Альтаир

3

Эх, кабы ведома была в то время в нашей стране старая добрая немецкая система парфорсной и интенсивной дрессировки, не пришлось бы мне изобретать велосипед, находя с помощью научного тыка и перебора вариантов самые эффективные приемы и способы, кои универсально пригодны что для хороших, что для плохих собак. А с другой стороны посмотреть, собственный опыт ошибок и удач нередко оказывается куда как полезнее чужого, пусть и самого распрекрасного. Первый плюс в том, что преимущества и недостатки всех методик становятся совершенно ясными, только если методики эти опробованы самолично. Второе достоинство – когда много времени спустя вдруг узнаешь, что умные люди, создавшие наилучшую систему дрессировки, оказывается, решили какую-либо проблему точно так же, как и ты, сознание собственной гениальности начинает ощутимо греть душу. А коли есть за что себя уважать – это приятно и полезно для здоровья. Третий положительный момент: иногда в процессе поиска вдруг обнаруживаешь, может, и не самый совершенный, но, по крайней мере, оригинальный способ научения, который не сейчас, так потом оказывается в какой-то ситуации не для той, так для другой собаки наиболее подходящим.

На вечернем занятии подвел я Таира к сквозной лестнице. Понятно, псеныш на парфорсе и голодный до невозможности. Все чин чином: глажу его, кусочек мяса показываю, пытаюсь заманить хотя бы на первую ступеньку. А ему кусочка не надо, он, как только увидел эту лестницу, уже весь скукожился в ожидании страшного. Что ж, пробую затащить четвероногую дрянь наверх силой. На это позор своей породы лег, согнувшись в три погибели, поджал лапки и зажмурился – шага, мол, не сделаю, хоть на месте убивай. Почесал я в затылке, здравая мысль и появилась. Взял Таира на руки (осторожно взял, а все равно от брызнувшей струйки не уберегся), поднялся с ним на несколько ступенек, аккуратно положил на лестнице мордой вниз, успокоил чуток. Ну и начинаю потихоньку спускаться, рывочками понуждая его идти следом. Понял внебрачный сын презренного шакала, что оставаться наверху еще страшнее, а упираться нет почти никакой возможности, и, надсадно скуля, ступенька за ступенькой сполз вниз. Вот и замечательно! Выказал я ему умеренно-бурно свой восторг, развернул кругом и – вперед, на штурм препятствия. Но теперь уж, голубчик, топай-ка ты своими ногами! Вижу, дело пошло. Раз собака знает, как можно спуститься со снаряда, ее уже не так пугает и подъем. Несколько раз прошли мы по лестнице вверх и вниз с той стороны, где ступеньки горизонтальные и широкие, а затем стали учиться карабкаться по «строгому» трапу с узкими перекладинами вместо ступенек. Конечно, не сразу и не с великой радостью Таир на него полез. Однако же пара-другая десятков тычков и пинков оказались весомее его желания орать и брыкаться. Медленно-медленно, непрерывно распевая жалобные песни и трясясь от ужаса, сначала с моей, когда мягкой, а когда и жесткой помощью, а потом и самостоятельно Таир стал по команде преодолевать лестницу, а вслед за тем, таким же порядком, и бум.

С тех пор, если какая собака отказывается в первый раз идти на снаряд, упирается, то я не трачу понапрасну времени и нервов на втаскивание ее наверх силой, а поступаю как с Таиром – то есть сначала показываю, как надо спускаться. Если, конечно, она не относится к разряду неподъемных из-за своих размеров или злобности.

Где-то день на третий наших мучений приспел черед заняться апортировкой. Вырезал я из полешка некое подобие гантельки и предлагаю Таиру с этой штучкой поиграть. Без особой, впрочем, надежды на его согласие. Ожидания вполне оправдались. Чем дольше я прыгал и извивался перед отрыжкой эволюции, недостойной имени собаки, чем старательнее вызывал ее на игру, тем более Таир столбенел и вытаращивал зенки. А от деревяшки, сунутой непосредственно под нос, он отворачивал морду и тут же начинал пятиться.

Попадись мне этот гнуснявый хотя бы тремя годами позже, он просто-напросто испытал бы на своей шкуре эффективность немецкого «метода лаяния от боли», только и всего-то. Ну и стал бы носить хоть деревяшку, хоть железяку как миленький. Там принцип простой: быстренько объясняешь собачке, что в промежутке между подачей команды и моментом, когда она ухватит зубами указанную вещь, воздействия парфорсом будут непрерывными и все более усиливающимися. Вплоть до легкой степени удушения. И что в ее интересах промежуток этот сократить до минимума и терпеливо держать в пасти апортировочный предмет, пока последний не будет изъят. За то причитается моральное и материальное вознаграждение, а парфорс больше дергать не будут.

