Дневник хирурга

Из Киева самолетом получено различное медицинское имущество. Они там совсем обалдели – посылали бы уж прямо немцам в Тернополь. Мы связались с госпиталем и всех раненых свезли в здание сахарного завода, расположенное у вокзала. А обещанных вагонов для эвакуации все не дают.

Между тем начали поступать новые, еще не обработанные раненые. Пришли тут же организовать нечто вроде перевязочного пункта. Материалу для перевязок стало не хватать и за ним поехали в местную больницу, а затем в аптеку – ее частично растащили проходящие части, но кое что и мы сумели получить.

На границах какие-то военные задерживают остатки разбитых частей, формируют команды и возвращают их обратно на фронт.

Ветром, наконец, эвакуировали всех раненых. И сейчас же нам привезли рядовых. Затемнение – никто не знает, что где находится. Вновь прибывшие в тяжелом состоянии – у всех ранения трехдневной давности. Один человек с переломом бедренной кости; иммобилизация за неимением шины произведена прибинтованием поврежденной конечности к здоровой. Три дня раненый следовал в таком состоянии, мочился и испражнялся под себя. Можно представить, что из этого получилось.

В госпитале слишком уж спешат с эвакуацией. Врачи торопятся обработать раненых, даже стрептоцида не дают, мотивируя это тем, что аптекарь уложил все ящики с медикаментами в машину. После соответствующего внушения стрептоцид нашелся и работа пошла лучше. Эта партия тоже преимущественно состоит из раненных осколками авиабомб. У одного слепое ранение бедра. Я рассек рану и удалил пулю. Она оказалась нашей. Во время работы нас несколько раз бомбили. Оперировал совершенно тупым скальпелем и пользовался отвратительными инъекционными иглами. Как часто у нас затрачивают огромные средства на оборудование, оснащение и содержание многочисленных госпиталей и медсанбатов и при этом забывают о таких вещах, как острый скальпель или игла для шприца. Неужели не ясно, что эти «мелочи» отражаются на раненых и сводят на нет все наши усилия, направленные на то, чтобы облегчить их страдания!

Смотрел, как работает врач из Дербента, мой «соперник» в любви к хирургии. Работает хорошо, но чуть грубоват в обращении с тканями.

5 июля

Кто-то сообщил, что в городской больнице полно раненых. Едем с начальником госпиталя искать их, иначе они могут остаться.

На улицах почему-то стало более людно. В городской больнице находим всего девять раненых, которые не в пример нашим все перевязаны и хорошо обслужены. Грузим их на попутную грузовую машину и отправляем на сахарный завод, откуда идет эвакуация по железной дороге.

Покончив с этим делом, я решил отправиться на поиски начсанарма 26-й армии, который, по слухам, находится сейчас в Проскурове и может помочь мне «легализовать» мое положение. После долгих блужданий нашел его. Место армейского хирурга оказалось свободным, и он сразу же предложил его мне. Мы условились, что я отправляюсь в один из госпиталей, а он заедет за мной туда завтра утром. Фамилия начсанарма Дегтяренко.

Не успел я приехать в госпиталь, как туда привезли раненого с совершенно размозженной голенью. Я сделал ему ампутацию под местной анестезией. Прошло прекрасно, он не заметил ни начала, ни конца операции. Когда я оперировал, началась бомбежка, но врачи, стоявшие вокруг операционного стола, даже не шелохнулись. Начинаем привыкать к войне.

После операции врачи собрались у карты и началось обсуждение хода военных событий. На нашем направлении противник жмет на Волочийск, севернее – на Шепетовку.

Потом разговор перешел на профессиональные темы. Все интересуются новокаиновой блокадой как средством против шока. Познакомил врачей с различными способами блокады – с шейно- и ваго-симпатической – при ранениях грудной клетки, с двусторонней поясничной – при ранениях брюшной полости, с футлярной – при ранениях конечностей. Пока мы беседовали, госпиталь получил приказ передислоцироваться. Начальник госпиталя – старый кадровый врач, энергичный, опытный человек, спокойно делает свое дело.

Я остался ждать начсанарма. Ночую один в огромном, всеми покинутом здании госпиталя на окраине Проскурова. Мысли, откровенно говоря, невеселые – вдруг немцы ворвутся в город, а начсанарм обо мне позабудет… В доме темно. Я вынул револьвер и положил его под подушку. И снова мрачные мысли – а что, если немцы сбросят десант. Потом подумал о том, что может начаться ночная бомбежка. Действительно, этого долго ждать не пришлось. Когда послышались первые разрывы, я пошел к выходу на улицу. В коридоре упал, наткнувшись на брошенные кем-то носилки. Над городом висело несколько осветительных ракет. Бомбы рвались одна за другой. Все вокруг грохотало, что-то горело, рушилось! Зенитки, которые прошлой ночью стреляли, теперь умолкли. Видимо, ушли вместе со штабом фронта. Наконец, немецкие бомбардировщики улетели. Стало тихо. Погромыхивали только уходящие на восток танки и орудия. Я побрел к себе, лег и заснул. Ночью проснулся от воя собаки, такого тоскливого, что хотелось выйти и прогнать ее. Наконец, вой умолк. Вскоре, повизгивая, собака вползла в комнату, чуть поскулила и улеглась где-то неподалеку от меня. Стало приятно – все-таки рядом в этом пустом доме есть «живая душа».

