автомате магазин почти пуст. Еще один последний он отдал Когану. Двое из убитых бандитов были вооружены автоматами «ППШ», но магазины «ППШ» невозможно было использовать с автоматами «ППС», которыми были вооружены оперативники. Оставалось лишь бросить свое оружие, брать трофейные «ППШ» и бежать в поселок, но Шелестов хорошо знал, как может подвести в бою чужое оружие, как могут подвести дефекты механизма. Они же не знали, что это за автоматы и каким образом они попали в руки банды. Может, это как раз списанные дефектные автоматы, предназначенные для утилизации.

– Касьян Иванович, – Максим схватил участкового за руку. – Бегите с Яшкиным в поселок. Если мы вас не догоним, то действуйте по обстановке. Не мне вас учить, вы опытный милиционер. Мы с Борисом сейчас зарядим свое оружие и будем вас догонять. Главное, не подставляйтесь сразу под пули. Оцените обстановку, силы банды, ее цели.

Шелестов не надеялся, что Игнатов с Яшкиным успеют добежать до поселка раньше них. Участковый был не самым лучшим бегуном: и возраст, и курение – все это сказывалось на его физических возможностях. Но выхода иного не было. Они с Коганом стали разбирать барабанные магазины «ППШ» и набивать коробчатые магазины своих «ППС». Работали быстро, сбивая пальцы о плохо обработанные края деталей оружия. Наконец у каждого набралось по два с небольшим магазина. Вдалеке мелькали фигуры бегущих, и оперативники бросились догонять их.

Игнатов отстал, когда его товарищи, разделившись, подбежали к крайним домам и огородам. Никто в них не стрелял, в поселке вообще было удивительно тихо, и Шелестов с надеждой подумал, что им звуки стрельбы померещились. Но когда он увидел тело убитого местного охотника рядом с сараем на окраине, сомнения исчезли. Это был один из часовых, наблюдавших за окрестностями. Максим поднес дуло охотничьего ружья к носу и почувствовал запах сгоревшего пороха. Значит, стреляло ружье. Да вот только бандиты стреляли лучше. Удивительно, но, скорее всего, к охотнику просто подобрались с нескольких сторон или перехитрили, и он не успел выстрелить первым. Не привык в людей стрелять. И тут недалеко поднялась стрельба. Сначала хлестнули два револьверных выстрела, потом сухим треском стал бить «шмайсер». Снова два выстрела из «нагана». И автомат захлебнулся. Шелестов попытался сориентироваться, понять, где идет перестрелка, и, решив, что где-то в районе дома участкового, побежал по переулку, стараясь держаться забора слева от себя.

Сергей Иннокентьевич Белецкий лежал, стараясь убедить себя относиться ко всем событиям, что разворачивались в поселке, философски, как к нему лично не относящимся. Он снова попытался думать о себе равнодушно, как о человеке, у которого нет будущего, даже настоящего нет. Умер он, вот и все. И то, что он ходит по земле, ест, пьет, спит, – это лишь иллюзия, призрачный фантом. Так случается, когда пылает военный корабль с взорвавшимся пороховым погребом, когда огонь с гудением рвется через развороченную палубу и разрушенные надстройки, а судно все идет и идет вперед, плывет по инерции. На борту ни одного живого моряка, не работают моторы, а судно движется. Но это видимость осмысленного движения. Корабль мертв, мертв его экипаж, а движения корабля предсмертные, неосмысленные. Движение мертвого тела. Еще несколько минут, и судно начнет погружаться в морскую пучину. И все, тогда уже и тела не останется.

Думать так он умел, давно уже эта картина засела в голове бывшего морского офицера, которого отторгла Родина и свой народ. Но только вот теперь Белецкий не мог привычно думать и относиться ко всему происходящему философски. Что-то изменилось в его голове, слова странного майора из НКВД, который недавно разговаривал с ним, смущали, заставляли думать иначе. Вот с капитаном Литвяком было все просто и понятно, а с Шелестовым нет. Вроде и не стал Шелестов доверять Белецкому, а разговор вышел доверительный. Теперь уже сам Белецкий сомневался, что его отвергла Родина и народ. А может, это он, лейтенант флота Белецкий, отошел в сторону в самый трудный для своей Родины момент, отошел от народа? От мужиков? Но эти же мужики служили под его началом и на корабле и уважали его как командира, и он ко многим относился с уважением. Так что же случилось, когда этот народ сверг царя и взял в руки власть в стране? Оказалось его, Белецкого, болезненное самолюбие задетым? Как же так, самостоятельно, без его ведома, без его разрешения сменилась власть, а почему его никто не спросил? Не одного его, конечно, а всех офицеров, дворян, тех, кто эту власть и осуществлял. Их просто смели и по большей части уничтожили за четыре года гражданской войны.

