Кощей бессмертный. Былина старого времени

– Злая болесть! – повторили все с ужасом и побежали во все стороны.

Ива Олелькович и Лазарь остановились одни посреди селения.

Подле ближайшей избы сидел на пристьбе старик, опершись обеими руками на костыль, он свесил голову, очи его были закрыты.

– Эй, дедушка! – вскричал Лазарь. – Покажи, где сидит колдунья Симовна.

Старик очнулся.

– Симовна? – сказал он голосом, который был трогательнее горьких слез. – Проклятая! Кому еще в ней треба? Извела своим разумом мое детище!.. ведьма сама!.. Не одарь – злая болесть перевела весь хрещеный люд!..

– Ну, дедушка, идь, указывай избу Симовны.

– Нету-ста, не иду!.. истьба ее на краю села: черный ворон укажет вам путь.

Лазарь поскакал вперед; Ива Олелькович за ним. На краю села, слева, стояла черная изба, отдельно от ряду, в ней были только два волоковые окна, как два глаза у Мурина; на крыше сидел и каркал ворон.

– Вот она, Боярин, – сказал Лазарь. – Изволь стучать в ворота, и в избу, коли изволишь, а я подержу коней.

Ива Олелькович слез с коня, отдал его и копье свое Лазарю, приблизился к избе Симовны и стал стучать в ворота мечом.

– Кто-с? – раздался хриплый голос из полуоткрытого окна.

– Яз! – вскричал Ива.

– Не время! – раздался голос ребенка. – Бабушка спит.

– Пускай! – вскричал Ива грозно. – Порублю мечом избу наполы!

Головка девочки высунулась в волоковое окно, взглянула на богатыря и опять спряталась, захлопнув волок.

– Пускай! – вскричал опять Ива. – Проломлю стену!.. усеку главу, проклятая!

Ворон прокаркал на кровле; ворота заскрыпели, скатились на вереях, как будто под гору, и ударились об стену.

Ива Олелькович вошел на тесный двор; потом влево, сквозь низкие двери едва пролез в темные сени; с трудом отыскал двери в избу, отворил, переступил порог.

– Кого божик послал? – раздался хриплый голос с печи.

– Яз! – отвечал Ива Олелькович.

– Поклонись, добрый молодец, мое дитятко, сватому божику, пресветлому образу!.. поклонись трижды до земли; табе здесь не час часовать, не год годовать, не век вековать; а принес тя божик спрошать про красную девицу да про молодую молодицу. Вестимо ли?

– Ни! – отвечал Ива Олелькович. – Поведай мне где теперь моя Мириана Боиборзовна?

– Ты гори, гори, красно солнышко, не скоро закатывайся, по залесью останавливайся! – проговорила старуха, закашлялась и потом продолжала: – Ты свети, свети, красно солнышко, доброму молодцу вдоль пути, светлый месяц поперек пути!..

Ехать тебе, дитятко, чрез море сытицы; у того моря берега крутые пшеничные; вокруг него растет травушка шелковая; а по тому морю вместо кораблика плавает чарочка серебряная; а море то ни переехать, ни переплыть; а можно чарочкою вычерпать да воздравие выкушать. А за тем морем, дитятко, держать тебе путь через гору песчаную; а на ту гору ни взойти, ни въехать, ни конному, ни пешему, ни коня ввести на поводе; а на той горе стоит бел шатер полотнян; в том шатре спит, почивает сам богатырь; а вкруг того шатра ходит, горюнит да сеет крупный жемчуг-слезки красная девица. Взойди ты на полугорье зарею утренней, на гору красным солнышком, к красной девице подкрадься добрым молодцом…

Дари ты красную девицу светлым каменьем и жемчугом, да шугайкой самоцветною, да увяслом аксаментным на золоте, зарукавьицем да перстнем с золотым венцом…

– Ну, ладно! – сказал Ива, очень довольный словами старухи. – Куда ж с двора? направо ли, налево ли?