6 июля

Утром меня разбудили несколько человек врачей, искавших свои части. Они удивляются, как я отважился в одиночестве провести здесь ночь. Я чувствую себя «героем», и моя бодрость передается им. Неожиданно для самого себя обещаю новым знакомым, что устрою их работать в 26-й армии, как только за мной приедет начсанарм.

Уселись закусить. Завтрак скудный: у одного из врачей есть немного черного хлеба, у другого несколько кусков сахара; запиваем все это сырой водой. Прибывшие врачи разбрелись по зданию и улеглись спать. На часах уже половина двенадцатого, и мне начинает казаться, что обо мне действительно забыли.

На улице светит солнце, тепло. Посидел на скамеечке перед входом потом попытался войти в здание, но весь пол первого этажа оказался залитым водой. Кое-как вытащил свои вещи, разбудил спящих врачей, и мы вышли во двор. Посоветовавшись, решили отправиться в штаб.

Над городом летают немцы, обстреливая улицы из пулеметов. Добравшись до штаба, узнал, что Дегтяренко все еще здесь. Оказывается, он послал кого-то за мной, но посланный меня не нашел.

Вместе с Дегтяренко поехали туда, где он развернул нечто вроде перевязочно-питательного пункта. Этот пункт расположен недалеко от вокзала. Подъезжая, увидели на путях постоянный санитарный поезд. Выглядит он отлично – приятно смотреть. Сейчас прибыли два госпиталя на конной тяге. Один из них мы отправили обратно, другой решили развернуть здесь, так как количество раненых все увеличивалось. На наших глазах их грузили на санитарную «летучку», состоящую из открытых платформ. Начальнику госпиталя приказали обеспечивать прием и эвакуацию раненых. Зной нестерпимый. От платформы так и несет запахом гноя, крови.

В воздухе вновь появились вражеские бомбардировщики, но на этот раз им не повезло. Несколько выстрелов зениток – и два самолета рухнули на землю. Мы испытали острое чувство радости. Впервые я видел падающие немецкие самолеты. Это зрелище подняло наш дух и, возвращаясь в санотдел, мы с Дегтяренко почти совсем отвлеклись от только что виденной картины транспортировки раненых.

Итак, я – армейский хирург 26-й армии. Приехав в санотдел, начинаю знакомиться с наличием санитарных учреждений армии. Мне рассказывают, что у многих начальников госпиталей «киевские» настроения. Так называют здесь стремление некоторых врачей во что бы то ни стало вернуться в Киев.

Все больше убеждаюсь, что на войне люди делятся на очень нужных и совершенно не нужных. Начальник госпиталя с «киевским» настроением, по-видимому, не только не нужен, но и просто вреден. Думается мне, что сам я постепенно превращаюсь в нужного.

Наступает ночь, здание санотдела, где мы ночуем, погружено во мрак. В комнатах тихо. Все размещаются, кто как умеет. К тому времени, когда я решаю улечься, все углы уже заняты. Устраиваюсь на нескольких «стульях и сразу же засыпаю.

7 июля

Утром проснулись от взрывов бомб. Пока выскочили на улицу, вражеские самолеты исчезли. Попытались умыться – оказалось, что взорван водопровод и воды нет. «Умылись» одеколоном, благо его оказалось много в брошенной аптеке.

В санотделе отбоя нет от «беспризорных» медицинских работников. Днем еще раз бомбежка. Решили отправиться на площадку сахарного завода, где приказали вчера развернуть госпиталь и откуда происходит погрузка раненых в эшелоны. Открытые платформы с ранеными стоят там же, где стояли вчера. Отовсюду стоны, все просят пить. Среди раненых лежат и мертвые. Несколько сестер и один молодой врач беспомощно мечутся по многочисленным платформам. Узнаю, что развернутый вчера Дегтяренко и мной госпиталь самовольно свернулся и приготовился улизнуть. Я буквально поймал его за хвост и приказал начальнику госпиталя вновь развернуться. Затем нашел коменданта станции, чтобы договориться с ним об отправке «летучки». Оказалось, к величайшему моему удивлению, это можно сделать немедленно. Между тем начальник госпиталя клянется, что отправку «летучки» задерживал именно комендант станции. Трудно установить, кто прав и кто виноват, да и разбираться некогда. Через двадцать минут платформы тронулись в путь. Жаль только, что люди, посланные за водой, опоздали и раненые уехали, не утолив мучившей их жажды.