«Да, я не стал воевать ни на чьей стороне, – думал Белецкий, – на моих руках нет крови, но чиста ли от этого моя совесть? Ты не встал «против», не держался «за». Ты был вообще в стороне, и какого доверия ты теперь требуешь? Что делает каждый нормальный здравый человек, когда горит его дом. Да-да, полыхал его дом, его Родина, его Россия полыхала! Нормальный человек с инстинктами хозяина бросится тушить этот дом, будет стараться спасти как можно больше имущества, крышу над головой, свести ущерб к минимуму. Можно, конечно, придумать причину и оправдание тому, что хозяин решил до конца спалить свой дом, помочь ему основательно сгореть, чтобы потом… На этом месте построить новый дом, лучше и краше прежнего. А для этого нужно освободить место под строительство, огнем уничтожить все, что мешает. А я-то не был ни тем, ни другим типом хозяина, я был в стороне. А они бились за этот дом. И какое я имею право требовать к себе уважения? Нет, даже просто требовать, чтобы со мной считались? С дезертирами не считаются, они дезертиры.

И когда где-то вдалеке стали раздаваться выстрелы, автоматные и пулеметные очереди, стали бить винтовки, когда недалеко от поселка что-то с грохотом взорвалось, Белецкий не смог лежать. Сейчас эти люди во главе с Шелестовым сражались с какой-то бандой, может, с гитлеровцами. Ведь Шелестов расспрашивал Белецкого о немецких подводных лодках. Страшно сидеть взаперти, не зная, что происходит снаружи. Не за себя страшно, страшно из-за того, что творится зло, а ты не можешь ему помешать, страшно, что рядом беда, а ты не можешь предотвратить ее, помочь людям.

Белецкий мерил шагами свою маленькую тюрьму и напряженно прислушивался. Вот звук мотора, выстрелы. Это из ружья… еще. А это автоматная очередь. Еще очереди, кажется, что кто-то просто поливает автоматными очередями улицы, стараясь распугать мирное население. Боже, что там творится? Сергей Иннокентьевич подошел к решетке и вцепился в нее руками. И тут по скрипучим ступеням раздались шаги, распахнулась дверь, и в комнату решительно вошли трое. Белецкий нахмурился, но от решетки не отошел. Смутные сомнения терзали его душу. В дом вошел капитан Литвяк и с ним двое мужчин, одетых как обычные поморы, но что-то в их внешности показалось бывшему лейтенанту флота странным.

Обычные кирзовые сапоги, брюки и свитера домашней вязки, телогрейки. Один носил вязаную шерстяную шапочку, у второго на голове красовалась обычная шапка-ушанка с кожаным верхом. Но смущало другое. И даже не немецкие автоматы в руках этих людей. Слишком уж эти двое тщательно выбриты. Даже капитан НКВД выглядит в этом смысле не так опрятно. Держатся эти люди настороженно, это понятно, а вот походка у обоих морская, они шире, чем сухопутные жители, расставляют ноги, привычные к качке. А еще они все время молчали: и когда Литвяк кинулся к столу участкового просматривать бумаги, проверять ящики и даже когда он попытался включить рацию.

– Ну что, господин Белецкий? – уполномоченный НКВД наконец обратился к арестованному.

Литвяк ленивой походкой прошел через комнату к решетке. Он остановился, и Белецкий уловил, что уполномоченный прислушивается. Он постоял перед решеткой, покачиваясь с пяток на носки и разглядывая арестованного так, будто видел впервые так близко. Белецкий ждал. Сейчас что-то решалось. И ему не нравится Литвяк, и еще больше не нравились эти двое, стоявшие как статуи посреди комнаты. Не нравилась недавняя стрельба в беззащитном мирном поселке.

