Амурская сага

Поселение на Оби было невелико. К семнадцатому веку отряды казаков на реке, у татар звавшейся Омар, добили хана Кучума, представлявшего когда-то Великую Татарию. С основанием русских острогов появились крестьянские поселения, с которых началось освоение приобских земель, а к началу двадцатого века сюда хлынул поток малоземельных крестьян. Первое русское село Кривощёково находилось на левом берегу реки, через него позже прошла Великая Сибирская магистраль, положив начало Ново-Николаевску.

Пока сельские врачи возились с раненым, переселенцы готовились к дальнейшему походу, закупали продукты, медицинские средства и бинты. Подковали лошадей, у которых сбились подковы. Стало известно, что ближе к восточной местности можно наткнуться на разбойничьи группы из беглых осужденных и каторжников. Для защиты от худых людей некоторые семейства приобрели охотничьи ружья. Иван и Давид, посоветовавшись с отцом, купили «крымку» – старинное ружье времен Крымской войны, рассверленное под двенадцатый калибр и имевшее боевой штуцер с откидным бронзовым затвором. С этим ружьем большой убойной силы братья позже по амурской тайге ходили и на медведя.

Время неумолимо подгоняло путешественников, ведь остановка затянулась на неделю, а лето уже готовилось к сдаче своих полномочий. Василий Трофимович уговорил медицинское начальство выписать Николая, раны которого только начали затягиваться, досрочно. Медики и сами понимали, что обоз не может задерживаться, и со всякими напутствиями и лекарствами отпустили больного восвояси. На собрании обоза, в совете которого состоял Василий Трофимович, решили всем семьям приобрести ружья и установить ночное дежурство по охране лагеря. На охрану отряжалась молодежь, умевшая обращаться с оружием. На призыв встать с ружьем для общественной безопасности откликнулись и некоторые девушки не робкого десятка.

А по широким просторам до самой линии горизонта волновался ковыль – дикорастущий злак с длинными узкими листьями, его серебристые метелки украшали однообразный пейзаж. Из метелок иногда готовили кисти, хвостики которых обколачивали молотком для ровности и гладкости побелки стен. Заменить бы те дикоросы на хлебные поля с налитыми золотистыми колосьями, и с голодными кошмарами можно было расстаться навсегда. Будет так или не будет, но затем и шел упрямый караван на восток, навстречу восходящему солнцу. А пока по степям свободно бродили непуганые стада диких коз, которых устраивал дикий злак; диковинные дрофы – птицы с длинными шеями и сильными ногами, родственные журавлю. Мяса хватало вдосталь, да и лошади по сухим неразбитым дорогам двигались легко и сноровисто.

Красноярск располагался на красивом возвышении. Енисей, рвущийся к океану с горных скатов, перед городом раздваивался двумя протоками, образуя гряду живописных островов. На левом берегу вершина горы Чёрная сопка отливала на солнце темной яшмой. Близ дороги Афонтов яр горел красным песчаником, надоумив основателей назвать город по той яркой природной достопримечательности. Обоз тянулся по улицам с деревянными тротуарами. Город хорошо спланирован, опрятен и с большим центральным парком. А как вышли обозники к Рождественскому собору, так обомлели от видения, шапки и картузы поснимали с голов, истово крестясь и кланяясь. Величав и божественен был собор, хранящий икону Рождества Богородицы; такого боголепия не доводилось видеть раньше.

В августе подошли к Иркутской губернии – опорному краю империи на востоке. Снова тайга, но оказалось, что тайга тайге рознь. Эта, открывшаяся путникам на просторах Восточной Сибири, дышала иной жизнью, где все было величественно и по-настоящему, сурово и одновременно приглядно. Опять малопроезжие дороги, гористые и затерянные в складках местности, то с крутыми спусками, где только держись, чтобы не понесло под уклон, а то с затяжными подъемами, которые надрывали и выматывали силы людей и животных. Эта местность глубоко впала в сознание Антона Павловича Чехова в его путешествии на Сахалин: «От Красноярска до Иркутска всплошную тянется тайга. Что и кто в тайге, неизвестно никому… Даже жутко делается».