Но по причине моей тогдашней неосведомленности о приемах парфорсной дрессировки, пришлось пойти другим путем. Привязал я к краям гантельки по куску бечевки, разжал Таиру челюсти, сунул в пасть ему гантельку, а за ушами завязал все это дело бантиком. Поначалу Таир притих, ошалевши, но через несколько секунд, когда глаза его окончательно выкатились из орбит, состояние ступора перешло в бешеную истерику, в ходе которой он пытался выдрать всеми четырьмя лапами деревяшку из своего рта. Но попытки были тщетными, поскольку и бечевка была крепкой, и я при помощи сапогов, хлыста и «строгача» отвлекал Таира от столь неприглядного занятия. Когда дрянное создание наконец выдохлось и впало в обычную для себя глубокую депрессию, оно за полчаса уяснило, что ходить у ноги и сидеть можно не только порожняком, но и таская в зубах гантельку, и что гантелька эта, пока держишь ее в пасти, есть не просто кусок дерева, а индульгенция, спасающая жизнь и здоровье некой мерзкой твари от моего справедливого и страшного гнева. А развить усвоенный навык дальше, до нормального выполнения приема апортирования, было делом несложным.

Немало воды утекло с тех пор. Давно уже практика дрессировки доказала и мне, и многим другим, что с помощью одного лишь парфорса обучить почти любую псину подноске вещей и легче, и проще, чем как бы то ни было еще. Но случается иногда, что на собак физически очень сильных и не слишком чувствительных к боли рывки строгим ошейником не влияют в достаточной степени. И чтобы научить их апортировке под принуждением, способ, апробированный в свое время на Таире, оказывается более пригодным, нежели классический «метод лаяния от боли». Завязал веревочку за ушами – и проблема наполовину решена!

А когда понадобилось Таира обстрелять, то есть приучить его спокойно относиться к выстрелам, самая эффективная из всех известных мне методик, которой с неизменным успехом я пользуюсь и по сей день, родилась сама по себе в одно мгновение. К тому времени дрессируемая пакость оголодала настолько, что в начале занятия, пока нагрузка на нервы не достигала определенного предела их выносливости, она (в смысле, пакость) пожирала предлагаемые по заслугам куски с нескрываемым удовольствием, а порою не пренебрегала ими даже в конце урока, с ущербом для самочувствия пройдя через очередной круг устрашений и экзекуций. Поскольку в управлении Таировым поведением все большее участие принимал его желудок, мне показалось заманчивым использовать в этом деле возможности столь влиятельного внутреннего органа на полную катушку: создать в педагогических целях постоянную жесткую конфронтацию между ним и Таировой генерализованной трусостью.

Вышли мы с Таиром в очередной раз на дрессировочную площадку и стали отрабатывать хорошо ему известные приемы хождения у ноги и бескомандной посадки при остановке. Только в руках у меня была при этом миска, в которую – и ходячее убоище это видело – я предварительно бросил пару кусочков мяса. А поодаль, метрах в тридцати от площадки, ждал моего сигнала помощник со стартовым пистолетом в руке. И в момент, когда собаченыш, выполнив требуемые команды, уже тянулся под аккомпанемент моих похвал к заработанному вознаграждению, я кивнул помощнику. Тот выстрелил. Таир вздрогнул, но мясо слопал. Ну и чудненько! И примерно с минутными интервалами мы проделали то же самое еще раза три-четыре. А затем, чтобы в песьем мозгу выстрел окончательно увязался с последующим кормлением, мы еще малость позанимались выдержкой. Горю луковому полагалось сидеть напротив все той же миски с кусочками, которая с каждым повтором упражнения отодвигалась от него на пару шагов, и лишь после выстрела ему дозволялось сию посудину очищать от содержимого.

На другой день Таир в ответ на выстрел начал уже сглатывать слюну, а про то, что громких звуков следует бояться, он забыл напрочь. Сто лет известный лабораторный павловский опыт по выработке условного рефлекса – а как здорово пригодился!

4

Подходила к концу первая, самая кошмарная для Таира и утомительная для меня неделя сверхинтенсивных занятий. За это время мой ученик освоил весь целиком нормативный курс послушания, который полагается знать милицейской розыскной собаке, а попутно еще несколько крайне полезных навыков. В частности, научился спокойно переносить подкожные и внутримышечные инъекции, даже довольно болезненные.