– Я предлагаю вернуться к нашему последнему разговору, – снова заговорил Литвяк. – Выхода у вас два: либо вы соглашаетесь отдать мне ваши семейные побрякушки, и я отпираю эту дверь, либо вы продолжаете валять ваньку, и тогда я просто пристрелю вас. И будете вы там лежать и пухнуть, пока сюда кто-нибудь не придет и не захочет вас похоронить. Думаю, это будет какой-то отряд НКВД. И вас просто закопают в яме с порядковым номером. Ни жена не будет знать, где и как вы умерли и где похоронены, да и никто другой. Потому что до вас никому уже нет дела. Ну, выкупите свою никчемную жизнь? Говорите «да», и я гарантирую, что отпущу вас на все четыре стороны, как только вы мне передадите из рук в руки ваши сокровища.

Как же порой бывает неприятно на душе от того, что ты не ошибся в человеке. Приятно, когда он открывается тебе со своей лучшей стороны, неожиданно. Это приятно. Но когда ты до последнего не хочешь верить в то, что человек подонок, и все же оказываешься прав, то верить уже ни во что не хочется. Ни во что и никому! И опять вернулась в голову недавняя мысль. Но ты не веришь, тебе плевать, а люди как же? Как же окружающие, как народ, о котором ты на каждом углу и в офицерском собрании распинался? Может быть, хватит думать о себе и только о себе?

– Вы правы, – тихо ответил Белецкий. – До меня нет никому никакого дела. А вы, значит, такой благородный, что отпустите меня, когда я выполню ваше условие?

– Понимаю ваши сомнения, – нехорошо ухмыльнулся капитан. – Так сказать, зачем отпускать живого свидетеля? Не переживайте и обратитесь к логике. Ну, на кой черт мне о вас руки марать, если я не собираюсь здесь оставаться и не вернусь сюда! Мы больше никогда с вами не встретимся. А вы, вы же дружите с местными рыбаками? Ну, вот кто-то когда-то, может, и сжалится и переправит вас в Скандинавию. Согласитесь, это ведь шанс воссоединиться со своей семьей и встретить свой последний час в постели в окружении семьи, а не в яме с номерочком!

Взгляд Литвяка был красноречивым и откровенным. Взгляд подонка всюду одинаков, в любой точке земного шара. И он смотрит оценивающе, подозрительно. И согласиться сразу – значит усилить недоверие к себе. Сразу соглашаются сильные, решительные люди. А Белецкому хотелось, чтобы Литвяк видел в нем растоптанного жизнью, раздавленного обстоятельствами человека, слизняка под ногами. Оторвавшись от решетки, Сергей Иннокентьевич, шаркая ногами, вернулся к своей лежанке, остановился, стиснув голову руками. Он постоял, ссутулившись, опустив голову, потом тихо застонал.

– Ну? – сурово прикрикнул Литвяк.

– Я согласен, – отозвался слабым голосом Белецкий.

– Плохо слышу? – еще повысил голос капитан.

– Согласен, – уронив руки, ответил Белецкий и повернулся, глядя пустыми глазами на капитана.

Замок щелкнул. Литвяк, продолжая победно ухмыляться, стал снимать замок с решетки. Двое помощников уполномоченного оживились, приготовив оружие и наведя его на Белецкого. Они тихо обменялись несколькими словами, и бывший моряк уловил сказанное на немецком слово «gut». Теперь все становилось на свои места. Понятно, куда исчез Литвяк, когда участковый и Шелестов ломали голову, что делать с бандой, которая вот-вот нападет на поселок, теперь понятно, откуда здесь немцы, и понятно, зачем Литвяку срочно нужны фамильные драгоценности Белецких. Скрыться с ними в стане врага. Предатель. Плевать на большевиков, но то, что этот человек предал Родину, свой народ, это было низко!

– Ну, где ваши сокровища? – осведомился Литвяк, перестав ухмыляться. – Предупреждаю, что юлить я вам не позволю и мотать меня по тундре тоже. Называете место, мы едем туда, вы передаете мне драгоценности – и на этом расстаемся. Итак?

– Нужно ехать. Индигская губа…

– Место! Конкретно! – прикрикнул Литвяк.

– Я могу только показать. Как я объясню вам отсюда? – Белецкий пожал плечами, продолжая прислушиваться к звукам на улице. Точнее, к тишине. И за окном никакого движения. А двери здесь у Игнатова толстые. С войлочным утеплением.

