Филиал. Истории для кино

– Купил.

– У кого?

– У Сичкина. За пятьсот…

– Всего-то?.. – Ганичев безотчетно гладил трубу ладонью. – Сичкин, Сичкин… – он пытался припомнить.

– Видел я его только что, – бросил руководитель, прислушивавшийся к разговору. – За кулисами вертелся.

– Он всегда там вертится, – сказал трубач.

– Можно я возьму… ненадолго… – Ганичев приподнял трубу, умоляюще поглядев на Диму, потом на руководителя. – Очень нужно.

Руководитель кивнул Диме. Тот не очень охотно пожал плечами.

– Пожалуйста…

– Спасибо! – Ганичев вылетел из комнаты.

Маленький невзрачный Сичкин стоял за кулисами сцены и слушал музыку. Сбоку ему была видна ярко освещенная сцена, а на ней – джазовый ансамбль Валерия Зуйкова. В руках у Сичкина был футляр с электрогитарой, на лице написано полное блаженство. Он раскачивался в такт музыке, притопывал носком ботинка, прикрывал глаза, что-то мычал…

Ганичев тронул его сзади. Сичкин не реагировал. Ганичев потряс его за плечи. Сичкин вышел из экстаза, испуганно обернулся, стрельнул глазами в сторону.

– Отойдем, – сказал Ганичев.

Они отошли за сцену. Сичкин уже заметил трубу в руках Ганичева и опасливо на нее косился.

– Как Валера играет? А? Какой молодец!.. А я тут случайно, и вот такой сюрприз… – тарахтел Сичкин на ходу.

– Инструментами спекулируете? – стараясь быть грозным, спросил Ганичев.

– Да что… да ну… кто вам сказал? – засуетился Сичкин.

– Где вы взяли эту трубу?

– Клянусь богом, все честно. Купил по случаю, за триста. Я же инструмент вижу – стоящий. Вдова продала…

– Вдова… – точно эхо, ошеломленно повторил Ганичев.

– Деньги ей понадобились, вот и продала. Месяц будет.

– Умер, значит… – Ганичев опустил трубу.

– Умер, умер. – охотно подтвердил Сичкин. – Я вдову неделю обхаживал.

– Да вы знаете хоть, чей это инструмент? – с горечью спросил Ганичев.

– Почему не знать? – обиделся Сичкин. – Бориса Решмина инструмент. Вот и монограмма. Слыхали.

– Что вы слыхали… – махнул рукою Ганичев и пошел прочь.

Сичкин смотрел ему вслед.

Трещал в темноте старенький кинопроектор, в узком луче света плясали пылинки.

На экране были документальные кинокадры, запечатлевшие негритянские похороны. Старая черно-белая пленка, дребезжащие звуки диксиленда.

Негритянский хор пел спиричуэлс.

Пленка кончилась, мелькнули полосы на экране. В зале зажегся свет. Ведущий, небольшого роста кругленький человек с лучезарной улыбкой, обратился к небольшой аудитории, состоящей из молодежи:

– Джаз берет свое начало в народной негритянской музыке. В начале нашего века он стремительно распространился по свету, породив массу течений и стилей. Современный джаз – это могучая ветвь музыки, музыки не менее серьезной и проблемой, чем симфоническая… Я хочу познакомить вас с одним из представителей современного джаза, эстонским композитором и пианистом Тыну Найсо.

Раздались аплодисменты. На маленькую сцену вышел огромный бородатый человек с большими руками и детскими голубыми глазами. Сцена была тесна для него. Он неуклюже поклонился и сел за рояль.

Погасили свет. Прожектор высвечивал фигуру музыканта. Несколько секунд он неподвижно сидел над клавиатурой, а потом, опустив на нее свои большие руки, извлек первый, осторожный и мягкий звук…

Музыка продолжалась, разрастаясь, обретая трагическое звучание. Ей соответствовало лицо человека лет пятидесяти – неподвижное, словно окаменевшее, с остановившимся взглядом. Это был тромбонист Алексей Дмитриевич Сокольников – бывший руководитель диксиленда, в котором играл когда-то Борис Решмин.

Сокольников тяжело опирался подбородком на трубу Решмина, обхватив ее обеими руками.

Они были в комнате вдвоем с Ганичевым. Ганичев сидел за столом, на котором стояли бутылка водки, наполовину опорожненная, лежала буханка хлеба. На столе было три рюмки – две пустые и третья полная, накрытая ломтиком черного хлеба.

Ганичев говорил, не глядя на Сокольникова и даже будто бы не к нему обращаясь.

– …Я как глянул – вмятинка. Петергоф, пятьдесят восьмой год. Сразу вспомнил. Вас тогда на танцах побить хотели. Помните, Алексей Дмитрич?..

Сокольников был неподвижен.

– Думаю – ну не мог он сам трубу продать! Либо украли, либо… Звук у нее уникальный, я ведь по звуку узнал, хотя не слышал пятнадцать лет…

– Двадцать, – сказал Сокольников.

– Нет, после того как вы разошлись, я Борю еще слушал. Он играл. Как играл! Музыкант божьей милостью.

– Мало божьей милости.

Сокольников отложил трубу, поднялся, подошел к стене, на которой висела пожелтевшая афиша «Диксиленд п/у Алексея Сокольникова» с датой концерта «15 апреля 1961 г.». И фотография – шесть молодых музыкантов в белых рубашках с закатанными рукавами и при бабочках и певица в юбке колокольчиком.

Сокольников смотрел на фотографию.

– Какая была команда! – вздохнул Ганичев. – Решмин, Баня, Витек Кротов… Клуб завода «Вулкан». У Бани контрабас сперли, помните? Я же за него отвечал. Ревел, как девчонка…

– Теперь писатель. Драматург, – сказал Сокольников, посмотрев на фотографию.

– А Боря свою трубу мне даже поносить не давал…

– Первый ушел, – Сокольников вернулся к столу, налил в рюмки.