Социализм с русским лицом

Вот, к слову сказать, артель и была вполне социалистической организацией. Она представляла собой высокоэффективную хозяйственную организацию, члены которой всегда получали огромный материальный стимул к хорошей работе – великолепные заработки. Они во много раз превышали заработки наемных рабочих – и государственных, и «частных». Общественная собственность отрицает присвоение прибавочной стоимости одним лицом, частью хозяйственного коллектива или государством. Доходы распределяются между всеми его представителями, но не уравнительно, а, так сказать, иерархически, в соответствии с конкретным положением работника. Следовательно, заработок работника коллективного предприятия намного выше заработка наемника – к обычной заработной плате добавляется еще и часть предполагаемой прибавочной стоимости, благодаря чему и возникает мощный стимул к труду.

Дореволюционные артельные рабочие всегда выигрывали по сравнению с работниками частных и государственных предприятий. Например, зарплата ярославских строителей, артельно работающих в Петербурге, составляла примерно 400–500 руб. в год (вторая половина XIX в.), тогда как работающие по найму зарабатывали не более 80 руб. Подобная оплата труда способствовала значительному снижению себестоимости. Так, артель Нижнетурьинского завода поставляла казне ударные трубки по 38 коп. – ранее государство было вынуждено платить за них по рублю. Другая артель взяла подряд на 25 тыс. руб., за который частные собственники просили 80 тыс. руб.

Артель достигала эффективности сугубо материальных отношении, но не предавала забвению и отношения духовные, особо акцентируя внимание на трудовой солидарности и братолюбии. Замечательный русский экономист М. Берви-Флеровский писал: «Русский работник не может жить без артели, везде, где работает несколько человек, составляется и артель: причем они не преследуют цель наживы. Главное – потребность общения… Отношение между капиталистом и работником холодное, оно основано на одном расчете… Артельная жизнь, не слишком строгий расчет, где иногда место денежного вознаграждения занимает уважение – вот его настоящая сфера; работник при этом не теряет ни своей индивидуальности, ни достоинства, заслугу трудно оценить на деньги – он для артели сделает из уважения, артель ему за это отплатит почетом».

Артельная этика побуждала каждого рабочего считать свое предприятие действительно своим, чувствовать себя полноценным хозяином, жизненно важной «частью» единого организма.

Вообще, настоящие артели были своеобразными священными общинами, ибо их деятельность строилась на основе православного отношения к окружающему миру. Такая артель имела особое место для решения всех общих вопросов – оно располагалось у иконы (у образа). Неявка считалась прогулом, даже если работник не терял ни минуты собственно рабочего времени.

Вот бы что нужно было поддерживать русскому правительству! Но, увы, оно уцепилось за все эти банки и биржи. Зато большевики как раз и предложили российским рабочим нечто среднее между казенным заводом и артелью – предприятие, находящееся в государственной и в то же время в общенародной собственности.

На первых порах элементы общенародной собственности, действительно, присутствовали – возьмем для примера хотя бы рабочий контроль, осуществляемый фабрично-заводскими комитетами. Но очень скоро рабочее самоуправление свернули, передав все в руки государства. Рабочих серьезно «подставили», однако дело свое они сделали, выгнав буржуазию и утвердив диктатуру бюрократии. Но даже и этой бюрократии они подчинялись без какого-либо серьезного протеста. Все же – не буржуи!

Это, кстати, снова доказывает, что капитализм в России почти не утвердился. Он не сумел создать настоящей буржуазии и настоящего же пролетариата. Пролетарии никогда не осуществляют антикапиталистических революций, ибо составляют вместе с буржуазией некое единство. Да, они могут серьезно ссориться, обмениваясь «любезностями» в виде забастовок и локаутов. Но это из серии – милые бранятся, только тешатся. Рабочий класс никогда и не думал свергать буржуазию, что блестяще доказала история Запада. Там были сильные коммунистические партии (итальянская КП в 70-е годы получала более трети голосов на выборах), однако они нигде не победили. Напротив, большинство коммунистов, в конце концов, отказались от ленинизма, перейдя на позиции еврокоммунизма (левая версия социал-демократии). Причем, что характерно, те же самые итальянские коммунисты прибавили к себе «евро» еще до крушения СССР.