Другой приметой тамошних мест стали частые встречи с партиями колодников, которых вели пешими этапами на каторгу или в знаменитые иркутские централы. Встречались и женские партии осужденных. Каторжники, закованные в кандалы, своей угрюмостью и отрешенностью, бренчанием цепей и неуклюжей походкой производили на переселенцев тягостное впечатление. Арестантские партии шли под конвоем омываемые дождями и обдуваемые ветрами, без всякого прикрытия от предстоящих холодов. В селеньях охранники назначали некоторых из арестантов для сбора милостынь, тем и существовали. Сибирь была большой тюрьмой и местом ссылок. В девятнадцатом веке ссыльные составляли основной контингент сибирских переселенцев.

Глядя на арестантов, переселенцы ощущали себя едва ли не счастливыми людьми, ведь они имели главное – свободу распоряжаться судьбой, и не для них сооружен зловещий Александровский централ, что под Иркутском, о котором были наслышаны от местных жителей. Мрачное местечко, целый тюремный поселок для содержания уголовников. В двух корпусах одновременно томилось до тысячи заключенных, а по другим слухам, и все полторы. Двор был огражден кирпичными стенами с вышками для караула. Там же дома для администрации, казармы для конвойных, заезжий двор для чиновников, хозяйственные и другие постройки – и чего только не было для содержания заключенных… Невдалеке – бараки для освобожденных, которые зачислялись в рабочие команды. После появилась также пересыльная тюрьма для ссыльных, направляемых в более отдаленные уголки Сибири, откуда дальше некуда.

Удивительно, но неисправимые арестанты, отчаянные романтики и любители приключений, умудрялись вырваться из-под любой стражи, даже из Александровского централа. Сказывали, как одному из охранников среди ночи при сильном снегопаде явился образ во всем белом. Набожный охранник принял явившееся видение за ангела, спустившегося с небес вместе со снегом. Других объяснений кому-то оказаться в запретной и охраняемой зоне не могло быть. Пока стражник, позабыв обо всем на свете, крестился и молился во спасение души, от тюремной стены отделились еще два ангела, и тоже в белом! Такого нашествия белых посланцев от Бога бедняга вынести не смог и лишился чувств, предоставив «ангелам» возможность скрыться в неизвестном направлении. Наутро одну из тюремных камер обнаружили пустой, а вместе с ее обитателями исчезли белые простыни. По поднятой тревоге под стеной обнаружили подкоп, по которому «ангелы» покинули грешную тюремную землю.

* * *

По Московской столбовой дороге обоз вошел в Иркутск через Московские ворота. Первые повозки уже встали на свободном от застройки берегу Ангары, реки удивительной чистоты и красоты, а последние все еще тянулись вереницей под воротами. Такой реки досель ходокам не приходилось видеть. Уж как она переливалась глубинной зеленью да небесной синевой, то и глаз было не оторвать. А вода-то хрустальная да вкуса редкого, что не напиться, сколь ни пей. Оно и понятно, ведь по ангарскому руслу сливается не какая попало, а чистейшая байкальская вода. Здесь же в Ангару впадала другая река, Иркут, тоже не малая, истекающая из самой Монголии.

– Вот и славно, – утешались путники, – до монголов дошли, глядишь, и до Амура доберемся.

Обоз стоял на пустыре, на стыке рек Ангары и Иркута, где в середине семнадцатого века стоял отряд первопроходца Ивана Похабова. В челобитной государю он писал: «Ходил войною в зиме на Иркут-реку на братцких людей и на тынгусов… и взял в бою иркутцкого князца Нарея… и ясаку пять сороков шестнадцать соболей да лисицу бурую». В 1661 году Похабов поставил острог Иркутский, положив начало столице Восточной Сибири. Сегодня ту набережную не узнать, она облагорожена и возвеличена памятником с надписью: «Основателям Иркутска». «Иркутск превосходный город. Совсем Европа» – так отозвался о нем Антон Павлович Чехов в 1890 году.