На погрузочную площадку приехал Дегтяренко, и мы вместе отправились в городской аптечный склад. Здесь обнаружили новокаин, длинные иглы для анестезии, деготь, касторку, ксероформ, хинин, марлю, вату, много одеколона и т. д. Поставили у склада часового и поехали в санотдел. Теперь всех, кто обращался к нам за медикаментами, стали направлять на склад. В санотделе по-прежнему нет воды. Это всех нас очень мучает. Нечего пить, нечем умыться. Правда, на столе у Дегтяренко стоит громадная бутыль с одеколоном, но жажду ведь одеколоном не утолишь.

Дегтяренко с каждым днем нравится мне все больше – он энергичен, смел, принципиален, не боится ответственности.

Сегодня с санитарным поездом послал письма домой. Может быть, и дойдут. Сижу в санотделе и набрасываю эти строки. Темнеет. В открытое окно доносится гул немецких бомбардировщиков.

8 июля

Положение осложнилось. Наши войска отступают. В Проскурове остался только штаб. Чувствуется, что вот-вот город будет захвачен немцами. С утра на сахарном заводе спешно грузили раненых в поезда. К шести часам вечера станцию решено взорвать. Вместе со штабом выезжаю из города на машине. Едем всю ночь. По дороге километрах в сорока от Проскурова на нашу колонну, состоящую из двадцати машин, налетел немецкий самолет и принялся бомбить целым градом маленьких бомб. Мы выскочили из машин и залегли в невысоком кустарнике у дороги. Рядом шла конница. Бомбами убило и ранило несколько лошадей. Как только самолет улетел, снова уселись в машины и вскоре добрались до леса, где был расположен второй эшелон штаба. Здесь в медпункте штаба я видел фельдшерицу – девушку лет восемнадцати, у которой были в кровь стерты ноги. Она, плача, умоляла, чтобы ее не бросали. В машинах медпункта мест не было и брать ее не хотели, а предлагали искать свою дивизию. Я попытался куда-нибудь пристроить ее, но в это время раздался крик «Поехали» и я побежал искать свою машину. Ночью штаб остановился в лесу, а мы с Дегтяренко отправились в местечко Хмельники искать больницу, в которую, как нам сказали, свозили раненых. В больнице их оказалось действительно много, вероятно, не меньше трехсот. Медицина, совсем как в «Платоне Кречете», вся разбежалась. Осталась одна старуха-санитарка, которая с ведром воды обходила палаты и поила раненых. Она рассказала нам, что недалеко отсюда живет операционная сестра. Доктор же, напуганный приближением немцев, давно бежал. Я пошел и разыскал квартиру сестры. Долго не хотели открывать дверь. Наконец, впустили. Я отрекомендовался. Сестра просияла, сказала, что много слышала обо мне, что доктор их, когда ездил в Москву, посещал нашу клинику и привозил всякие новшества. Она охотно согласилась вернуться в больницу, и мы с ее помощью открыли операционную, которая была покинута в абсолютно готовом для работы состоянии. Мы с Дегтяренко, совсем по Пирогову, первоначально отсортировали раненых, затем сделали перевязки, иммобилизацию переломов и тут же приступили к операциям. Я оперировал, Дегтяренко ассистировал. Ушил три открытых пневмоторакса, сделал ампутацию бедра и очень интересную операцию при проникающем ранении живота с повреждением в нескольких местах тонкой и толстой кишки. Раненый – лейтенант двадцати двух лет, в прошлом учитель. Ранен осколком мины по средней линии живота трое суток тому назад. У него почти полная эвентерация желудка. Рвота «кофейной гущей». Повязка грязная со скверным запахом. Живот мягкий, пульс 80 в минуту. Под местной анестезией я вскрыл брюшную полость, предварительно обмыв желудок теплым раствором риванола, тщательно обследовал его и вложил обратно в брюшную полость, покрыв сальником ту часть, которая была снаружи. Думаю, что примесь крови к рвотным массам появилась в результате застойных явлений в ущемленной части желудка, а не вследствие его ранения. Я отказался от расширенной ревизии брюшной полости, так как хорошее самочувствие больного на протяжении трех дней после ранения и почти нормальный пульс свидетельствовали об отсутствии разлитого перитонита.

Вспомнил о девушке со стертыми ногами; простить себе не могу, что не помог ей.