Собственно говоря, а почему рабочие должны были выступать против буржуазии? Разве рабовладельческий строй пал в результате восстания рабов? Нет, он был подорван развитием новых, феодальных отношений. И место рабовладельцев заняли феодалы.

И феодализм ведь тоже не был сокрушен «угнетенным» классом крестьян. Его сокрушили буржуа.

Так почему же капитализм должен был пасть в результате рабочей революции? Ведь сами же марксисты учили, что в любой формации существует два основных класса. Один господствует, а другой – подчиняется. Зачем же основному классу рушить основу?

И европейский рабочий эту самую основу не сокрушал. А в России – да, поднялся против буржуазии. Почему? Да потому, что рабочий класс в России был наполовину крестьянским. Большинство рабочих были таковыми лишь в первом поколении. Многие отличались теснейшей связью с деревней, с аграрным хозяйством. И психология рабочих была тоже во многом крестьянской.

Историк Б. Н. Миронов пишет: «В дореформенное время свыше 90 % рабочих рекрутировались из крестьян, не терявших связи с землей и сельским хозяйством, накануне революции 1917 г. – около 50 %. Вплоть до 1917 г. около 90 % рабочих принадлежали к крестьянскому сословию. Огромное число рабочих были отходниками. Крестьянское происхождение обнаруживалось во всем: в организации рабочих коллективов, в обычаях и ритуалах, в неуважении к собственности, в отношении к буржуазии как к паразитам, в монархизме, в склонности к стихийным разрушительным бунтам, в негативном отношение к интеллигенции и либеральному движению и т. д. В рабочей среде было много крестьянских обычаев».

Попав на фабрику и завод, вчерашние крестьяне не отказались от своего крестьянства. Но при этом они еще и научились работать в условиях жесткой фабрично-заводской дисциплины. Мужик-селянин получил навыки существования в больших, сплоченных коллективах. А те, кто не попал на завод, получили эти навыки в годы мировой войны. Поэтому городской рабочий был не совсем рабочим, а солдат-крестьянин был уже не совсем крестьянином. В России сложилась какая-то новая общность, в которой соединились черты рабочего, крестьянина и солдата. Именно эта общность и осуществила, под руководством радикальной интеллигенции социалистическую революцию.

По сути, это была новая крестьянская война (не случайно Ленина назвали «Пугачевым с дипломом»). Но только ее вожди и участники взяли на вооружение выдающиеся достижения Запада – рационалистическую идеологию и партийную организацию. Ленину и его команде удалось соединить эти западные новшества и крестьянскую стихию, в результате чего он сумел одолеть прозападный капитализм. Но будь в России настоящий рабочий класс, сумевший сбросить «груз» крестьянской психологии, то у Ленина ничего бы не вышло. Он так и остался бы мечтателем-радикалом.

Все это позволяет лучше понять – какой же социализм построили большевики. Это был социализм «феодальный», точнее – патриархально-монархический. Ведь крестьянские войны никогда не были направлены против монархии. Тот же самый Пугачев объявил себя царем. Вот и в красной России было установлено нечто вроде монархии – при Сталине. А место дворян заняла партийно-государственная номенклатура. И новый «царь» – Сталин – был обеспокоен ее олигархическими устремлениями, решительно противостоя «партийному боярству».

Кстати, о монархии и монархистах. Мы немного подзабыли о консерваторах, а, между тем, их взгляд на рабочий вопрос достаточно интересен. Иногда они даже попадали, что называется, в десяточку. И в любом случае – признавали необходимость социальной защиты рабочих.