Сперва, понятно, не обошлось без эксцесса. Почувствовав укол, недоделок завопил и стал вырываться, за что был несколько прибит и подавлен физически и морально. Распластавшись на боку, Таир сосредоточил все свое внимание на кулаке, нависавшем над его мордой, и моем непрерывном рычании. Когда псец, по своему обыкновению, умедитировал в состояние совершенного ничтожества, а глазенки его обрели тупо-квадратное выражение, я, продолжая издавать грозные звуки, медленно убрал кулак, взял шприц и вогнал иголку в Таирову ляжку. Он не шелохнулся. По окончании процедуры, обалдело выслушав мои восторги по поводу его терпеливости и получив под ряд несколько кусочков мяса, Таир, несомненно, сделал правильный выбор между кнутом и пряником. И в следующий раз лежал под уколом смирно, а как только игла была извлечена из его организма, радостно вскочил и стал настойчиво требовать полагающуюся награду. Когда мы, постепенно одолевая гранит науки, перешли к выполнению приемов послушания без поводка или привязи, на большом удалении друг от друга, Таир уже более-менее пообвыкся и стал работать чуть быстрее, хотя все равно еще с непременным «тормозом» при каждой команде. Зато почти безотказно. Почти – потому как худосочному недопсу взбрело в голову от меня побегать. Сначала попробовал он такое сотворить в питомнике, а там скрыться некуда – кругом забор. Был выдран. А вот когда чертов выродок рванул от меня за пределами ограды, прямиком к ближайшему кустарнику, которым зарос берег канала, я понял, что гоняться за ним бессмысленно: догнать не смогу, а напугать – напугаю, и умчится он тогда в дали неведомые. Но у меня для таких случаев имелся в запасе один замечательный сюрприз, звавшийся Маргит-Астой. Исключительная по характеру и мыслительным способностям сука-«немка», я когда-нибудь о ней подробнее обязательно расскажу. Поглядел я вслед Таиру, слетал за Астой, показал ей, где шмыгнул в кусты беглец. «Ищи, – говорю, – лапушка. Мочи его!» Обрадованная веселой работой, Аста понеслась в погоню, а я побежал по дороге, параллельно каналу, следя за поиском скорее на слух, чем на глаз. Ага, есть контакт! Ломлюсь сквозь заросли на жалобный визг пойманного ублюдка. На крошечной полянке скрючившийся буквой «зю» свинтус свиристит что есть мочи и вертится, старательно пряча зад от кружащей вокруг него с деланно свирепым рычанием Асты. А та при каждом удобном случае его несильно, но больно подщипывает за то самое укрываемое от нее место и прямо-таки наслаждается ситуацией, в которой ее сучьему доминированию над каким-никаким, но все же кобелем ничто не препятствует. Я, разумеется, от всей души навалял Таиру фитилей и поволок обратно, к месту совершения преступления. И нисколько не мешал Асте наскакивать на него сзади и прикусывать снова и снова.

Однако же четвероногому мазохисту, судя по всему, расправа показалась не вполне убедительной, и от силы через полчаса он снова решил с занятия смыться. Побежал туда, куда и в первый раз, к кустарнику, но около него в нерешительности остановился – видать, все же задумался о грядущих неприятностях. И только лишь узрев мое, с самыми что ни на есть серьезными намерениями, приближение, нырнул в сплетения ольховника, ежевики и крапивы. Что Аста отыщет эту вредоносную гниду, я не сомневался, и потому очень удивился, когда она закружилась, почти сразу же потеряв след. А еще больше удивился, когда увидел, почему она след потеряла. Отпечатки Таировых лап, хорошо заметные на мокром суглинке, шли по самой кромке воды. Ух ты, что придумал, сволочь! Знать, не совсем дурак! Объяснив Асте что и как, я выбрался, прикрывая лицо от веток, на дорогу. Опять на бегу слушаю. Шагов через двести, на почти открытом месте, Аста снова закружилась. Что за черт? Иду к ней. Наблюдаю препотешную картину. У самого берега канала довольно высокий бугор. Аста носится между бугром и водой, то и дело прихватывая запах, но никак не может сообразить, откуда этот запах идет. А по бугру, гиенообразно сгорбившись, осторожно чапает прочь искомая скотина. Показываю на гада Асте, Аста показывает гаду кузькину мать. А потом, после трепки, пришел черед и радикальных мер, поскольку третьего побега допускать ни в коем разе не следовало: слишком хитрым и сообразительным зверь оказался, невесть что еще выкинуть может. Набросил я Таиру на горлышко петельку и, на самых грозных нотах комментируя происходящее, по всем канонам икебаны украсил живой игрушкой ближайшее дерево. Совсем живой она была, конечно, только вначале, а немного погодя стала уже полуживой. Правда, до полной потери сознания эту несчастную тварь я держать на ветке не стал – не тот случай. Привел потом в чувство, вернул на площадку. Все, с побегами – как отрезало. И вообще, после вздергивания у Таира полностью сменилось мировоззрение и стал он в руках моих мягче пластилина. Кроме моментов, когда он чего-нибудь уж очень сильно боялся. Но вскоре мы и с этим разобрались.

