Спецпереселенцы Тюменской области. От гонений царской России до становления красного террора. 1709 – 1991 (от Петра I до Горбачёва)

Весна 1931 года началась страшной дизентерией. Люди умирали и от болезни, и от голода. Весна подчистила всех, кто не мог трудиться, не мог заработать себе пропитание. А пропитанием была съедобная трава, рыба, берёзовая кора, белые гнилушки берёзовых пней. Муки в апреле совсем не давали, пока не пришёл первый пароход и не привёз муку.

В доме жила и третья семья: Инотарий Рассохин с женой Игрипиной и сыном моего возраста Фадеем. Они переехали в Самарово весной 1931 года. Инотарий работал конюхом райисполкома.

Весной 1931 года отец с моей помощью сделал много гребей к лодкам для Елизаровского колхоза. На заработные деньги купили корову, невод около 40 метров.

Весной же отец сделал лодку, раскорчевали около двух соток земли у дома и посадили картошку. Неводом спарились с Иваном Дубровиным, получился комплектный невод. Примерно с августа начали рыбачить. Рыба ловилась хорошо, к зиме наловили, насолили, насушили на всю зиму.

Летом для коровы накосили сена, осенью выкопали картошку. Урожай был хорош. Зима не страшила.

К тому времени я уже ходил в школу. В 1930 году осенью поступил учиться во второй класс. Мне было 10 лет и в первый не приняли. Первую половину года учился только на двойки и единицы 2 или 1, но к концу года все их исправил на тройки и четверки, а зимой 1931–1932 годов учился только 4 и 5.

В эту зиму в посёлке была организована неуставная сельхозартель – так начался колхоз и здесь.

За лето построили клуб. Точнее, клубом он был вечером, а днём – школой. В посёлке была также большая столярная мастерская, где делали парты для школы, рамы, двери, столы, табуретки, кадки, ложки и много другое, что требовалось для жизни колонистам-кулакам. В домах появились вторые и третьи окна, стало светлее.

Весной 1931 года на пойменной стороне Оби распахали высокие гривы, на них посеяли пшеницу, овёс, турнепс. Осенью собрали солому от пшеницы, по 30 центнеров овса с гектара, очень хорош был урожай турнепса. Посев производили по команде поселкового коменданта, без его команды никто не мог шагнуть и шагу или что-то сделать. Комендант был в посёлке бог и царь. У колонистов не было никаких документов, ни метрик, ни справок, не говоря о паспортах. Колонист мог перемещаться только в пределах определённой зоны, за пределами которой любой считался беглецом. А беглец оказывался вне закона, надзиратели могли его убить, искалечить, загнать ещё дальше, где Макар телят не пас. Произвол коменданта был беспредельным, что хотел, то и вертел.

Несмотря на строгий режим, кулаки-колонисты приспосабливались к жизни в условиях колонии, дикой тайги, лютых морозов. В окрестностях посёлка в первый год было очень много грибов, ягод всевозможных, очень много было кедрового ореха. Многие семьи к осени накосили сена, купили коров, нетелей, тёлок и даже овец, что поощрялось комендантом.

В селе Артели тоже появились коровы, стало больше лошадей – всё это оживляло людей, звало к жизни, от которой их оторвали силой, лишив всего – одежды, еды и даже надежды вернуть себе право на саму жизнь. Но комендант продолжал быть единственным вершителем их судьбы и тем, от кого зависело их существование.

Такой была жизнь колонии, людей без всяких прав. Их никто не мог защитить. Только своими способностями, умом, опытом, умением приспосабливаться ко всем тяготам жизни, они могли выжить, сохранить себя и свою семью. Таков был естественный отбор на выживаемость.

В разгар лета 1930 года, когда строили барак для лесорубов, свирепствовал овод и гнус, людей это доводило до безумия. Гнус – это множество видов разнообразной мошки от мелкой до крупной. Овод свирепствует только в самую жару, а мошка – с весны до морозов. Гнус изъедает в кровь, средств защиты в те времена не было, а если и были, то не для колонистов-кулаков. То же самое повторилось и в 1931 году. Мы от рыбы имели рыбий жир, его смешивали с живицей хвойных деревьев. Сетка, намоченная этой смесью, давала хоть какую-то защиту от гнуса.

1932 год наша семья прожила в повседневных трудах и заботах. Ефросинью как взрослую угнали в Самарово на строительство Ханты-Мансийска. Мы – отец-инвалид, мама и дети – остались. Жить было надо, отец работал на строительстве школы столяром, печником, кузнецом и прочие дела производил. У него был разнообразный инструмент. Школу к осени построили.

1933 год для нас начинался в обычных трудах и заботах. Отца в начале июня комендант послал пасти молодняк КРС на пойменную сторону Оби. Погода стояла холодная, отец простыл, схватил водянку. Она в те времена была неизлечима. Умер он 14 июля 1933 года. Так мы остались сиротами, три подростка – 5, 9 и 15 лет. Рядом – ни одной родной души.

Отца похоронили на кладбище посёлка Кедровый Елизаровского села. Но надо было жить – и стали жить. Был невод. Рыбачили. Рыба ловилась обильно, на корову сена накосили, дрова были ещё весной заготовлены. Огород был расширен до 0.33 гектаров. Была посажена картошка и другие овощи. Худо-бедно зиму прожили.