Редактор «Московских ведомостей» В. А. Грингмут в своем знаменитом «Руководстве черносотенца-монархиста» выразил это четко и кратко: «Положение рабочих, так же, как и других классов населения, нуждается в различных улучшениях…»

Часто националисты доходили до констатации чуть ли не катастрофического положения пролетариев, сопрягая ее с нравственным потрясением. «Мне не раз приходилось рассматривать детей в рабочих слободках, ютящихся вблизи больших заводов и фабрик, – писал И. А. Родионов. – Боже мой, какое болезненно гнетущее впечатление выносится из этих невольных наблюдений!..Боже мой, это не дети, а тронутые морозом и подточенные червем, на маленьких стебельках, наполовину увядшие цветы. Они малы, слабы, бескровны, почти все с какими-нибудь органическими недостатками».

Тихомиров видел связь между улучшением материального благосостояния рабочих и осознанием ими необходимости служения русским православно-монархическим идеалам.

Согласно ему рабочий, в отличие от сельского жителя, имеет больше возможностей для приобщения к достижениям городской цивилизации, среди которых выделяется просвещенность и вытекающее из нее умение сознательно формулировать свою политическую позицию. Однако рабочий находится в тисках эксплуатации, не позволяющей ему воспользоваться этими благами в должной мере. Поэтому, рассуждал бывший народник Тихомиров, надо смягчить эксплуатацию, дав рабочему достаточно времени, чтобы он мог стать «сознательным борцом за русские идеалы».

Тихомиров предупреждал, что рабочий класс только тогда перестанет слушать революционную пропаганду, когда будут ликвидированы все ненормальные условия его жизни. В противном случае попытки монархистов отвратить рабочих от революции окончатся провалом. Говоря о самой пропаганде, Тихомиров задавался вопросом: «Мыслимо ли противостоять ей одной традицией, да привычкой, которые, впрочем, подрываются сильнее всего в городе».

Плотно занимающийся хозяйственными вопросами Воронов указывал на сугубо экономический аспект проблемы: «Плохо оплачиваемый, слаборазвитый рабочий не проявляет ни надлежащего внимания, ни необходимой интенсивности в работе». Он ставил успехи промышленного развития в прямую зависимость от повышения благосостояния трудящихся и порицал предпринимателей за «недостаточное понимание таких простых вещей».

Воронов еще в 1897 году сделал специальный доклад на Всероссийском торгово-промышленном съезде, в котором настоятельно убеждал русских хозяйственников способствовать развитию страхования рабочих.

Подобные воззрения нашли свое отражение в программных документах многих монархических организаций.

Так, Русское народное общество «За Веру, Царя и Отечество» потребовало пересмотреть трудовое законодательство в соответствии с «местными особенностями…и началами, принятыми в этой области в наиболее просвещенных промышленных государствах». Его идеологи говорили об ограничении рабочего времени для женщин и детей.

В своей избирательной программе 1906 года Союз русского народа пообещал, что он будет содействовать рабочим в «возможном сокращении рабочего дня», «государственном страховании рабочих на случай смерти, увечий, болезни и старости», «упорядочении условий труда».

Проблематика защиты рабочих интересов более детально разрабатывалась на некоторых объединенных съездах монархических движений.

Например, Четвертый Всероссийский съезд Объединенного русского народа (1908 год) высказался за всемерное развитие помощи рабочим, потерявшим трудоспособность вследствие вредных условий труда. Делегаты призвали создать эффективную систему правительственного наблюдения за справедливой оценкой рабочего труда «сообразно с временем, характером работы, развитием рабочего… местными и временными условиями». Кроме того, они предложили создать особый рабочий съезд «для обсуждения исключительно экономических условий жизни и труда…».

Московский Съезд русских людей (1910 год) поддерживал требования страхования рабочих от увечий, преждевременного истощения и смерти. Для этих целей делегаты предложили создать особый страховой фонд, состоящий из средств государства, работодателей и рабочих. Его участники потребовали жестко контролировать устройство фабрично-заводских и жилищных (для рабочих) зданий. Под строгий контроль предполагалось взять и магазины на производстве.

Участники съезда считали, что при каждом промышленном предприятии следует создать общеобразовательную и специально-профессиональную школу. На фабриках и заводах нужно организовать широкое распространение общеобразовательных и технических курсов, библиотек, специальной литературы. Кроме того, на производстве «должны быть приняты все меры к искоренению не только жестокого, но и грубого обращения с детьми».