Первый триумф пришел к нам с Таиром, когда старшему инспектору Гусеву в конце концов до невозможности надоело мое явное пренебрежение к исполнению прямых служебных обязанностей (на что я тратил теперь едва ли полчаса в день) и он устало спросил, не хватит ли мне зря расходовать рабочее время на заведомо бесполезное дело. Я пожал плечами:

– Хочешь посмотреть, как Таир работает?

– А он работает? Тогда хочу.

И под пристальными начальственными очами Альтаир выдержал свой первый и самый важный в жизни экзамен – на саму жизнь. Да, он работал невыразительно и крайне медленно, всякий раз запаздывая с выполнением навыков на пару секунд, а то и больше, но формально все делал чисто и по первому же сигналу. Он показал весь нормативный комплекс послушания, включая подачу голоса (результат многократного выкручивания уха на протяжении двух предыдущих суток) и переползание (достигнуто за пару занятий при помощи парфорса, длинного поводка и трехметрового прута), а возвращаясь на обозначенное место, даже летел галопом (правда, с повизгиванием и поджатым хвостом – побочными последствиями длительного, целенаправленного применения левого ялового сапога). И вот дошли мы до преодоления снарядов и до самого последнего из них – лестницы. К лестнице Таир, как и прежде, относился чрезмерно трепетно, но отступать-то ему было некуда, он это знал. Посадил я его напротив «строгого» трапа, а сам ушел и встал по другую сторону, у спуска, рядом с Гусевым. Выжидаю положенную паузу. А под лестницей этой устроен был сарайчик, так что мы с собакой друг друга не видим. Командую: «Вперед!» В полной тишине прошло еще несколько секунд. Потом лестница мелко завибрировала и послышалось негромкое, тоскливое подвывание. Когда Таир нарисовался пред нашими взорами, на середине трапа, зрелище было еще то. Старая и уже изрядно расшатанная деревянная конструкция от его дрожи едва ли не ходуном ходила. Но пусть и с черепашьей скоростью, пусть переполненный смертным страхом, однако песий сын честно переступал с одной перекладины на другую, ежесекундно рискуя сверзиться с высоты четырех метров на не слишком гостеприимную в подобных случаях землю. Наконец, все еще попискивая, не в силах успокоиться от пережитого, Таир спустился вниз и, как положено, сел напротив меня. Получив свою долю ласки, законный кусок и разрешение гулять, он отошел на два шага и снова сел, обреченно ожидая следующих приказаний.

Я посмотрел на старшего инспектора. Гусев долго хмыкал и покачивал головой, пытаясь подобрать подходящие слова. Потом выдавил:

– Ну что ж, видно собаку.

И тут он услышал такое, чего уж никак не ожидал в данной ситуации услышать:

– Владимир Георгиевич, – произнес я самым нейтральным тоном, – а ты не хочешь под Таира дресочку надеть?

Мой начальник обратил ко мне странно меняющийся взгляд, в котором промелькнули и ошарашенность, и недоверие, и, похоже, сомнение в моей адекватности. Старшего инспектора вполне можно было понять, это ему меня понять было трудно. Ну ладно, положим, маловероятный факт налицо: Альтаир полностью управляем, и на достижение этого потрачена всего одна неделя. Но как представить себе, что минуту назад стенавший на лестнице глист способен изобразить хотя бы самое слабенькое задержание? То ли здесь кроется какой-то подвох, то ли… то ли… да, пожалуй, именно что подвох!

– Нет, – отрезал Гусев. Подумал и добавил: – Не сейчас. Через неделю надену.

А здесь вовсе не было подвоха.

Накануне в питомник нагрянули «мушкетеры» – пацаны школьного возраста, в среднем, лет тринадцати-четырнадцати, которым в радость было возиться с собаками да слушать мои байки. Я понемногу и ненавязчиво учил всю их развеселую компанию собаководству, а попутно слегка эксплуатировал детский труд. Времени и чая на них уходило немало, но зато и помогали мне ребятки очень и очень. И со щенками погулять, и на след их поставить, и растравить первоначально. Попробовали было мои начальники пресечь посещения питомника посторонними – мол, это ж дети, а тут собаки свирепые! – да сами осеклись, когда я невозмутимо потребовал взамен обязать милиционеров-кинологов выполнять все то, что дети почти за так делают, и желательно на нехудшем качественном уровне. Повздыхали начальники, возложили на меня ответственность по части травмобезопасности и больше эту тему не затрагивали.