На другой день на стоянку с большой свитой прибыл А. П. Игнатьев, генерал-губернатор Восточной Сибири, в состав которой входила территория от Енисейской губернии и до Охотского моря. Целый континент. Алексей Павлович с отеческой заботой отнесся к нуждам переселенцев и дал ряд поручений. При стечении народа отслужили праздничный молебен о благополучном прибытии каравана в город. Медики развернули при лагере медпункт и произвели осмотр всех нуждающихся. Городской думой оказана помощь в приобретении продуктов и обуви. Военный гарнизон разбил для лагеря палаточную баню. В казачьих мастерских отремонтировали телеги, а пришедшие в негодность заменили на новые пароконные повозки. Переселенческий департамент тоже не остался в долгу, оказав денежную помощь каждой семье. О таких дарах переселенцы и мечтать не могли.

Сверх всего генерал-губернатор наказал казачьему атаману выделить конный отряд для сопровождения и охраны обоза вплоть до Читинской губернии, где обоз готово было принять Забайкальское войско. Казаки и рады были послужить благому делу. С началом девятнадцатого века было сформировано Сибирское казачье войско, находившееся в постоянных походах и боевых действиях с азиатскими отрядами и кочевыми племенами. Казаки держали государевы границы, а пустые земли охранять было вроде ни к чему, вот и рады были пришлому обозу из Украины. Глядишь, и другие следом пойдут.

Стоянка в гостеприимном Иркутске затянулась; покой и воодушевление царили в сердцах украинских ходоков, славных потомков Запорожской Сечи. До чего же близко и по-людски приняли их русские собратья, совсем как своих! Значит, можно будет жить в дружбе и совместной помощи с амурским населением. Ну и с Богом тогда, в путь-дорогу. Вошли в Иркутск через Московские ворота, а вышли через Амурские, возведенные в 1858 году для встречи генерал-губернатора Муравьёва-Амурского, когда он с триумфом возвращался из Благовещенска после подписания Айгунского договора, по которому левый берег Амура отошел к России.

– Вот и ладно, стало быть, идем правильно, – переговаривались путники.

Июль отсчитывал последние деньки, когда караван вышел на байкальский берег, к устью Ангары, для погрузки на баржи. На истоке реки высился Шаман-камень, от которого к левому берегу тянулась каменистая гряда, сдерживающая слив байкальской воды. О местном поселке А. П. Чехов также отозвался весьма похвально: «Станция Лиственичная удивительно напоминает Ялту». В местном порту погрузились на четыре большие баржи, и транспортная флотилия, ведомая буксирами, тяжело отчалила от западного берега. Плыли на северо-восток.

Байкал – величайшее альпийское озеро (на берегах таких озер возвышаются крутые горы). Окружающие горы придают ему живописный и величественный вид. Частые бури волнуют и будоражат озеро, поднимая волны до семи футов, гребни которых так узки и остроконечны, что малые суда легко находят в них погибель. Плыли долго, ден пять. Баржи были перегружены, буксиры малосильны, а пассажиры, не покидавшие палубы, не могли налюбоваться Байкалом. У озера много древних названий. Тюркоязычное звучание означает: «бай» – «богатый, «куль» – «озеро». Вот и получилось «богатое озеро». В китайских хрониках упоминается «Бэйхай» – «северное море». У бурят-монголов – «Байгаал-далай» – «большой водоем». Последнему варианту придал современное звучание Курбат Иванов в 1643 году, когда пришел с отрядом казаков на берег озера.

Повидали переселенцы Сибирь-матушку, померили ее ногами, дошагали, шаг за шагом, до самой сердцевины, где раскинулось священное сибирское море. Триста тридцать три реки и речки на огромных просторах бережно собирают святую водицу и несут ее в Байкал, питают сибирский водный резервуар, откуда она сливается в Северный океан Ангарой, что по-бурятски означает «щель, расщелина».

– Уж скоро неделя, как плывем поперек Байкала. Тогда сколь он тянется длиной? – спросил Василий Трофимович матроса.

– Коли берегом, то до тыщи верст, а морем покороче будет.

«Байкал-то у них морем считается, – отметил для себя Василий Трофимович, – да так оно и есть. Сибирскому размаху вынь да положь собственное море. И такая красотища сокрыта от людей, – раздумывал он, – да оно и к лучшему, не затопчут, не споганят».

