Прощание славянки

Как считал Сазонов не только лучшим, но, возможно, и единственным средством для этого было вызвать такое заявление со стороны английского правительства.

Вся Европа прекрасно помнила то впечатление, которое произвела речь Л. Джорджа на Германию в 1911 году.

Тогда, вследствие агадирского инцидента Европа, тоже оказалась накануне всеобщей войны. Однако хватило всего одного решительного заявления британского правительства о его солидарности с Францией, чтобы разогнать грозовые тучи.

Российский министр иностранных дел даже не сомневался в том, что если бы подобное заявление о солидарности держав Тройственного согласия в вопросе об австро-сербском споре было своевременно сделано от лица правительства Великобритании, то из Берлина вместо призыва к конфликту раздались бы куда более умеренные советы.

Утром он получил донсение от Бенкендорфа, в котором тот сообщал о своих впечатлениях от позиции английской дипломатии.

«Хотя я не могу представить вам, – писал он Сазонову, – никакого формального заверения в военном сотрудничестве Англии, я не наблюдал ни одного симптома ни со стороны Грея, ни со стороны короля, ни со стороны кого-либо из лиц, пользующихся влиянием, указывающего на то, что Англия серьёзно считается с возможностью остаться нейтральной.

Мои наблюдения приводят к определённому впечатлению обратного порядка».

Очевидно, не связывая себя окончательно, английская дипломатия стремилась внушить смелость России и Франции.

Грей предлагал через Лихновского, чтобы Германия воздействовала на Вену в духе умеренности.

Он настаивал, чтобы Австро-Венгрия удовлетворилась сербским ответом на австрийский ультиматум. Но так и не дал немцам прямого ответа на вопрос, будет ли Англия воевать против Германии.

Именно поэтому Сазонов во время своей первой встречи 25 июля с английским послом, сэром Д. Бьюкененом, в промежутке времени между вручением австрийского ультиматума и получением ответа, попытался убедить его в необходимости разъяснить в Лондоне российскую точку зрения на конфликт и получить согласие его правительства на решительный шаг.

Беседа с британским послом проходила в присутствии его французского коллеги М.Палеолога, энергично поддерживавшего доводы русского министра.

Сазонов сразу сказал послу, что предпринятый Веной шаг предвещал войну.

Затем он сообщил, что Сербия собирается обратиться к державам за поддержкой.

Как считал сам Сазонов, такое обращение было бы полезно. Поскольку обязательства, принятые на себя Сербией в 1908 году относительно соблюдения добрососедских отношений с Австро-Венгрией и о которых было упомянуто в ультиматуме 23 июля, были приняты перед державами, а не перед одною Австрией.

Если бы Сербия обратилась к державам, Россия готова была бы остаться в стороне, передав вопрос в руки Англии, Франции, Германии и Италии.

Казалось также возможным, что помимо этого обращения к державам Сербия предложила бы подвергнуть свой спор третейскому суду.

– Россия, – говорил министр, – не имеет никаких воинственных намерений, и она никогда не предпримет ничего, пока ее к этому не принудят. Действия Австро-Венгрии направлены столько же против России, сколько против Сербии и имеют своей целью уничтожение нынешнего статус-кво на Балканах и установление там своей гегемонии…

Сазонов замолчал.

Молчал и Бьюкеннен.

Поймав его все понимающий взгляд, Сазонов вдруг почувствовал, что он ломится в открытую дверь.

Да и что такое посол?

Обыкновенный посредник, и не ему решать столь сложные вопросы войны и мира.

В Англии и без посла прекрасно понимали всю сложность ситуации.

Понимали и молчали.

По каким-то ведомым только Лондону причинам.