Напялил я на одного из пацанов, на Мишку, который поживей других и поартистичней умел под собачкой сработать, дрессировочный костюм, разъяснил суть задачи, посадил и Мишку, и остальных у окна да наказал, чтобы ни в коем случае сигнала моего мимо глаз не пропустили. А сам вышел, вывел под окно Альтаира и стал прогонять с ним по-быстрому самые простые из известных ему навыков. Но при этом все время взвинчиваю темп, хвалю псенка скупо и сухо, лакомства же вообще не даю. Нагнетаю то есть давление, накачиваю атмосферу за атмосферой. Заморыш так быстро работать еще не умеет, отстает, предохранители в его мозгах опять начинают плавиться. И когда до короткого замыкания остаются считанные мгновения, я семафорю Мишке. Тот выскакивает, с криками бежит к нам и, как положено, очень грамотно подставляется под хватку. Таира пускаю в упор.

Ой, что тут было, что тут было! У меня челюсть, наверное, тогда на полметра отвисла. Ведь вроде бы правильно просчитал ситуацию и вероятные реакции собаки, к любому варианту был готов, но чтобы эффект настолько превзошел ожидаемое… С отчаянным то ли визгом, то ли воплем – так, наверное, камикадзе в последний раз орали «Банзай!» – бледная немочь рванулась на врага. Ну наконец-то, наконец-то нашелся выход столь тягостно долго копившемуся напряжению! Вот кто во всем виноват! И все страхи и стрессы, боль, голод и беспомощность вымещались в злобе, которую Таир обрушил на так кстати подвернувшегося негодяя. Это было подобно затянувшемуся взрыву либо молнии, остановившейся в раскаленном воздухе на длинное мгновение. Съежившись в комок, с поджатым хвостом и зажмуренными глазами, Таир вцепился в Мишкину подмышку и рвал дреску с яростью берсерка. Перехватываю поводок, машу «мушкетеру» рукой. Тот падает навзничь и дрыгает конечностями, как придавленная лягушка. Быстро сдергиваю своего озверевшего подопечного и облачаю его в намордник. Пацан моментально скидывает с себя дреску и снова пляшет перед нами. Когда отпущенный Таир врезается в него намордником, Мишка валится на землю, катается, свернувшись клубком, под ударами и очень правдоподобно верещит. Не давая песику опомниться, чтобы не начал он стаскивать с себя мешающее кусаться убранство, через несколько секунд вновь его отлавливаю. Мишка очень быстро влезает в дрескостюм, и уж теперь-то я даю Таиру возможность полностью насладиться победой. Опять хват в четко подставленную подмышку, опять поверженный недруг конвульсивно трепыхается в зубах геройствующего овчаренка и наконец затихает. Для разрядки еще немножко потаскали мы окончательно капитулировавшего противника по траве, я собачку успокоил, отвел в вольер, выдал полагающееся материальное поощрение. А сам пребывал в полнейшем восхищении.

Восхищение несколько поутихло через пару дней, когда другой парнишка, габаритами гораздо превосходивший Мишку, вышел против Таира. И тут мерзопакостное создание, явившееся на белый свет наверняка вследствие козней извечного ненавистника рода человеческого, учудило в своем обычном стиле. Нет, поначалу пес страшный на паренька-то швырнулся. Но увидев в последний момент, что их размеры мало сопоставимы, так же резво сиганул назад, чуть не уронив меня рывком поводка. Парнишке я показал, чтоб тот скоренько удалился, а кабздоху в очередной раз – где зимуют раки. Погонял малость блох с места на место по его шкуре своими сапогами, а затем мы в ускоренном и строгом режиме вспомнили курс послушания. Не прошло и десяти минут, как я снова позвал помощника в дреске, и теперь уж Таир не сплоховал.

Были потом случаи, проявлял он еще на «задержании» некоторую слабость при неожиданных воздействиях – тормозил, атаковал не прямо в лоб, а пытался зайти сзади. Но сверхзадачу свою тогда уже понял и выполнял абсолютно всегда, как бы страшно и больно ему ни приходилось: главное – вцепиться противнику в подмышку и там висеть клещом хоть до последнего вздоха. Ясное дело, лучше претерпеть от вражеских рук, чем от моих ног. Враг, может быть, и не убьет…

Как бы там ни было, а всего через две недели с начала наших занятий Альтаир с блеском сдал зачеты по общей и защитной дрессировке, и я стал обучать его розыску. Но уже далеко не с той интенсивностью, потому что к исполнению своих служебных обязанностей – ничего не поделаешь! – мне пришлось вернуться. Надо заметить, к тому времени Таир выполнял приемы послушания хоть и не с бешеной энергией, что так импонирует в классных овчарках, но все же достаточно живо, имея преимуществом своим безошибочность и абсолютную выдержку. И, главное, он все более и более становился похож на нормальную собаку с устойчивой психикой. Человеку, не видавшему его прежде, трудно было бы представить себе, что перед ним бывший – причем в совсем недавнем прошлом – патологический трус, свойства личности которого в корне изменены посредством шоковой терапии.