Это, впрочем, только социал-реформистские требования. Между тем, для полноты картины нужно рассмотреть патриархальные положения «рабочей платформы» съезда.

Московский Съезд русских людей выступил за установление церковной опеки над рабочими. Он призвал развивать религиозное обучение в фабрично-заводских школах, создавать особые приходы для рабочего населения и активнее бороться с просоциалистическими сектами (имеющими влияние на пролетариат). Кроме того, предлагалось обеспечить рабочих церковной литературой. Делегаты съезда в своем коллективном постановлении отмечали: «…Христианское государство не может ни на одну минуту забывать о том, что человек живет не для стяжания одного лишь материального прибытка… но что он должен жить жизнью духа…» Они особенно возмущались желанием некоторых «прагматиков»-предпринимателей уменьшить количество праздников за счет увеличения количества рабочего времени. «…Не пришлось бы, – предостерегали участники съезда, – увеличивать и быстроту приближения человека к положению машины и рабочего животного».

Подобные вопросы поднимались и до того, как монархическое движение сформировалось. В 1902 году консерватор В. Успенский в журнале «Гражданин» обращал внимание на «ненормальные условия фабричной жизни, при которых рабочему люду приходится, вопреки зову Церкви, входя в сделку с совестью… променивать Церковь на фабрику, и в погоне за куском хлеба, проводить в стенах последней те дни, что должны принадлежать… всецело душе». Он считал ненормальным предоставление рабочим всего лишь двух дней для подготовки к Таинству Причастия (перед Пасхой). «Натура… рабочих, – уверял Успенский, – всем существом тяготит к Церкви…» Необходимо лишь дать им материальную возможность осуществить полноту духовной реализации.

Даже «пролиберальный» Всероссийский национальный союз разделял религиозно-патриархальный подход к «самому прогрессивному» классу. Касаясь его социального положения, московские идеологи организации определяли: «…Праздничный отдых должен свято соблюдаться».

Консерваторы почти дошли до идеи создания православного рабочего движения. Им оставался еще один шаг до того, что придать религиозную мотивацию прорыву в индустриальное общество. Индустриализация могла бы проходить в условиях религиозного подъема и восприниматься как некая сакральная обязанность укреплять Православную Империю. К слову, о такой возможности очень ярко написал Дмитрий Галковский: «Высшая форма русского труда – труд религиозный, монашеский. Это единственный вид «второстепенного», но вполне сообразного труда, именно труда-послушания… Историки недоумевают. Русский рабочий в начале века зарабатывал примерно столько же, сколько и западноевропейский (например: донецкий шахтер в 1904 г. в день 3,6 франка, бельгийский – 3,9). Откуда же беспорядки, злоба? Ведь не в одной же провокации все дело. Да русские на заводах могли бы вообще бесплатно работать, если бы индустриализацию проводили люди, знающие Россию. Как пошли бы на конвейер с иконами да хоругвями, с песнями.… И ничего странного, в Японии, по другим причинам, в ином качестве, но сходно поступили… Да и в России, только уже вывернутой, советской, как опошление…».

Но эта возможность была упущена – опять-таки все испортил сверхконсерватизм.

Весьма любопытными были национал-консервативные проекты «оземеливания» российского пролетариата. Так, участники Московского съезда русских людей решили: «Государство первейшей своей заботой должно поставить предотвращение возможности превращения всего русского рабочего класса в безземельный пролетариат». Делегаты высказали обеспокоенность стремительным ростом числа рабочих, не имеющих своего земельного участка и настаивали на оземеливании индустриальных рабочих.

Союз «Белое знамя» ставил благосостояние рабочих в зависимость от благосостояния деревни. Его идеологи утверждали, что богатая и сытая деревня «перестанет высылать на фабричный рынок массу конкурентов», и это поднимет заработную плату естественным путем, а кроме того, сократит продолжительность рабочего времени.

