Флотская Юность

определяться паритет покупательной способности в мире – индекс «Биг-Мака».

Быстро пролетела недолгая южная зима 1968 года, и наступила весна. Я начал готовиться к поступлению в Военно-Морское инженерное училище. С детства я знал свое призвание. Отец мой был морским офицером. Жизнь моя проходила в приморских городах, где базировались корабли, на которых служил отец, а когда чтение стало любимым занятием, книги о море и кораблях стали моим любимым чтением.

Родился я в городе, который раньше назывался Императорская Гавань, на берегу Татарского пролива, отделенного островом Сахалин от просторов Тихого океана. Родители вспоминали, что после выписки из родильного дома маму и меня – новорожденного – доставили домой на полуостров Меншиков командирским катером. В каюте было душно, и мама, держа меня на руках, вышла на палубу подышать. Погода была ветреная, катер качало, и брызги, срывавшиеся с гребешков волн, попадали на меня. Так, во время своего первого в жизни путешествия я, как шутили мои родители, «оморячился» – омыло меня, что называется, в морской купели тихоокеанской волной.

В этом было что-то мистическое. Не каждому новорожденному суждено первые в своей жизни часы провести на командирском катере, по пути к дому – базе торпедных катеров. Не «судеб ли морских таинственная вязь» уже тогда начала плести узоры, сплетая из них мою будущую, связанную с флотом, судьбу?

Вырос я в семье флотского офицера, поэтому вопроса «кем быть?» для меня не существовало. Еще в дошкольном возрасте я уже бывал у отца на корабле и отлично помню, какое впечатление произвел на меня эскадренный миноносец.

Вообще, первое, что поразило меня – мальчишку – на корабле, это то, что все самые обыденные предметы были огромных размеров: литую телефонную трубку я еле мог поднять, она весила как гантеля. Один из гаечных ключей, которым работали матросы, был с меня ростом, а огромные звенья якорной цепи, казались цепочкой великана.

Я не боялся высоты и вместе с матросами, которые меня, конечно, подстраховывали, взбирался по скоб-трапу на верхотуру командно-дальномерного поста. Моряки усаживали меня в металлическое кресло и начинали гонять по кругу башню КДП, катая меня словно на карусели.

После команды по корабельной трансляции: «Провернуть механизмы вручную, электрическую, гидравликой!» я спешил в рубку торпедного аппарата. Внутри было два металлических кресла, одно из которых при проворачивании бывало свободным, так как матрос проверял что-то снаружи. Я усаживался рядом со старшиной, он разрешал мне надеть на ребячью голову настоящий шлемофон, в наушниках которого слышались шорохи, какие-то звуки, команды… Я брался руками за штурвал управления торпедным аппаратом, представляя, что веду бой.

С ютом эсминца у меня были связаны самые лучшие мальчишеские воспоминания о времени пребывания на корабле, потому что здесь показывали кино. Для этого разворачивали башню кормового орудия стволами на правый борт, вешали на башню большой полотняный экран. Киноустановка была узкопленочной, установленной на треноге, звук шел из ящика размером с чемодан. После каждой части фильм останавливали, перезаряжали новую бобину с пленкой и опять запускали фильм.

По праздникам в кают-компании собирались семьи офицеров с женами и детьми

возрастом от трех лет и старше. Я чувствовал себя почти школьником и не любил засиживаться за офицерским столом. К тому же надо было пользоваться ножом и вилкой, а с этим были проблемы. Я любил обедать с матросами, из общего бачка, выгребая «макароны по-флотски» из алюминиевой тарелки алюминиевой ложкой, облизывая ее до блеска.

На «Вспыльчивом» был строгий боцман, и я, мальчишкой шести лет, уже знал, что нельзя садиться на крашеный кнехт, нельзя облокачиваться на леера, нельзя плевать за борт, ронять сор на палубу. Я любил миноносец своей мальчишеской любовью, потому, что быть на боевом корабле, это возможность попасть в другой, серьезный мир моряков, которые и говорили со мной по-взрослому, и где я узнавал множество новых интересных вещей.

Так что «кем быть?» – было для меня совершенно ясно, а споры тех лет между «физиками» и «лириками», я решил в пользу «физиков», задумав поступать на факультет ядерных энергетических установок в военно-морское инженерное училище – «Систему», как говорили тогда люди, имевшие к этому отношение.

Весенние дни, с балдежными запахами сирени и зацветающей вишни, кружившими голову и будоражившими кровь, становились все теплее и теплее. Под стать весне бушевала среди молодежи и новая мода. Расцветшие буйным цветом в шестидесятые годы хиппи , «дети цветов», принесли в западные страны идеи мира и любви. Кумиры миллионов – Джимми Хендрикс, Элвис Пресли и другие их единоверцы – подхватили эту идею, и слухи о грядущем равенстве и братстве взбудоражили западный мир. Молодежные волнения охватили всю Европу. Общество пошло на компромисс, и пуританство католической морали уступило мест хиппующей молодежи, бурлящей гормонами, благими намерениями и любовью. Молодежная революция 1960-х сделала свое дело, сняла запрет на секс вне брака. Девушки до неприличия оголяли ножки, коротко стриглись «под мальчиков», а мужчины отращивали бороды и длинные волосы. Короткие юбки и брюки-клеш стали мировым поветрием в моде. Отблески этого пришли и в нашу моду. Мини-юбки, женские брючные костюмы и туфли-лодочки на шпильке, а у мужчин – белые нейлоновые рубашки и плащи болонья стали подлинным символом эпохи. Именно шестидесятые, это беспокойное десятилетие, заронили зерна нравственного раскрепощения и приоткрыли двери западной моде в нашей стране.