5

Нет, не ошибся я, настояв на покупке в питомник Таирова отца – Асса. Не бывало в моих руках лучших по розыскным способностям собак, нежели его дети. Все Ассовичи отличались не только очень приличным обонянием, но и врожденной склонностью к работе по запаховому следу и, сверх того, несравнимо красивым стилем поиска. Если указанные качества, вместе взятые, заложены в собаке наследственно, то правильным обучением раскрыть их несложно, а вот если нужных генов нету, то и при самой лучшей дрессировке конечный результат будет не слишком высоким. При использовании розыскника в городских условиях великое значение имеет также тщательность, а потому – безошибочность его работы в сочетании с оптимальной быстротой движения, меняющейся в зависимости от силы запаха и прерывистости следовой дорожки. Но и эти свойства, хотя они гораздо более зависят от уровня подготовки и опытности собаки, все же имеют в основе наследственные задатки. И все эти задатки Альтаир получил от своего родителя в полном объеме. В чем я имел удовольствие в скором времени убедиться.

Нельзя сказать, что проблем со следовухой у Таира вообще не возникало. Поначалу-то все шло гладенько, даже лучше, чем можно было ожидать. Гораздо раньше, чем обычно, я отказался от раскладки мяса по запаховой дорожке, легко добился правильной проработки резких поворотов под прямым и острым углом, без затруднений приучил не скакать по следу галопом и останавливаться по команде, если при пуске без поводка Таир слишком от меня удалялся. Фокусы начались после. Во-первых, этот мелкий вообразил о своих способностях чересчур много и прежде времени стал пытаться «мастерить», работать на грани скола, то есть отклоняясь от линии следа до самого края запахового коридора, но зато на предельно высокой скорости. Когда так поступает многоопытная собака, которая не пропустит оброненного предмета или неожиданного поворота, это для служебного применения даже здорово, потому как преступника нужно ловить, покуда он не успел далеко уйти. Но коли «мастерить» позволяет себе всякий щегол – добра не жди. Обязательно начнет проскакивать углы, прихватывать запах верхом. В лесу или, там, в поле это еще куда ни шло, может быть, до конца следа с грехом пополам и доберется. Но вот в городе срежется с высокой степенью гарантии. А во-вторых, хитрый мерзавец вздумал всякий раз при пуске на след рассчитывать на мою помощь. Было поначалу, наводил я его прямо на отпечатки ног. Жулику такое облегчение понравилось, и он, если за пару секунд не утыкался носом непосредственно в искомый запах, тотчас бежал ко мне жаловаться на судьбу. В обоих случаях пришлось, соответственно, применять грубую физическую силу.

С первым прибамбасом разбираться было не в новинку – у многих собак таковые завихрения возникают. На сей счет есть исключительно удобная штукенция – следовая шлейка, которая затягивается вокруг живота. И если она не слишком широкая – а Таиру я именно такую и сделал из капроновой веревочки, – то рывок за нее может быть ну очень болезненным. Устроили так. Следок проложили небольшой, но не в лесу или в поле, как прежде, а на городской окраине, среди гаражей, и по всей протяженности аккуратно бумажками обозначили. Таир по привычке дает ходу и моментально, естественно, запах теряет. И тут же катится кубарем – поводок-то у меня в руках, чай, не для красоты. Подтащил я жалкое подобие немецкой овчарки к себе поближе, объяснил в популярных выражениях, что я думаю о нем и его ближайшей родне, и опять на след поставил. Вроде как Таир присмирел, торопиться не спешит. Отработал до конца первый след – пошли на другой. Потом еще и еще. Может, раза два рецидивы и были, но не больше, так что особенно-то много Таиру покувыркаться не пришлось. Хватило и этого. Сразу научился истинно немецкому педантизму – отныне и надолго никаких отклонений от линии следа за ним не наблюдалось.