Но и здесь не было какой-то «искры», способной увлечь широкие массы. К тому же все требования защитить интересы рабочих зачастую сопровождались весьма существенными оговорками. К примеру, Царско-народное русское общество решительно отвергло возможность введения восьмичасового рабочего дня. Составители его программы определяли необходимую продолжительность рабочего времени наличным ростом производительности труда. Ссылаясь на страны Западной Европы (конкретно – Францию, где средняя величина рабочего времени составляла тогда 11–12 часов), они рассматривали большое количество трудовых часов как необходимость чисто экономического порядка. Идеологи общества считали, что их уменьшение неизбежно вызовет снижение производительности труда и, соответственно, приведет к вздорожанию продуктов фабрично-заводского производства. «Это будет налог в пользу фабрично-заводских рабочих, – предостерегали они, – и взиматься этот налог будет со всех классов населения, в том числе и с крестьянина, который не справляется о числе часов в рабочем дне, а работает по 20 часов в сутки…»

Прослеживаются вполне понятные опасения по поводу возможного роста иждивенческих настроений в социальных низах. Причем в ряде случаев данные настроения ставились в связь с настроениями революционными.

Журнал «Деятель» во время революции 1905–1907 годов яростно нападал на петербургское общество, снабжающее продовольствием бастующих пролетариев: «И это в то время, когда в том же Петербурге ходят с протянутой рукой искалеченные, изболевшиеся, вконец обездоленные наши солдаты и матросы, которые муки нечеловеческие терпели… когда петербургские рабочие отказывались работать на военных заводах, вырывая у «буржуазного правительства» и с голодного народа, себе всякие вольности». Журнал был уверен, что, поощряя этих «тунеядцев», правительство поощряет страшное социальное зло, ведущее к анархии и крамоле.

Забастовщиков монархисты вообще критиковали очень и очень жестко, посвятив данной критике немало брошюр и статей. Они пытались доказать, что забастовки невыгодны подавляющему большинству российского общества, в том числе и самим рабочим.

Монархисты уверенно заявляли – забастовки ущемляют интересы потребителя. Именно на него промышленные предприниматели и перекладывают свои убытки, получающиеся в результате уступок рабочим. При этом крупный капитал, по мнению монархистов, никакого ущерба не несет, ибо потери от забастовки компенсируются повышением цен. Помимо того, крупные капиталисты еще и повышают цены – выше того уровня, который необходим для компенсации. Они уверены – «забастовка все спишет».

Националист Л. А. Сахарнов в 1906 году писал: «…При появлении стачек и забастовок, все крупные мануфактуры, без всяких еще союзов получили за истекший год, как видно из отчетов, основательные барыши; а пострадал мелкий промышленник».

Приводились и конкретные примеры. По данным журнала «Прямой путь», после забастовки 1913 года цены на нефть и ее продукты поднялись до невозможного. Повышение, однако, этим не ограничилось и пошло по «цепочке», что выразилось во вздорожании фабричного топлива, увеличении стоимости фрахта.

Монархист В. Новгородцев называл конкретные цифры потерь со стороны рабочих-металлистов, взятые из доклада их профсоюза. В 1902 году благодаря забастовочной борьбе зарплата металлистов выросла (в среднем) на 19 %. Однако, за это же время стоимость жизни рабочего повысилась на 23–25 %, то есть в итоге рабочие потеряли от 4 до 6 %.

А вот И. Соболев подметил, что во время забастовок, когда рабочие не трудятся, зачастую возникает и растет их задолженность. Последующее получение требуемой прибавки (если оно вообще происходит) компенсирует только сам долг, но не увеличивает достаток.

Националистическая газета «Вече» подошла к проблеме забастовок с социально-нравственной стороны, осветив такое явление, как рост пьянства, неизбежный в случае прекращения работ. Само пьянство неизбежно ведет к перекладыванию любого излишка в карман трактирщика и т. п. «благодетелей».

Некоторые консерваторы даже упрекали забастовщиков и стоящие за ними левые силы в тайном сговоре с крупным капиталом или некоторыми его представителями, использующими социальный протест для осуществления олигархических намерений.