Королева Кубков, Королева Жезлов

– Очень.

– Знак Зодиака его не знаете? Хотя бы день рожденья?

– Только познакомились…

– Глаза голубые?

– Кажется.

– Ну… – с покорным вздохом резюмировала Алиса, – значит будет Король Кубков.

Я ложился в верхний правый угол стола, а подо мной, на сияющих священным ужасом глазах девушки из отдела кадров, росла «Малая подкова». Она сулила вопрошающей служебный роман в крымской санатории, два аборта и перевод с повышением.

Реальные возлюбленные этих девушек – машинисток, инженерок, лаборанток – в жизни были либо королями мечей, либо королями динариев, изредка – королями жезлов (правда, эта честолюбивая публика сторонилась всяческих КБ как проказы). Но девушки не замечали как будто. Они хотели видеть своих мужчин поэтами, страдальцами и этакими универсальными леонардо-да-винчами. Последнее было ближе к правде, нежели первое и второе. Мужчины, на которых гадали кабэшные жизели (уж я-то знаю, ведь я ходил за этой информацией к Заоблачным Вратам!) были и впрямь многогранны, но лишь в сфере личного. Дома – поблекшая жена при упрямом чаде, в курортном городе – подруга-художница, на десять лет старше, в конторе – страстишка с химией и на каблуках. В поэзии они не смыслили дальше «все возрасты покорны», а если и страдали, так от простатита.

Внучку Алисы Егоровны звали Тата.

Ей было одиннадцать с половиной лет. Опасный возраст, когда в теле уже пробуждаются дурные репродуктивные соки, а ум и душа еще вовсю живут бесполой горней тишиной андерсеновских сказок и звериным озорством санных катаний с ледяной горы. Возраст, изрядно оскверненный писателем-бабочковедом и основанной им сектой литераторов-лолитописцев. К счастью, наша Тата была ненимфетна – не то, чтобы совсем некрасива, но вовсе не отмечена печатью той особой, через старческие морщины и целлюлит пробивающейся прелести, которая уже в тринадцать-четырнадцать делает девочек капризными и блудливыми.

Лицо у Таты было широким, с чуть припухшими от застоя лимфы щеками и большим красным ртом, глаза же, напротив, были у нее небольшие, неопределенного какого-то грязно-серого цвета, взгляд чаще рассеянный или отсутствующий, речь медленная, грубоватая, по-мальчишески маловнятная. Славных русых кудряшек, абрикосового пушка на лягвиях и выразительных гримасок, вызывающих приток крови к пещеристым телам – всего этого за Татой не водилось. В общем, с точки зрения современных эстетов, второй сорт. Королеве Динариев, она самая дальнозоркая из четырех королев, было ясно, что когда Тата вырастет, служить она будет Мужскому Богу, а вовсе не Великой Богине, что, впрочем, не помешает ей при желании выйти замуж и произвести одно-два чада.

Мы, плоский народец, познакомились с Татой одним зимним вечером.

Тата болела пневмонией, Тату лихорадило. Алиса, на попечении которой уже несколько лет находилась девочка, не знала что предпринять, чтобы облегчить горящему тельцу его, не в этой жизни заслуженные, мучения. Тата отказывалась кушать, отказывалась разговаривать и, что самое вредное, не желала принимать лекарства. Только брыкалась под одеялом и жалобно подвывала. Бабушка уже почти согласилась с тем, что дитятко придется поместить в больницу – брыканья Таты она принимала за судороги. Чтобы поднять болящей настроение, был закуплен целый лоток киндер-яиц с игрушками внутри. Но, выковыряв из шоколадной скорлупы дурно отлитый из пластмассы трехколесный велосипед, фигурку рыцаря с копьем и пупырчатую жабу, Тата потеряла интерес к забаве, смахнула дребедень с одеяла на пол и громко, жалобно разревелась.

– Не хочу яйца! Хочу сейчас карты!

Ни слова не говоря, бабушка принесла Тате затрепанную колоду игральных карт, она осталась от первого мужа нашей патронессы, барабанщика военного оркестра.

– Не эти карты! А твои! Те, такие красивые! – приостановив рев, прогундосила девочка.

– Мои?

– Ну те, с которыми ты разговариваешь, когда гости приходят! Я видела!

