Осколки потерянной памяти

– Ты уезжаешь?!

– Да. Но ты не расстраивайся! Папа обещает, что обязательно возьмёт меня с собой, когда по делам будет возвращаться в наш Висмар в командировки. Мы с тобой ещё увидимся! Это же всё на небольшое время…

– Но там же другая Германия?!

– Ему уже оформили все заграничные документы. На маму и на меня тоже.

– А когда вы уезжаете?

– В понедельник. Только папа просил никому ничего об этом не говорить…

В воскресенье они встретились в Старом городе, на Маркт.

Держались за руки, почти ничего не говорили, жадно смотрели друг на друга.

Несколько раз, не замечая одинаковости пути, обошли по кругу Вассеркунст. Старинный гранитный павильон в центре площади, тихий без привычных туристов, тоже молчал.

– Басти…

– Лиза!

– Прощай…

Необходимость происходящего не зависит от желаний или прочих несущественных ошибок людей. Если же всё-таки придёт срок событию случиться, то время, очень важное при этом для чьей-то души, обязательно наступит. И нет никакого практического смысла его торопить.

Именно так, разом, одновременным мгновением, гулко вздрогнули от небывало высокого прилива заснеженные скалы тёмного фьорда; в иной стране печально пролетел в непривычном направлении поверх серо-голубого льняного поля тихий колокольный звон; и этой же ночью, в остывающей от жары саванне, отразилась во влажной робости глаз юного жирафа совсем другая Луна.

Время улыбок пришло.

Резко сиявший придуманный электрический свет многократно убегал с поверхностей простых плоских стёкол в таинственные смыслы женских украшений. Сквозь многоголосый общий шум пыталась пробиться к входным дверям упорядоченная музыка оркестра. На фоне огромных, наполовину зашторенных окон откровенные женские тела в полуодеждах кричали желаниями, выраженными без слов.

Старинный, во всю длину зала, обеденный стол изначально был придавлен массой изобильной еды, бутылками и звоном бокалов.

Белая настольная скатерть, белые куртки приглашённых из столицы официантов и прозрачные вспышки репортёрских фотоаппаратов с настойчивостью и заранее обдуманно подтверждали здоровый смысл шикарного мероприятия.

Все знали, что именно сегодня, именно здесь, в своём недавно отстроенном загородном доме знаменитый немецкий писатель, в последние годы неожиданно, скорее даже внезапно для окружающих ставший значительным, известным и богатым, представлял публике свою новую книгу и молодую жену.

Хозяин, сильный, уверенный в движениях и словах мужчина, методично ставил подписи на массивных книжных экземплярах, с обязательным удовольствием приветствовал прибывавших гостей, мило шутил, очаровывая женщин отдельными многозначительными усмешками.

Ухоженная хозяйка дома уже давно миновала свой первоначальный восторг и поэтому к вечеру воспринимала важные статусы приглашённых персон несколько утомлённо, по инерции обязательного гостеприимства. В ответ на шутки упитанных господ она время от времени громко и уверенно хохотала, охотно радуя гостей белым стеклом своих ровных молодых зубов. При всей такой занятости жена писателя не забывала зорко обозревать просторы роскошного стола, точными взмахами красивых рук направляя в нужную сторону строй исполнительных мужчин-официантов. Её гибкие пальцы при этом удивительным образом выдерживали многочисленное тяжёлое золото, цепко хватающее голубые камни резных перстней.

Грянул ещё один тост.

Писатель в очередной раз учтиво откланялся, несколько раз подряд прикоснувшись рукой к жилету и к сердцу, отвернулся, чтобы поставить на поднос пустой бокал, рассеянно потёр влажной ладонью свой незначительный, убегающий подбородок.

В толпе гостей одна из приглашённых молодых женщин что-то сказала своему статному, холёному спутнику в смокинге и, бледная, чуть прихрамывая и сознательно избегая пустого внимания, прошла с сигаретой в дальний угол продолжающего сиять праздничного зала, устало устроилась там в кресле.

Наёмные репортёры воспользовались передышкой, обступили с края всё ещё полный дополнительный стол и, дрожа там, в толпе, багровыми смеющимися лицами, звонко чокались и жевали деликатесы. Кто-то из фотографов, тощий телом и острый взглядом, прятал в заранее приготовленную сумку нарезанное мясо и фрукты.

Хозяйка ещё раз, никого не выделив, дежурно осмотрела исполнительных официантов, без заметного утомления снующих от стола в направлении кухонных просторов. Кто-то из них улыбнулся ей, она ответила рассеянной гримасой.

В дальнем углу зала высокий, худощавый молодой официант уронил с подноса пустую кофейную чашку.

Дисциплинированно, точными движениями, безмолвно, без упрёков, он опустился на колено, собирая осколки.

Женщина встала с кресла, бросилась ему помогать. На поверхности холодного каменного пола его рука коснулась её тонких пальцев. Внезапно нахмурившись, она пристально взглянула в такие близкие и давно знакомые глаза, уже никак не сдерживая своей стремящейся сквозь уходящие слёзы восторженной улыбки.

А он, аккуратно положив на поднос последний звенящий кусочек фарфора, с изумлением спросил, вытирая ладонь о белую куртку.

– Лиза?!

– Басти?

– Ты здесь одна?

– С мужем. Нас пригласили. А ты?

– Работаю…

И снова в зале раздались громкие одобрительные крики.

Очередной значительный гость сказал что-то приятное о гениальном творчестве хозяина и о его красивом, богатом доме.

Аплодисменты.

Все ждали музыки.

В коротком перерыве оркестр готовился продолжить исполнение номеров приготовленного репертуара. Музыканты понемногу настраивали инструменты, негромко переговаривались, улыбались.

Со стороны кухни к руководителю оркестра подошёл Басти.

Он был уже не в куртке официанта, а в простой белой рубашке.

Несколько слов – и знакомый музыкант с улыбкой согласился, похлопал, передавая Басти, свой роскошный аккордеон, но тот покачал головой и взял прислонённую кем-то к стулу виолончель.

Сел, приготовил смычок, наклонился к грифу.

Лиза вздрогнула, нахмурилась, привстала с кресла, рассматривая музыкантов.

Приложила к губам, чтобы не закричать, дрожащую ладонь.

«Арпеджионе» …

Когда-то давно, в детстве, Басти пробовал играть для неё именно эту сонату.

Они мало тогда что умели, немного знали и не могли управлять своим будущим.

С тех пор гениальную музыку Шуберта Лиза не слыхала ни разу.