А вторую его заморочку ликвидировали вот таким контрприемом. Попросил я «мушкетеров», которые главным образом в этом деле мне и помогали, при прокладке следа сначала вытаптывать хорошенько круг в пять шагов диаметром и уже от круга, шаркая, выходить на оговоренный маршрут. Спустя сколько надо времени привожу Таира и сперва с одного-двух, а позже и с пяти-шести метров пускаю его на поиск следа. По идее, промахнуться мимо круга и запаха ему невозможно. Хитрован направляется туда, якобы ищет и тут же с виноватым видом возвращается назад: дескать, сам ничего обнаружить не могу, вмешайся, подсоби. На что я с большой готовностью откликаюсь – отфутболиваю его в сторону круга и произношу несколько сакральных слов. Значение их Таиру было неизвестно, но зато интонации знакомы и понятны. Вскоре после введения пенальти в арсенал приемов обучения следовой работе размер круга сократился до абсолютного минимума, а пес стал демонстрировать исключительно добросовестное и ответственное отношение к поиску.

В середине ноября, спустя менее чем два месяца со дня первого знакомства Альтаира с методами и средствами принуждения и наказания, он сдавал в условиях, по возможности приближенных к реальным, экзамен на звание патрульно-розыскной собаки.

Ночь. Улица. Метель. Магазин. За спиной у нас с Таиром светит фарами милицейский «уазик», из которого за нашими действиями наблюдает проверяющий – все тот же старший инспектор Гусев. Перед витриной и дверью немногим более четверти часа назад туда-сюда прошелся прокладчик следа, имитируя попытку проникновения на охраняемый объект. Присматриваюсь, не подходя близко: вроде бы совсем свежих следов других людей нету. Значит, путаница при пуске исключена, собаку незачем наводить на искомый запах, сама выберет нужный. А ну-ка, покуражимся! Неспешно сматываю поводок, отстегиваю его от ошейника и посылаю Таира в свободный поиск. Сам поворачиваюсь лицом к машине, достаю папиросу и, прикрываясь от порывов ветра, закуриваю. Вижу, как отчаянно жестикулирует Гусев – показывает, что, мол, собака пошла не туда. Бросаю короткий взгляд за спину – там полный порядок. Просто пес на всякий случай, как он привык это делать, перестраховывается: обнюхивает все отпечатки на несколько шагов кругом, чтобы, не дай Бог, не ошибиться с направлением следа. Отмахнувшись от проверяющего, стою курю. Краем глаза отмечаю, что Таир наконец разобрался в ситуации и уверенно, рысью, не отрывая носа от снега, уже идет «по добычу». Пора и мне трогаться с места. Держусь шагах в двадцати-тридцати, ближе подходить ни к чему: след проложен через площадь, а там то и дело кружат вихри – мой запах будет только отвлекать собаку. Гляжу, а ведь недаром, совсем даже недаром на Таирово обучение столько усилий положено! Очень, очень красиво, безо всяких заминок он проработал два довольно сложных поворота – под прямым и под острым углом. Учитывая к тому же далекие от идеальных погодные условия, сделать такое – задача не из слишком легких. Лишь в самом конце площади моему воспитаннику не повезло: попал в снежную круговерть, причем на обледеневшем асфальте, где при ветре удержаться запаху невозможно. Заметался зверь вперед-назад, а определиться, куда надо идти, естественно, у него никак не получается. Окликнул я пса, указал издалека, где наиболее вероятно обнаружить продолжение следа, и не ошибся. Стоило Таиру отбежать метров на десять в сторону, как он тут же поймал нужный запах и пошел, пошел, пошел… Вроде бы экая невидаль – овчарка занимается обычным для себя делом. Однако до чего же ее преображает классная работа! Пусть внешне Таир непригляден, как подлинная история КПСС, но стоит ему впиться в след и чесануть полной рысью – диво дивное, насколько хорош! Поспешаю за ним и все не могу сполна насытиться зрелищем – тащусь, что тот удав с полпачки дуста.

Пробежал Таир мимо ближайшего дома, завернул за общежитие и устремился в городской парк. Остановил я его разок, чтобы не потерять в темноте, заодно подождал, пока нас догонит машина с проверяющим, и опять направил в путь-дорожку. Попетляв чуток между спортивными сооружениями, мы выскочили на стадион. Тут Таир замер, напрягся и потянул воздух полной грудью. Все ясно, условный преступник где-то близко. По негромкой команде «Фас!» собака сорвалась с места и растворилась во мраке. Стою в ожидании. Немного погодя слышу крик. Это Валера Кибишев, наш лучший кинолог, он-то и прокладывал, оказывается, для Таира след. Бегу на звук к противоположной трибуне, различаю на ней шевелящееся черное пятно. Отзываю своего героя, вместе с ним конвоирую Валеру к «уазику». Валера доволен, смеется. Говорит, что нашего приближения не заметил, что Таир выскочил на него как из-под земли и сразу крепко схватил за дрескостюм – у подмышки, разумеется. Еще больше, по-моему, доволен встречающий нас старший инспектор Гусев. Оно понятно, работу подобного уровня не всякий день увидишь!