Я ходил в коротком шуршащем болоньевом плаще зеленого (бутылочного) цвета, расклешенных от колен брюках и остроносых туфлях. Плащи болонья, из капрона, обработанного акрилосодержащим полимерным составом, придающим ткани водоотталкивающие свойства, были тогда в большой моде. Их носили непременно с поднятым воротником и подпоясанным кушаком из той же болоньевой ткани, что делал и я. Так одевались герои Алена Делона во французских фильмах той поры. Достать болонью было сложно, плащи продавались только на барахолке.

Надо сказать, что «политическая оттепель», наступившая в стране в середине 1960-х годов, и приморское расположение нашего города привели к возникновению в нем рынка – «барахолки», где продавались привезенные моряками торгового флота из-за границы «шмотки»: нейлоновые рубашки, плащи -болонья, настоящие джинсы «Levi Strauss», «Wranler», женское нижнее белье, капроновые чулки без стрелки и безразмерные носки с «резинкой». Там же можно было приобрести фирменные пласты-«гиганты» для стереопроигрывателей и магнитофоны зарубежных фирм «Philips», «Grundig», «Sony».

Но, скажу честно, приобретать вещи на барахолке было очень дорого. Несмотря на это, новый пласт британской рок-группы из Ливерпуля «The Beatles» – «Битлов», под названием «Back in the U.S.S.R.» («Снова в СССР»), изданный в одной из скандинавских стран, наш друг Студент прокрутил нам почти сразу после появления пластинки в городе.

В конце марта произошла трагедия, потрясшая всю страну, да и весь мир. Погиб великий сын Земли, первый советский космонавт Юрий Гагарин вместе со своим инструктором, разбившись во время тренировочного полета на самолете МИГ-15 в небе над Владимирской областью. Из жизни ушел символ мировой космонавтики, отличный летчик и замечательный человек. Тысячи людей скорбели о погибших. Похоронили их в Кремлевской стене.

Как непредсказуема и скоротечна человеческая жизнь!

В те весенние дни я открыл для себя Эриха Марию Ремарка и его роман «Три товарища». На меня, на мое сознание роман произвел сильнейшее впечатление… Эта книга о дружбе, любви, о преданности, о хрупкости человеческой жизни потрясла меня. Мне кажется, «Три товарища» – самый красивый роман о любви, самый увлекательный роман о настоящей мужской дружбе, самый трагический и пронзительный роман о человеческих отношениях, который я читал.

Любовь и трагедия на страницах романа шли рядом, и рядом же с героями постоянно были рюмка с ромом, бокал с вином, стакан с джином или целая батарея бутылок, и мне казалось, что пойти на танцы, перед этим выпив пару стаканов вина, вполне естественно. Нет, это не было слепым подражанием. Это был стиль поведения – свободный, раскрепощенный, в чем-то вызывающий, что свойственно молодости, подкрепленный и, что греха таить, оправдываемый для себя примерами из классики. Да, пили мы тогда много, но в основном вино, поэтому сильно пьяными не бывали.

Теплыми весенними вечерами, расположившись на скамейке во дворе, мы нашей дружной компанией, а ее составляли четыре неразлучных еще со школьной скамьи товарища: я, Студент, и два наших друга, из которых один здорово пел и играл на соло-гитаре, а второй ему подыгрывал на ритм-гитаре, под переборы гитарных струн, пуская по кругу бутылку вина, часто не одну, вели разговоры далеко за полночь, мечтая и строя планы…

Мы втроем, понятное дело, кроме Студента, задумали поступать в «Систему», твердо решив заниматься на подготовительных курсах и серьезно готовиться к вступительным экзаменам, но наступившее лето, а вместе с ним и пляжный сезон спутали наши планы.

С утра до вечера проводили мы на городском пляже, валяясь на горячем песке, купаясь, загорая и изредка перекидываясь в карты в «буру». Конечно, тогда я не знал и не мог предположить, что воспоминания об этом южном солнце, об этом горячем песке помогут мне в будущем, на Севере, преодолевать и пронизывающий ледяной ветер, и жгучий холод.

Пляж был полон, но когда наша орава, в припрыжку, мчалась к воде, народ шарахался в стороны и мы с возгласами и смехом прыгали в воду, поднимая тучи брызг.

…Жара стояла неимоверная. В такую жару особенно приятно было выпить холодной газированной воды с апельсиновым сиропом из автомата, стоящего здесь же на пляже, для чего бросить в щель автомата трехкопеечную монету, подставить стакан и ожидать пока он наполнится шипучей, искрящейся пузырьками газировкой.