– Хорошо, – нарушил затянувшееся молчание Сазонов. – Оставим этот разговор, но я хочу повторить, что если Англия именно сейчас, пока еще не поздно, займет твердую позицию рядом с Россией и Францией, никакой войны не будет. В противном случае прольются реки крови, поскольку, судя по поведению Германии, она рассчитывае на нейтралитет Англии, а Англия все равно примет участие в войне. И сейчас надо оказывать давление не на Вену, а на Берлин, поскольку только он может сдержать Австрии. Что же касается России, – подвел черту под разговором министр, – то она не может позволить Австро-Венгрии раздавить Сербию и стать первенствующей державой на Балканах. Если Франция окажет нам свою поддержку, а она нам ее окажет, мы не отступим перед риском войны…

В своих воспоминаниях Асквит объяснил положение, занятое его правительством.

По его словам все дело было в том, что Лондону «не было дано серьезного доказательства, что угрожающее или хотя бы только непримиримое со стороны Великобритании положение привело бы к тому, что Германия и Австро-Венгрия сошли бы с пути, на который они стали».

Можно подумать, что бывший преьмер раз и навсегда забыл, к чему привело вмешательство английского правительства в спор между Германией и Францией в 1911 году, по характеру своему не менее опасный для европейского мира, чем австро-сербское столкновение в 1914 году.

Что признавали, кстати говоря, даже такие, не чуждые некоторому шовинизму, германские государственные деятели, как адмирал Тирпиц.

– Именно английское вмешательство, – считал адмирал, – привело Германию к дипломатическому поражению…

Можно было ожидать, что такой удачный прецедент должен был бы иметь больший вес в глазах г-на Асквита в силу

Если же вспомнить то значение, которое англичане придавали прецедентам во всех областях политической жизни своей страны, то вряд ли Асквит не понимал всей значимости позиции своего правительства.

К тому же, Бетман-Гольвег не предвидел вступления Англии в войну с Германией.

Из знаменитого донесения английского посла в Берлине, сэра Эдуарда Гошена, в котором он описывает объявление войны Англией Германии вслед за нарушением ею бельгийского нейтралитета, видно, какой страшной неожиданностью оно явилось для германского канцлера.

– Я, – продолжал Сазонов, – нисколько не сомневаюсь, что Австро-Венгрия не действовала бы таким вызывающим образом, если бы не имела согласия Германии. И я очень хотел бы надеяться на то, что королевское правительство не замедлит заявить о своей солидарности с Россией и Францией…

Однако Бьюкенен не был настроен столь оптимистично в отношении своего правительства.

– У нас нет интересов в Сербии, – сказал он, тщательно взвешивая каждое слово, – и именно поэтому английское общественное мнение никогда не допустит войну из-за этой страны!

– А не забывает ли английское общественное мнение, – возразил Сазонов, – что сейчас речь идет не о ее интересах в Сербии, а об общеевропейском интересе, так как сербский вопрос является не только вопросом балканским, но и европейским? Как мне кажется, Великобритания не имеет права отстраняться от разрешения задач, выдвигаемых в связи с сербским конфликтом Австрией. Неужели вы не понимаете, – несколько повысил голос Сазонов, – что если война разразится, то Англия будет в нее вовлечена! Более того, не встав сразу на сторону России и Франции, Англия сделает войну еще более вероятной?

Посол обещал принять к сведению заявление министра иностранных дел России.

Сазонов, понимая, что не добьется от англичанина никакой конкретики, пожал плечами.

– Если вы не сделаете этого, – холодно сказал он, – то будут пролиты реки крови, и англичане, как и все мы, будут плавать по этим рекам!

Воздержание английского правительства от решительного выступления в эту полную тревоги минуту было не понято ни в России, ни во Франции.

Тем более, что все видели, какие Англия прилагала усилия, чтобы предупредить возникновение европейской войны.

Да и министр иностранных дел, сэр Грей всю жизнь считался убежденным пацифистом.

Посла Германии Пурталеса Сазонов принял не в самом лучшем состоянии духа.

Он уже начинал понимать, что все разговоры бессмысленны, и запущенный маховик войны уже не удаться остановить.

Тем не менее, он почти полтора часа уговаривал Пурталеса побудить Берлин к миротворчеству.

В отличе от англичанина, Пурталес не отделывался общими рассуждениями о вреде войны и пользе мира, а пообещал принять все зависящие от него меры.