Причалили выше устья реки Селенги, в небольшом порту Оймур. Разгрузка затягивалась, так как причал был малопригодным, приходилось самим ставить деревянный настил для спуска подвод и грузов. В разгрузке хорошо помогали приставленные к обозу казаки. К ночевке поставили палатки, подаренные иркутским казачеством. От Байкала шли старым монгольским трактом вверх по Селенге, где с правой руки река, а с левой – непроходимый Баргузинский хребет, еще одно крутое явление природы, и снова сплошь тайга, нетронутая, дремучая, угрюмая. Что и говорить, места дикие, опасные, где и люд разбойный похаживал, и зверь всякий, вот где казачья охрана была незаменима, да и обозники запаслись оружием не зря. Дорога тоже под стать глухомани, с долгими подъемами и спусками, то каменистая, а то упиралась в болотистые поймы. Лошади, однако, шли резво, выдерживая единый караванный строй, словно благодарили за хороший отдых на иркутской стоянке. Если в какой-то подводе случалась заминка, то лошадь сама старалась занять свое место в обозе. Подгонять не надо.

Полегчало и Николаю, над ногой которого потрудились иркутские военные врачи. Швы были сняты, и Никола ехал верхом на молодой необъезженной лошади, купленной Василием Трофимовичем еще в Тюмени. Без происшествий дошли до Верхнеудинска, как назывался нынешний Улан-Удэ – столица Бурятии. За Верхнеудинском леса стояли настоящие: сосны смотрелись крепкими и раскидистыми. Затем горы разгладились, уступая место холмистым степям. Аборигены занимались рыболовством, скотоводством и охотой. Бесчисленные отары овец заполоняли речные луга, степи и склоны холмов. В этом краю мясного изобилия цены были такими низкими, что, глядя на них, переселенцы не верили своим глазам.

Мясо жарили, варили и солили впрок. Казалось, сама жизнь улыбается людям. Буряты – северный монгольский народ, говорящий на бурятском языке с монгольскими корнями. В десятом веке баргуты и другие народности смещались из Забайкалья на запад, и территория вокруг Байкала получила общее название Баргуджин-Токум. От того названия осталась река Баргузин, впадающая в Байкал. В годы монгольского нашествия началось вытеснение баргутов, их миграция и столкновения с тайшами, вождями сибирских племен. О тех временах напоминает название города Тайшет, что ныне в Иркутской области. История вокруг нас куда ни глянь. По Нерчинскому договору произошел раздел северной зоны монгольского влияния, Забайкалье вошло в состав России, тогда как прочая часть Монголии стала провинцией Китая. Отсеченная в Восточной Сибири, северная группа монголоидов стала называться бурятским народом. Тогда-то и появились на бурятских землях русские отряды.

Обоз же шел и шел по бурятским землям, не вдаваясь в историю заселявшего их народа. По пути переселенцам попадались как переносные юрты, которые собирались из войлока, пропитанного для дезинфекции смесью кислого молока, табака и соли, так и зимние жилища в виде бревенчатых срубов без окон. В крышах зияло отверстие для освещения и выхода дыма. В одной стороне юрты находилась мужская половина, в другой – женская, по центру размещался очаг. Вдоль стен стояли лавки, сундуки. Богатые буряты строили избы по русскому образцу. В мужской одежде привлекал внимание нарядный овчинный кафтан с треугольным нагрудным вырезом, опушенным мехом. Летом носили суконные кафтаны или халаты: у бедных – бумажные, у богатых – шелковые. Мужские штаны узкие, из кожи грубой выделки. Рубашки из дабы – прочной ткани, закупаемой у китайцев. Шапки синего цвета в знак слияния их обладателей с небесами. Переходящие к оседлости сибирские народности мало-помалу принимали христианство, а кочевники предпочитали ислам и буддизм.

К сентябрю, когда дни укоротились, а ночи стали прохладнее, обоз вошел в пределы Читинской области, где произошла смена казачьего караула. Иркутский отряд сдал охранные полномочия забайкальцам. Расставание было трогательным, а у девушек, успевших полюбиться с приглянувшимися озорными и чубатыми хлопцами, сердце разрывалось от горя и печали. И дело-то молодое подвигалось к свадьбе, и родители готовы были дать благословение, да только неумолимые внешние силы рвали нежные, едва сросшиеся сердечные связующие нити.