Перед этим, стакан нужно было помыть, для чего опрокинутый вверх дном поставить в углубление автомата, нажать на него, после чего стакан омывался изнутри струйкой холодной воды. Несколько граненых стаканов всегда стояли в углублении автомата и, что характерно, не пропадали. При этом никакие хвори никого не одолевали, никто из нас не заболевал и никаких эпидемий не происходило.

…После пляжа наша компания любила заглянуть в чебуречную на Малаховом кургане, возвышающемся на Корабельной стороне над городом и морем, с вершины которого открывается великолепный вид на бухту и корабли.

Спускаемся по лестнице под землю. Летом, в глубокой штольне времен Первой обороны, где разместилась чебуречная, прохладно. Вкусные, горячие, с пылу с жару караимские чебуреки сами просятся в рот. Надо аккуратно взять горячий чебурек, осторожно надкусить его, выпить мясной сок, по сути бульон, а потом есть хрустящее тесто с мясной начинкой, запивая холодным пивом «Жигулевским». Вкуснотища!

Вечерами засиживались в кафе-кондитерской «Снежинка», стены которой украшала лепнина в форме снежных сосулек и белых снежинок выделявшихся на голубом фоне стен и создающих уютную и своеобразную атмосферу. Мороженое нескольких сортов с вареньем и шоколадом, эклеры, профитроли с кремом и вино отлично поднимали настроение.

В один из веселых и беззаботных летних дней решено было пойти в поход на Южный берег, пока у нас есть время до вступительных экзаменов и пока, как пошутил кто-то: «Нас не забрили в «Систему» окончательно».

Надо сказать, что летом мы часто ходили в походы не только на Южный Берег, но и в пещерные города. Особенно любили Мангуп-Кале. Сборы были недолгими. В рюкзак бросались КЛМН – известное каждому советскому туристу сокращение, обозначавшее «кружка, ложка, миска, нож», без которых в походе никуда, продукты, на ноги – китайские кеды «Два мяча» – прочные, удобные, и в путь…

Тропа, по которой проходил подъем на горный утес Мангуп-Кале, очень крутая. Ноги впереди идущего – прямо напротив твоего носа. Путь долгий. Одежда на спине очень быстро промокала насквозь. В конце подъема на огромном валуне надпись – «С легким паром!» Сразу становилось весело и усталость куда-то улетучивалась. Привал делали у родника, вода которого – чистая и прохладная – казалась в тот момент самой вкусной.

Склоны горы Мангуп-Кале отвесные, труднодоступные, поэтому там в стародавние времена возвели крепость, развалины стен и башен которой сохранились до наших дней. На протяжении веков на вершине Мангуп-Кале укрывались тавры от скифов, скифы – от сарматов, сарматы – от готов и гуннов, а готы и русские – от татар.

Кого только не видела в своей истории земля нашего полуострова.

На плато Мангуп-Кале удивительный, особенный горный воздух – терпкий, пропахший медом и травами, густой, словно им не дышишь, а пьешь его. Лучше, чем сказал об этом поэт, пожалуй, и не скажешь:

Южный воздух

В баклагу налей.

Да, он льется,

Как льется вода,

В этих крымских

Безводных местах.

Он цветами и медом пропах,

Я такого не пил никогда…

Ночевали мы в пещерах древнего города – жутко и интересно.

…В поход на Южный берег мы собрались быстро – палатки, рюкзаки и подводное ружье взяли в «Прокате», ласты и маски были у каждого свои. Тушенку, макароны, рис, чай, сахар, хлеб и вино закупили в магазине «Продтовары». На Южный берег в турпоходы мы начали ходить давно, поэтому все было отработано. Походы длились две-три недели.

У нас было свое место – маленькая уютная бухточка, окаймленная огромными, скатившимися с прибрежных гор валунами, облюбованная несколько лет назад, в восточной части залива, имеющего древнее греческое название Ласпи. Мы сложили каменный очаг, а на одной из глыб выбили знак – ступню туриста, подтверждающий, что место это наше.

По приходе на место разгрузили рюкзаки, поставили палатки, развели костер… «Дикий» туристский отдых, подобный нашему, отлично показан в веселом и правдивом фильме «Три плюс два». Это было время в истории нашей страны, которое позже назовут «периодом застоя», а для нас это было золотым временем юности, временем, когда девушки, без охраны, могли спокойно путешествовать по Южному берегу.

На пути к Южному берегу остановились передохнуть на вершине перевала. Отсюда открылся потрясающий вид: склоны гор, поросшие реликтовыми соснами, амфитеатром спускались к морю; бескрайнее море, лазоревое у берега на мелководье и становящееся темно-синим на глубине, плавно терялось в мареве горизонта. Слева – гигантские глыбы, в доисторические времена скатившиеся с вершины горы, застыли в фантастических позах. От этой красоты захватило дух! Простояли несколько минут, любуясь чудесным видом, затем стали спускаться по едва заметной татарской дороге-тропе вниз, к морю…

Весь день наша компания купалась и загорала на камнях. Кто-то нырял за крабами и мидиями, кто-то охотился с подводным ружьем на прибрежных рыбешек.