9 июля

По-прежнему невыносимая жара. Мы все пыльные, грязные, потные. Дегтяренко предложил съездить в Бердичев помыться и отдохнуть. Я согласился. Подъезжая к городу, услышали пулеметные очереди и решили, что это по обыкновению стреляют с самолетов, но когда наша машина подъехала ближе, от людей, бежавших навстречу, узнали, что Бердичев занят немцами. Купание пришлось отменить.

Теперь, взяв Бердичев, противник почти полностью окружил нас. В Хмельники вернулись в двенадцать часов дня. Здесь встретили начсанарма 6-й армии. Он сообщил, нам, что потерял своего армейского хирурга, но не жалеет об этом, так как «хирургия теперь не нужна». Неприятно слушать это. Какая-то помесь растерянности с недомыслием.

Наконец добрались до штаба. О том, что Бердичев в руках немцев, здесь не хотят и слышать. Направили одного из командиров, чтобы уточнить обстановку. Все ждут какого-то стратегического маневра, который лишил бы немцев возможности окончательно нас окружить.

Наш госпиталь в Хмельниках работает нормально. Вечером еще раз съездил туда, осмотрел раненых. У штаба стоят несколько танков. Вся надежда в случае чего на них.

Бесконечный поток людей и танков движется в разных направлениях. Где-то стреляют. В штабе с минуты на минуту ждут приказа о передислокации, а приказа все нет. Многие утверждают, что уходить уже некуда. Насмотревшись на все это, почувствовал, что чертовски устал. Завернулся в шинель и лег прямо на землю под высокой сосной.

10 июля

Ночь прошла спокойно. Утром проснулся по сигналу «Воздух!», но самолеты оказались нашими.

Встретил капитана – помощника начальника разведки нашей армии. Накануне он лежал во ржи в районе Бердичева, наблюдал за продвижением немецких колонн. Два часа непрерывно шли колонны грузовых машин с мотопехотой. Впереди каждой колонны, в легковой машине, командир. В кабине грузовика рядом с водителем – унтер-офицер. Колонны двигаются, как на параде, держа правильные интервалы. Все это мало утешительно…

Госпиталь в Хмельниках мы пока оставляем на месте с тем, чтобы он обслуживал наши части, если попадем в окружение. Все утро в различных направлениях двигаются беспорядочные группы войск. Вчера прибыли еще два эшелона с ранеными. Многие из них – бойцы железно-дорожных войск, которые взрывали железную дорогу сразу же после отхода наших частей.

Живем в лесу, палаток нет. Каждый ютится у своей машины. Лагерь замаскирован ветками, машины вымазаны грязью. Отправился в госпиталь. Сегодня часть раненых отсюда эвакуирована, в том числе и тот, которому я репонировал выпавший желудок. Прощаясь, дал ему свой московский адрес – если выживет – пусть пишет. Решил со всеми интересными ранеными, которых буду оперировать, поступать так же, с тем чтобы после войны узнать об их судьбе.

Проконсультировал тяжелораненого: его, как он сам рассказывал, переехала гаубица. Я диагностировал перелом тазовых костей с внебрюшинным разрывом мочевого пузыря. Сильнейшая мочевая инфильтрация брюшных стенок. Велел вскрыть и дренировать мочевой пузырь, а также сделать два боковых разреза брюшной стенки, которые бы сходились к мочевому пузырю и углублялись до предпузырной клетчатки. Все ткани были настолько пропитаны мочой, что после разрезов из них текло, как из ручья.

Немцы бросают с самолетов листовки с пропусками в плен. Мы ими пользуемся совсем для других целей.

В Хмельниковском госпитале отругал врача, который эвакуировал раненого с переломом бедра, прибинтовав ему одну ногу к другой. А между тем рядом полно досок, с помощью которых можно было бы отлично иммобилизовать конечность. Приказал за неимением стандартных шин изготовить шины из досок и впредь ими пользоваться.

Вечером оперировал одного старшего лейтенанта. У него перфорация язвы желудка. Оперировал в темноте. Санитар зажигал одну спичку за другой, жег бумагу, свернутую в трубки, и при этом «освещении» пришлось делать операцию, требующую довольно точных движений. Язву удалось найти быстро. Наложил двухрядный шов. Операция прошла благополучно. Она напомнила мне операцию во время финской кампании, когда на Ухтинском направлении мне как-то пришлось оперировать только что раненного в живот врача-хирурга Леенсона. Но тогда все-таки была семилинейная лампа. По-видимому, хирург на войне не должен складывать своего оружия даже в самой сложной обстановке.

Если благополучно выйдем из окружения, отступать будем на Киев.

В лесу, около машин, нарыли много щелей. Глядя на них, вспомнил Халхин-Гол, когда из такой же вот щели, за день до заключения перемирия, наблюдал последний воздушный бой. На наших глазах тогда один за другим загорались и падали японские самолеты.