И гнали лошадей в обратную сторону, без нужды пришпоривая их, молодые парубки, сглатывали на скаку подступавший к горлу ком. И стояли недвижными девицы, молча провожая конный отряд, пока он не исчез из вида, пока последняя слезинка не скатилась по их щекам. Отряд исполнял воинскую дисциплину, обоз шел по своему предписанию, но долго еще будут бередить память и печалить сердца повстречавшиеся в таежном походе любимые лица и светлые образы. Найдут ли они такие еще?

* * *

Степи, полустепи и гряды пологих холмов… Вдали крутые возвышения, которые местами сходились, теснили дол, выталкивая его наверх, тогда начинались долгие подъемы, тяжелые лошадям и людям, а все едино шли и шли. До Читы, столицы Забайкальского казачьего войска, начавшейся с казацкого острога П. Бекетова, добрались благополучно. В 1827 году по особым государственным соображениям острог дополнили отстроенной тюрьмой для содержания бунтовщиков-декабристов, отказавших в присяге новому государю. С того времени невзрачная деревушка, значившаяся как «плотнище», то бишь место, где сбивали плоты для сплава по Ингоде и Шилке, стала называться Читой и получила административное значение. Декабристы, получившие после освобождения статус наподобие спецпоселенцев, живо способствовали хозяйственному и культурному перерождению края. Чита стала быстро развиваться, в ней возник переселенческий пункт.

Из Читы река Ингода, неширокая и неглубокая, повела обоз за собой сотнями километров. Местность гористая, порой приходилось прижиматься к берегу. Леса хвойные, но низкорослые и тонкоствольные; в чащобе деревца тянулись к солнцу, поднимаясь стеной в условиях сурового высокогорья. Не было в них той мощи и волшебства, какие покоряли путников в Красноярье и Прибайкалье, где могучие сосны стояли на расстоянии, давая простор кустарнику, разнотравью и грибнице.

Дороги поддерживались ссыльными и находились в неплохом состоянии, но в затяжные подъемы приходилось ватагами подталкивать повозки в помощь лошадям. На крутых спусках вели коренных под уздцы, а в задние колеса вставляли бревнышки, чтобы заклинить их для торможения. И опять по пути конные табуны да овечьи отары. Опять мясо и живой скот по ценам дешевле некуда. Разве могла устоять перед такими ценами натура крестьянина, знавшего на Украине голодные годы? Запасливые крестьяне закупали овец для мяса в пути и на предстоящую зимовку. Обоз обрастал живностью.

Забайкальские лошади уступали другим породам: малорослы, со свислым крупом и неразвитой грудью. При возке не тянули груз более двадцати пудов. Одна семья из зажиточных себе на горе купила пару молодых необъезженных жеребцов монгольской породы. Знай бы они, какие муки их ожидают при обращении с маленькими степными дикарями, то, глядишь, поостереглись бы от покупки. Было непонятно, откуда в этих малорослых коняшках берется столько неукротимой ярости и злости. Звероподобные существа, выросшие на вольных хлебах, не признавали никакой управы, вставали на дыбы и по-боксерски отправляли передними копытами в нокаут своих укротителей. Сзади и того хлеще, впору было крепить к хвосту вывеску: «Не подходи – убьет».

Но и хохлы, народ настырный и упрямый, обламывали норовистых коней кнутом и голодом, затем прикармливая полюбившимся овсом – деликатесом, каких они не знали у прежних хозяев. Так продолжалось, пока «монголки» не стали превосходно ходить под седлом и даже освоились пристяжными в конной упряжи, где сами подпадали под жесткий контроль коренника, не церемонившегося с приставленными малоростками. Чуть забрыкаются – и получают зубами по шее. Тут они и присмирели.