Вот так, с первой же попытки, переплюнул Альтаир своих ровесников, да и, по совести говоря, уже тогда не каждый взрослый розыскник смог бы с ним потягаться. А милиционеры-кинологи, которым успехи Таира отныне ставили в пример, отговаривались тем, что я, конечно же, выбрал себе в дрессировку самого способного щенка.

6

Через несколько дней позвал меня Гусев в свой кабинет. Он всегда так делал, если нуждающийся в обсуждении вопрос, по его мнению, был важным. Простые проблемы, текучка или какие другие мелочи обычно довольно легко решались на ходу, либо начальник сам заглядывал ко мне в каморку, тоже гордо именовавшуюся кабинетом. Впрочем, в ней было вполне уютно, и лишь то, что спинка моего стула почти касалась входной двери, доставляло некоторые неудобства.

Помолчал Владимир Георгиевич, пожевал губами и с запинкой, глядя в сторону, сформулировал вопрос: за кем из милиционеров, по моему мнению, следует закрепить Таира?

– Закрепить-то можно за кем угодно, – отвечаю. – Вот только пока не стоило бы этого делать. Собака с перспективой, а характер неокрепший. Которым кинологам собак не хватает, те ребята молодые, неопытные. Неправильным применением или по горячности сорвут пса – потом замаюсь восстанавливать. Лучше подождать несколько месяцев да за это время потихоньку довести Таира до ума, а после видно будет.

Мой ответ Гусеву явно пришелся по сердцу. Купил чем-то, похоже, старшего инспектора этот бывший негодник. Договорились так: я продолжаю в свободное от других занятий время шлифовать Таирову дрессировку, а параллельно Гусев сам занимается с собакой и берет ее с собой на дежурства для скорейшего привыкания к условиям службы.

И жизнь Альтаира до самой весны текла без всяких почти сложностей и вовсе без тумаков. К чему лишний раз использовать силу, если в общем и целом собачка уже сделана, перековка характера закончена и правильные отношения прочно установлены? Для тонкой доводки грубый инструмент применять негоже, это вам не только дрессировщик, а и начинающий ученик слесаря подтвердит.

Моему начальнику Таир определенно нравился. Пес внешне спокойный, нешумный, внимательный, терпеливый, не требующий пригляда, готовый в любой момент выполнить команду. Получив приказание, Таир не отвлекался ни на какие внешние факторы, сколь угодно соблазнительные или пусть даже напрямую угрожающие его жизни. Гусев сочился сиропом от удовольствия, когда рассказывал, как эти качества были им выгодно использованы в агитационных целях. Нужно было склонить директора автопарка к заключению договора об охране территории его предприятия нашими караульными собаками. Посадив Таира рядом с въездными воротами, старший инспектор отправился на переговоры. А минут через двадцать показал директору в окно на служаку, непоколебимо сидящего в полуметре от проезжающих грузовиков, прямо под выхлопными трубами. Директор обомлел и на все условия согласился.

Но не стоит думать, что из Таира получился только лишь послушный, бездумный автомат. Еще когда снег не лег, когда псеныш едва-едва освоил защиту, он стал иногда проявлять в умеренных количествах разумную инициативу. Как-то, помню, взял я его с собой в город. Идем, по обыкновению, без поводка. Таир, как всегда, уткнулся носом мне в коленку. В толпе с таким идти очень, надо сказать, удобно. А еще же он сухонький, плосконький, за моей ногой скрывается и встречным людям почти незаметен. Я о чем-то задумался, смотрю в землю. Вдруг слышу: «Привет!» – и обнаруживаю протянутую ко мне руку. В следующее мгновение поднимаю глаза, вижу улыбающееся лицо приятеля и смыкающиеся у него на локте Таировы челюсти. Рефлекторно командую: «Дай!» Успел с этим вовремя. Приятель побледнел, но улыбаться не перестал, ибо счастливо отделался легким испугом и парой небольших синяков.

И вот о чем забыл рассказать. Других собак Таир все еще изрядно побаивался, даже когда с его истерическим паникерством было покончено. Если поблизости какая-нибудь из них лаяла или рычала, то он нервничал, зажимался и плохо слушался. Понятно, что такое происходит от неуверенности в собственных силах. Для ликвидации выявленного в Таировом поведении изъяна нужно было принять какие-то меры по его социальной адаптации среди собратьев по виду. И прежде всего – научить защищаться.