Возвратясь домой довольно поздно, Дмитрицкий уложил несколько пачек ассигнаций в шкатулку, надел длинный сюртук и бархатный фесик на голову и пошел к Рамирскому.
– Барин уж почивает, – сказал слуга.
– Дай мне взглянуть на него.
И Дмитрицкий, взяв свечу, тихо подошел к постели Рамирского.
– Сон спокоен и крепок… он улыбается во сне… он счастлив!.. И я счастлив, Федя, что доставил тебе этот сон. Спи с богом! – проговорил тихо Дмитрицкий, взглянув на Рамирского. И пошел к себе.
– Здесь он? – раздалось вполголоса, когда Дмитрицкий подходил слабо освещенным коридором к своему номеру.
– Здесь, – кто-то отвечал, – сейчас только приехал.
– Эгэ! Это что такое? – проговорил про себя Дмитрицкий, приостановись и видя столпившихся у дверей его номера полицейских чиновников с жандармами.
– Ну, идем на приступ, Несеев.
– Э, нет я вперед нейду.
– Э, трус!
– Отворяй!
– Вы стойте у дверей, и никого не выпускать! – кто-то прокомандовал тихо жандармам.
– Несеев? а! нечаянный знакомец!.. Так это по милости Саломеи Петровны! – проговорил про себя Дмитрицкий и, поворотив в другую сторону коридора, поспешно пробежал на заднее крыльцо. Выбравшись на маленький дворик, он вышел на улицу и крикнул стоявшим у ворот извозчикам:
– Эй! в Тверскую-Ямскую!
– Садись, господин! три гривенника! – отозвались они в один голос.
– Не по деньгам! четвертак, да и того не дам. – Садись, барин!
– Пошел живо!.. Поезжай прямо! – скомандовал Дмитрицкий, когда извозчик хотел поворотить по Тверской, – я еще заеду на минутку.
– Как же это: еще и заезжать за четвертак-то?
– Прибавлю!
Из улицы в улицу, из переулка в переулок, то вправо, то влево, Дмитрицкий подъехал, наконец, к воротам одного небольшого дома, соскочил с дрожек и вбежал в калитку. У входа в одно из надворных строений стояла тройка, запряженная в телегу.
В темных сенях Дмитрицкий столкнулся с кем-то, только что вышедшим из дверей.
– Это кто?
– Тришка, это ты?
– Кто ты такой?
– Поди сюда, – отвечал Дмитрицкий, взяв за руку встретившегося ему в дверях человека и отворяя двери.
– Ба, ба, ба, – проговорил, крякнув, известный уже нам Трифон Исаев, входя за Дмитрицким в покой, где какая-то старушонка, перекрестив лоб, ложилась уже спать.
– Узнал?
– Да это что за чудеса? откуда, господин?
– Теперь не время разговаривать, – отвечал Дмитрицкий, – поздно, я спать хочу, ступай, заплати моему извозчику у ворот три гривенника.
– Хм! Да это-то ничего, три гривенника, – сказал Трифон, поглаживая свою бородку и оглядывая Дмитрицкого, – да извозчик-то где взят: на ходу или на вороту?
– Это что такое? – спросил Дмитрицкий, – а! понимаю! На вороту, под носом у беды?…
– Э, господин, это не годится: на указке-то к воротам не подъезжают!.. Здесь оставаться тебе уж не приходится, а я еду по делам, тройка готова.
– Едешь? тем лучше, я с тобой!
– Со мной?… В этой одежде-то? Нет, спасибо за такого попутчика!..
– Что ж ты, собака, кобяниться со мной стал? – вскричал Дмитрицкий.
– Ну, ну, ну, здесь не место кричать; кобяниться не кобяниться, а надо дело порядком делать, чтоб хвост не примерз… Прежде всего надо указку отвезти в сторону. Вот полтина серебра… Извольте-ко сесть, да уехать подальше, да у каких-нибудь чужих ворот расплатитесь, да сюда назад пешком; потом надо господскую-то одежу с плеч долой.
Дмитрицкий понял маневр.
– В самом деле, – сказал он и, взяв деньги, вышел на улицу.
– Вот тебе полтина серебра вперед, пошел скорей в Тверскую-Ямскую.
Извозчик, ощупав деньги, положил их за губу, нукнул и поехал.
«А что как мошенник Тришка меня надул?» – подумал Дмитрицкий. И с этой мыслью ловко соскочил с извозчика.
Извозчик, не заметив, что нет седока, мчался вперед; а Дмитрицкий воротился бегом к дому.
– Живо! Скорей! – раздался голос Трифона в отворенных уже воротах, из которых выезжала тройка.
– Пррр! – крикнул Дмитрицкий, вскочив сзади на телегу и обхватив Трифона, – что, далеко уехал от меня? надул?
– Виноват! струсил было! – проговорил Трифон, на которого Дмитрицкий, смяв под себя, сел верхом.
– Живо! по всем по трем! – крикнул он.
И тройка понеслась. Лихой рысак в корню, скакуны напристяжке.
Покуда Дмитрицкий был в дороге, не зная сам, куда его несет судьба, с ним ничего особенного не приключилось.
Между тем перепутанная узловатая участь Саломеи плохо разматывалась.