Другие семьи покупали даже коров, хотя и запущенных в дойке. Приходилось раздаивать. Коров и овец гнали общим стадом следом за обозом подростки, приучавшиеся к взрослым заботам и полезному труду. Вся кавалькада из тридцати двух повозок и стада, растянувшаяся на целую версту, мерно двигалась под ржание коней, окрики ездовых, мычание и блеяние скота. Вдоль обоза шагали переселенцы и, щеголяя молодецкой выправкой, гарцевали казаки.

* * *

От Читы долго шли долиной реки Ингоды, пока она не влилась в Шилку. Пошли по Шилке, имеющей гористый, буйный характер. Река пробивалась валунами и перекатами через отроги, тянувшиеся вдоль мелководного течения. Прошли Нерчинск, а за ним в середине сентября обозная вереница многоколесной гусеницей втянулась в Сретенск – старейшее селение Забайкалья на высоком берегу Шилки, с которого дух захватывало при виде широких сибирских просторов. Сюда пришелся пункт зимней стоянки. Неужто дошли? Неужто отдых, когда не надо больше день за днем в жару и ненастье, под ветрами и дождями шагать до изнеможения, до ломоты в костях? Между тем остановка выбрана не случайная, ведь отсюда река становилась судоходной.

Но что за край? Куда попали? А попали в край, издавна населенный тунгусами. Не то чтобы заселенный, а так себе, обитали они там. Тунгусы – костяк народов Центральной и Забайкальской Сибири, давший в потомстве нынешних эвенков, эвенов и негидальцев. Они отличались одеждой из рыбьей кожи и многоженством, на которое со временем советская власть наложила строгое табу. Неслучайно три большие реки, в тысячи километров каждая, звались Тунгусками: Верхняя, Подкаменная и Нижняя, хотя запутались тогдашние географы, одну реку признали за две. По их представлениям, из Байкала вытекала Ангара, а в Енисей впадала Верхняя Тунгуска, но позже оказалось, что это одна и та же река. Однако не будем осуждать сибирских первооткрывателей, они старались, не жалея сил и живота своего. До прихода русских людей тунгусы по Приамурью звались орочонами, а в Приангарье – эвенами, освоившими горную тайгу от Енисея до Охотского моря. Вот тебе и тунгусы.

Были те старожилы искусными охотниками, применяли луки, петли и самострелы. Бывало, в преследовании зверей рядились под оленя. В те романтические времена эвенки зимовали в чумах-чоранах, в которых дымовые отверстия совмещались со входом в жилье и выходом из него. До люка изнутри добирались по вкопанному бревну с поперечинами – взамен лестницы. При военных столкновениях конфликтующие стороны поначалу готовили площадки, обнесенные защитными валами, за которыми семьи укрывались от стрел. Если воины противника в нещадном бою оказывались перебитыми, победители брали их семьи под опеку. Все по уму, не как сейчас.

Олень – настоящее богатство инородцам, он поставляет им все необходимое для жизни. Верхнеамурские тунгусы приручали диких оленей, учили их стоять у костра для спасения от таежного гнуса. Их и доили, и использовали в качестве верховых и вьючных; тут и лошадь, и корова в одном животном, которое кормилось самостоятельно, был бы мох да листва. Летом полудомашние олени жили в согласии с человеком, а на зиму уходили в леса, на моховые пастбища, кочевали по Хингану, Яблоновому хребту, пока не перешли Лену-реку, углубившись в тундру. Там и прижились; тунгусы, конечно, за ними.

В Забайкалье тунгусы смешивались с монголами и бурятами и так постепенно перешли к оседлому образу жизни, занялись скотоводством. Из клубней сараны научились готовить муку, из квашеного кобыльего молока – вино и араку. Жить стало веселей. До соприкосновения с русскими аборигены сохраняли патриархально-родовые отношения. Самый сильный и смелый охотник становился вожаком. И выборов не надо. Взаимопомощь была основным законом, вот и вся конституция. Имущество не копили, все имелось под рукой. Нравственность строилась по шаманизму, жизнь – по коммунизму, и без всяких на то революций.