Литвяк кивнул немцам, чтобы выводили пленника, а сам повернулся, чтобы еще раз осмотреть комнату. И тогда Белецкий решил действовать. Ему не было страшно, скорее, он даже уверен был, что его убьют в процессе этой схватки. И осознание, что смерть неизбежна и нет смысла осторожничать и беречься, помогли бывшему морскому офицеру и опытному в прошлом воину действовать решительно. Схватив за ствол автомат немца, который был справа, Белецкий рванул его вверх, выкручивая из рук противника. Одновременно он ударил его ногой под пятки, заставляя потерять равновесие. Немец не успел опомниться, как этот странный, весь сникший и безвольный русский завладел его автоматом и круто развернулся на одном месте.

Теперь все зависело от быстроты и точности движений. И Белецкий остро почувствовал, что он уже не тот, что боец из него уже плохой, нет реакции, мышцы ослабли. Но думать об этом и убеждать себя в подобных оценках – значило умереть сейчас же и здесь. Белецкий хорошо знал, что воля к победе, горячее желание победить порой выше и важнее, чем любое боевое мастерство. Он ударил обезоруженного противника пистолетной рукояткой «шмайсера» в зубы, развернулся на месте и, дав две короткие очереди сначала в Литвяка, потом почти в упор во второго немца, тут же, в несколько шагов достигнув окна, прыгнул головой вперед, вынося своим телом и старенькую оконную раму, и запыленное стекло.

Сергей Иннокентьевич хорошо помнил расположение домов на этой улице. Когда его приводили сюда, он успел осмотреться, а потом, лежа в темноте за решеткой, не раз прикидывал варианты и направление побега. И теперь он хорошо представлял, где могут быть другие враги, если они есть, и каким путем можно миновать открытое пространство и скрыться от преследователей. А преследовать его будут, еще как будут. Не зря банда сюда пожаловала, не нужны ей свидетели предательства Литвяка. И сейчас, вывалившись из окна вместе с осколками стекла и обломками рамы, он сразу вскочил и, старясь не обращать внимания на ушибленное колено, бросился к забору.

Здесь между двумя домами был пустырь, заросший сливой и черемухой. Он выведет на огороды, а там, за ветхими строениями, можно скрыться, обойти поселок вокруг. Не важно, что будет потом, главное сейчас оторваться от врага, не дать себя убить. И Белецкий, перевалив свое тело через шаткий забор, упал в траву. Тут же две пули ударили в забор, раскалывая на щепки тонкие старые доски. Белецкий услышал резкие гортанные крики на чужом языке. Дикая ненависть вдруг всколыхнулась в груди. И моряк, повернув ствол автомата, дал две короткие очереди туда, где вот-вот могли показаться преследователи. Кто-то громко вскрикнул. То ли от неожиданности, то ли получив пулевое ранение.

Снова вскочив и добежав до угла сарая, Белецкий прижался спиной к дощатой стене и стал пятиться, крутя головой. Где-то на другом конце поселка заработал автомобильный мотор. Если это машина инкассаторов, значит, Шелестов в поселке, а если нет, то это бандиты и это звук их машины. Эх, повредить им машину, а без нее они далеко не уйдут. Обязательно прибудет сюда армейское подразделение. Не может такого быть, чтобы не прибыло. «Мне-то не продержаться столько, но машину я им подобью», – с грустной усмешкой подумал Белецкий. Судя по крикам, немцы пытались его обойти с двух сторон. Времени на раздумье не было.

И сердце снова билось, и грудь наполнялась воздухом. И сладкое волнение переполняло. Он снова занят делом, он сражается с врагом за Родину! Такие ощущения Сергей Иннокентьевич не испытывал уже очень много лет. И испытывать их было приятно, до боли приятно. Хотелось бежать, стрелять и умереть в бою. Это какой-то нездоровый азарт, это эйфория боя, смертельного боя. И Белецкий упивался этой эйфорией. Пробежав около сотни метров, он упал на камни, тяжело дыша. Все-таки отсутствие регулярных тренировок, возраст дают о себе знать. Но немцы его потеряли, значит, может еще воевать лейтенант флота российского Сергей Белецкий. Сможет он еще напакостить германцам.