– Мои тебе нельзя, – отрезала бабушка.

– Сейчас можно!

Помрачневшая Алиса проскрипела стареньким паркетом в направлении своей спальни. Вернулась уже с ларцом в руках. А внутри ларца, как уже было сказано, дожидались мы, плоский народ.

Это в грубоматериальном мире мы плоские, а в других слоях прозрачного торта Вселенной мы очень, очень многомерные. Впрочем, я повторяюсь… Для нашей патронессы доверить внучке свою заветную колоду означало пойти на подлинную жертву – она пребывала во власти предрассудка «одна колода – одна рука». (Впрочем, как и все предрассудки, этот является таковым лишь отчасти.) Алиса наивно полагала, что за всю двадцатилетнюю историю нашей с ней дружбы мы, арканы, бывали исключительно в ее руках.

На самом деле пальцы-чужаки оскверняли нас дважды – первым был проверяющий Тихон Модестович, седовласый кагэбэшник с грозно-костлявым лицом – Алиса еще не родилась, а он уже троцкистов чистил! Тихон Модестович обнаружил нас аккуратно завернутыми в линейчатый тетрадный лист на дне сейфа, который материально ответственная Алиса полагала своим персональным.

Второй раз случился, когда клиентка Алисы – помню, она гадала на наследство – воспользовавшись неожиданной отлучкой гадалки по вызову начальства, пошла на поводу у деятельного бабского любопытства. Выхватила нас, оставленных без присмотра, из ларца и перещупала, а потом еще и надругалась – раскладывала нами, точнее пыталась раскладывать, вульгарный пасьянс «Колодец».

Помню, мы были обескуражены таким обращением и сразу же сменили наши парадные, запредельно-значительные лики на глянцевитые, шарлатански-пафосные личины. Щеголи-пажи вдруг стали скучными и пустыми, как геи-манекенщики, короли предстали мужланами, а королевы сделались похожи кто на старую перечницу, кто на пропустившую свой поезд Каренину, а кто и на Раису Горбачеву (стоял восемьдесят седьмой год и воздействие этого образа на простую женщину было сродни действию рвотного). Нарушительнице наскучил пасьянс, она сложила нас в ларец, а там и Алиса вернулась…

С тех пор маленькая Тата частенько к нам приходила, обычно по воскресеньям.

Стоило бабушке, громыхнув бронированной дверью, отправиться на продуктовые закупки, как Тата, проворно выскользнув из-под одеяла, вприпрыжку неслась в ее комнату, вставала на четвереньки перед кроватью. Вначале долго-долго, цепляя черными волосами пушистую пыль, глядела по углам, искала, не поблескивает ли у дальней стены беглая бусинка или монета, очень уж любила она что-нибудь ценное найти. Затем все-таки извлекала ключ от заветного секретера из-под коврика и, шлепая тапками без задников, неслась к тайнику. Осторожно, как достают из аквариума морскую свинку, Тата выцарапывала колоду из ларца и усаживалась на двухстворчатое бабушкино ложе (всегда аккуратно застеленное пледом – пионерка-Алиса не пропустила ни одной смены в пионерском лагере и спустя полвека все еще боготворила кроватный аккуратизм). Очарованная Тата часами рассматривала нас.

– Здравствуй, девочка Тата. Хорошо ли ты вела себя сегодня? Не дерзила ли старшим? – спрашивал ее наш главный зануда Император.

– Посмотри на мои монеты, девочка. Один динарий я прижимаю к животу, два других – попираю ногами, четвертый – водрузил себе на голову. Я – делец. По-вашему – бизнесмен. Если ты будешь слушать мои советы и советы Двойки Динариев, у тебя тоже будет свой замок с башенками и конюшней, не хуже того, что у меня за спиной, – шептал Четверка Динариев.

– Тебе нравится этот богатый кубок, маленькая принцесса? Он украшен самоцветами и сделан из лунного света. В нем – волшебное голубое вино, в котором растворены все любови мира. Смотреть в него гораздо интереснее, чем влюбляться. Потому что когда ты в него смотришь, ты влюбляешься беспрестанно – и чувство твое сильно и безгрешно! – уверяла Тату моя единственная королева, Королева Кубков.