* * *

Город, оживившийся с прибытием дальних гостей, располагался на правом берегу Шилки. В 1652 году отряд Петра Бекетова приходил на Шилку с заданием строить остроги и ставить под государеву руку аборигенов. Казаки – первые проводники русской культуры на окраинах России. Под их защитой велась колонизация новых земель, возникали города и поселения. В 1851 году стараниями генерал-губернатора Муравьёва-Амурского было образовано Забайкальское казачье войско в составе пятидесяти тысяч человек, в него входили бурятские полки и отряд тунгусов. Так строилась единая для заселяющих ее народов Россия. Позже, когда Столыпин дал полный ход освоению Сибири, в Сретенске был создан переселенческий пункт и налажено судоходство, а что было делать прибывшему обозу? Совет решил плыть до Благовещенска, конечного пункта, предписанного Департаментом переселения, на плотах. Что и говорить, смелое решение смелых людей.

Зима была отпущена амурским поселенцам не для пустого времяпровождения. К весне надлежало заготовить лес, пригодный для вязки плотов, а эта работа оказалась не шуточная. Стволы строевой сосны следовало подбирать длиной на пятнадцать-двадцать метров, одинаковой для каждого плота. Таких бревен-великанов для вязки нижнего яруса плота требовалось до сотни штук да столько же на верхний ярус. Шестиметровые рулевые весла – носовые и кормовые – тесались из цельной березы. На каждое весло ставилось по четыре мужика, обладавших большой силой и способных направлять плот по безопасному фарватеру.

Для пассажиров намечалось ставить шалаши для каждой семьи, посреди плота – очаги для приготовления пищи. Очаг мастерили из дощатой рамы, прикрепленной к бревнам. По дну рамы выкладывали слой мокрой глины, которую поверх засыпали речным песком. Над костром в таганках крепились чугунки для варки пищи. Требовалось собрать восемь плотов из расчета по четыре семьи на каждый. Строителей сплавной флотилии ожидала большая и сложная работа.

Кроме основной задачи, у зимовщиков имелись другие неотложные дела. Взять хотя бы проблему с жильем. Под поселение им выделили четыре солдатские казармы, покинутые гарнизоном в ходе китайских военных событий. Заброшенные казармы оказались непригодными к жилью, тем более к зимовью. Окна выбиты, в крышах и в полах зияли дыры. Колонии блох и клопов своим невозмутимым поведением давали понять, что даже не думают уступать спорные территории в пользу прибывших новоселов. Вдобавок начались осенние затяжные дожди вперемежку с поземками, от которых некуда было укрыть скотину. Начали с ремонта крыш, одновременно сооружали общие стайки для животных.

В тайге организовали распиловку сосен продольными пилами, распуская их на доски и плахи для ремонта полов и потолков. Казармы перегородили стенами, устроив некое подобие семейных квартир. Мужики строили и плотничали бригадами, ставили плиты и даже русские печи из кирпича-сырца, изготовление которого наладили из глины. Женщины замазывали глиной щели, белили стены и потолки. В развернувшейся суматохе и от едких запахов кровососущие насекомые расползались и разбегались по сторонам, покидая обжитые покои. Для пущей мотивации к отступлению их окатывали кипятком.

Атаман Забайкальского войска тоже подсуетился, издав приказ сретенскому отряду оказывать всестороннюю помощь новым постояльцам, прежде всего выделить из войсковых запасов фураж для лошадей. Переселенцы и сами не плошали, накашивая погожими днями отаву, то бишь подросшую при дождях после основного покоса траву. Эта молодая трава, побитая ночными заморозками, уже не нуждалась в просушивании на солнце, которое еле пригревало, а потому ее сразу копнили и вывозили к стайкам, складывая по крышам, где она окончательно досыхала. В погожие дни лошади на пастбищах были разборчивы, выбирали траву повкуснее, с удовольствием поедали вязель, а в ожидании дождя торопливо хватали все подряд, наполняя желудки про запас. При первых каплях дождя неслись в укрытие.

Работа кипела на всех фронтах. С жильем в основном справились, окна застеклили на две рамы, печки готовы, дровами запаслись. На Покров, с первыми снегопадами, многие сходили в церковь с молитвами за успешное прибытие и завершение тяжелого таежного перехода, ведь православная вера одна – что в Сибири, то и на Украине. Дети школьного возраста стали ходить в местную школу.