– Налево, дитятко, добрый молодец!.. Ты гори, гори, красно солнышко, не скоро закатывайся, по залесью останавливайся, ты свети, свети, красно солнышко, доброму молодцу вдоль пути, а ясный месяц поперек пути!.. Носить тебе, добрый молодец, кунью шубу до земли, соболью шапку доверху, будь над тобой милость божья до веку!

Покуда старуха кончила речь свою, Ива Олелькович хлопнул уже дверью, вышел вон из избы, вышел на улицу, поднял ногою заснувшего на лугу Лазаря, сел на коня и поскакал налево, по дорожке, которая тянулась широким полем.

Лазарь за ним хоботом.

IX

Скоро ли, долго ли, но Ива Олелькович доскакал до городских каменных стен, каких иному и на роду не писано видеть.

Вот богатырь приударил коня и пустился вихрем по улицам застенья.[229 - Посад, пригород.] Горожане, увидев его, со страхом разметались в стороны, скрылись в дворы; ворота заскрыпели, заперлись; стогны опустели; общий ужас быстро перелился по городу; только в конце улицы, упиравшейся в каменную ограду, еще видны были толпы сбежавшегося народа около железных запертых ворот. С криком ломился народ в них; но ворота не отпирались.

Ива Олелькович подскакал к воротам; вся толпа с ужасом рассыпалась от него в стороны. На прясле[230 - Часть городской стены между двумя башнями. – А. Б.] городской стены показались воины, вооруженные стрелами.

Они наметили на Иву Олельковича и конюха Лазаря.

Лазарь видит смерть неминучую, хочет вскрикнуть, и только слово «Господи!» срывается с окаменевшего языка его, а рука невольно кладет на него крест.

– Стой! то хрестьяне! – раздается голос на стене. Лазарь повторяет крестное знамение.

– Повежь ны: кто еси? – говорит один из воинов, просунув голову сквозь персь.[231 - Зубцы, гребень стены крепостной. (Прим. Вельтмана.) Основное значение слова – грудь. Персь как часть крепостной стены встречается только в Псковской I летописи, откуда, видимо, и взято Вельтманом. – А. Б.]

– Кланяем-ти ся, муж мой! сей есть государь и барич сильный и могучий богатырь, Ива Олелькович, а яз верный его конюх Лазарь! Ходим воююче на силу нечистую!

– Оле братие! во граде у нас печаль и вопль; идут Агаряне-губители; будьте нам гости и пособницы на силу Агарянскую! Повежду Княгине! Пождите мало!

Вскоре ворота отворились. Иву Олельковича встретили Княжеские люди и старейшие мужи с честью и повели через город. Улицы и стогны покрыты были народом; все кланялись богатырю и кричали: «Бог шлет нам, печальным, щит и меч на поганых Бессерменов».

У двора Княженецкого вышли навстречу Иве Олельковичу толпа девушек под белыми покрывалами, в кумачных, шитых золотом сарафанах и запели:

Ты взойди, взойди, красно солнышко,
Светлый божий день,
В высоту небесную!
Ты взойди, взойди, красный молодец,
Государь богатырь,
Во терем во Княжеский!..

Подле крыльца Княжеского терема Княжеские конюхи приняли коней от Ивы Олельковича и от Лазаря.

На крыльце встретила богатыря Княженецкая Боярыня вином на золотом подносе; Ива Олелькович выпил вино и пошел далее; в сенях, у дверей гридницы, встретила богатыря сама Княгиня Яснельда, в багрянице сверх белой, шитой серебром ризы, и повела под руку в стольный покой; села на стул Княжеский, посадила Иву Олельковича подле себя и стала ему говорить нежным голосом:

– Государь ты мой, Ива Олелькович, велий богатырь и заступник наш! не утай от меня: ведаю я, ты идешь к Московскому Князю Димитрию службу служить и воевать с поганым Мамаем. У Московского Князя силы много, а враг от него еще далеко; а у нас уж на плечах сидит; приближается к моему отнему граду многое множество Татары поганой, а за ними идут Мурины…

Не успела еще Княгиня кончить речи своей, вдруг вбежал в гридницу бывший на стороже по пути Воронежскому воин.

– Идут, идут! – закричал он, в гриднице все возмутилось, загремели оружия.