Сердце Демидина

Призывающее его начальственное лицо пребывало в состоянии контролируемого бешенства.

Полковник Литвинов

Множественные события в природе – падение капель дождя, кашель разных людей в театре, крики чаек – редко происходят одновременно. Идущая строем толпа покупателей на рынке будет выглядеть смешно или, напротив, пугающе. А вот в армии ходить в ногу – прекрасно. Идеальный солдат неотличим от другого идеального солдата.

Идеальные солдаты, собираясь вместе, невольно идут в ногу и образуют колонны так же естественно, как кристаллики атмосферного льда соединяются в снежинки. Идеальные солдаты одновременно чистят обувь, пишут письма любимым девушкам и даже чихают хором.

Неупорядоченные явления в армии нежелательны и опасны. Трещины, паутинкой покрывшие барачную стену, чахлое деревце, тоскующее рядом с плацем, словно приговорённый к расстрелу дезертир, плохо подстриженная голова – вся эта зараза из внешнего, неармейского мира: мира свободы, энтропии, солнечных бурь, неглаженых воротничков, птичьего помёта на памятниках – в армии такие явления преследуются с маниакальной серьёзностью.

И если идеальные солдаты, встречаясь, невольно начинают ходить в ногу, идеальный офицер, подчиняясь тем же армейским законам прекрасного, перед строем солдат одинок, свиреп и подобен Илье Муромцу перед враждебными полчищами. «Из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твёрдо, не дрогнут. Сердце его твёрдо, как камень, и жёстко, как нижний жёрнов».

Офицер перед своими солдатами – титан, герой, тиран, человекобог. Он растерзает любого посмевшего не вычистить обувь. Он переломает такому мерзавцу кости, вырвет его горло, а потом будет долго топтать остывающее тело.

Полковник Григорий Илларионович Литвинов прохаживался перед строем солдат своего гарнизона с мегафоном в руке. Григорий Илларионович был невелик ростом, худощав и украшен жёсткими рыжими усами. Он был облачён в спортивный костюм и тапочки – вольность, позволительная исполняющему обязанности начальника гарнизона. На его загорелой шее болтался спортивный свисток.

Когда он отворачивался, взгляды солдат начинали блуждать по бетонному зданию главного корпуса, по серому асфальту плаца, по забору и тусклому небу, на котором висели неподвижные, словно наколотые на колючую проволоку облака.

Но как только полковник оборачивался лицом к строю, солдаты вперивались в него преданными глазами.

Литвинов похлопывал мегафоном по сухой ляжке и думал: «От такой преданности мухи дохнут. Дай им возможность – сожрут меня живьём. Без преувеличения». Действительно, преувеличения в этой мысли не было.

Григорий Илларионович поёжился и тут заметил бегущего к нему Скуратова.

Альберт Викторович Скуратов выглядел жалко. Блестящий красавец превратился в запыхавшегося, скулящего от безнадёжности человечка.

Глаза Литвинова заблестели весело и зло. Его усы поднялись вверх, он сверкнул золотым зубом и начал орать в мегафон, с наслаждением смакуя слова:

– Ты ковыляешь как корова по льду, Скуратов. Ты думаешь, полковник тебя будет ждать. Полковник подождёт, Скуратов, пока ты свою жирную задницу таскаешь по гарнизону!

– По вашему приказанию… – пролепетал Скуратов, подбегая.

Ноги у него подкашивались.

– Заткни пасть, – заорал Литвинов. – И объясни, почему ты такое животное!

Литвинов вопил так, что у тянувшегося в струнку Скуратова закладывало уши.

Солдаты приободрились. Начиналось редкое развлечение. Сейчас этого холёного, самоуверенного майора будут превращать в трясущееся от ужаса ничтожество.

Литвинов заводил себя, наливаясь весёлой злобой. Щёки его подрумянились и стали похожи на яблочки.

– Вы посмотрите на него, – шипел он, трясясь от сладкого бешенства. – Украсть… Результат… Усилий… Всего гарнизона. Как! Ты! Посмел!!

– Произошла ошибка, – пролепетал Скуратов, у которого всё плыло перед глазами.

– Ошибка? – повторил Литвинов и вдруг с тревогой подумал, что больше не получает прежнего удовольствия от подобных разносов.

Неужели вот так незаметно и к нему подкралась старость? Увы, полковники не вечны. И его когда-нибудь спишут, выбросят как ненужную рухлядь. Бешенство схлынуло, остались страх и головная боль. Он вяло махнул рукой в сторону стоящих солдат.

– Эй, рахат-лукум долбаный, ползи сюда.

Из-за последней шеренги, словно луна из-за туч, выкатился Многожён Шавкатович. Кротко опустив глазки, он засеменил к Литвинову.

– Обидно, Григорий Илларионович, очень обидно, товарищ полковник, – частил он, качая головой. – У некоторых совсем совесть нет. Ценный вещь продавать, коллектив продавать, офицерский честь продавать.

«Он меня предал, сволочь! Я погиб, пропал, повержен по вине этого ничтожества», – мысленно застонал Скуратов. Всё было кончено.

Рядом с ним появились автоматчики. Литвинов с хрустом сорвал с его плеч погоны.

А ведь мог бы Альберт Викторович послушать умудрённую опытом Наину Генриховну! Не пожадничал бы – получил бы сейчас повышение. А теперь его карьера кончилась. Да разве только карьера!

Наина Генриховна и ужасная планета

Земля была истерзана, будто безумные строители громоздили кучи песка и щебня, копали, ставили опоры, вырывали ямы под фундамент, душили овраги лужами бетона, вонзали в землю арматуру, а потом всё бросали и уходили гадить на новые места. Ветер обдувал крошащиеся панели, ржавые прутья, редкие кусты и уносился вдаль, задевая ещё один заброшенный котлован, и ещё, и ещё…

Что-то медленно передвигалось по изуродованному ландшафту. Что-то похожее на женщину, бредущую в сторону гарнизона, едва прикрытую рваным мешком красавицу с мраморным телом и лицом, на котором лихорадочно блестели презрительные и горестные глаза. Женщина думала о своей непрервавшейся жизни. Когда это ничтожество Скуратов выстрелил в неё, она была уверена, что всё кончено.

Она содрогнулась, вспоминая, как почувствовала, что её схватили за горло и безвольную, как тряпку, поволокли куда-то с такой скоростью и силой, что пространство вокруг неё рвалось и визжало от боли. Она уже никогда, никогда… Никогда не сумеет забыть зловонный узкий тоннель, мёртвую духоту, высасывающую её душу чужую, враждебную ненависть и жуткое видение мрачной тёмной планеты, над которой на невидимой нитке повисла её душа, бесцветная и бесполезная, как моль с оборванными крыльями…