Без пощады

А еще я, если честно, боялся, как бы охрана не начала молотить дубинками всех нас без разбору. В подобной ситуации боль – ничто по сравнению с унижением.

Впрочем, обошлось. Наряд принял из рук Гладкого бесчувственное тело Щеголева и поволок его по направлению к цитадели, в изолятор. А фанфары точного времени возвестили, что подошел к концу тридцать четвертый локальный час. Это значило, что очередное занятие с Кирдэром миновало и сейчас нас ожидает обед.

А между обедом и ужином – о счастье! – мы будем полностью предоставлены сами себе. Потому что, как нас предупредили еще на утреннем построении, в цитадель прибывает большой конвой с космодрома и всем, включая заотаров, будет не до нас.

Конвой был немаленький – два десятка грузовиков.

Что они привезли, оставалось только гадать. По крайней мере для той крошечной порции новых военнопленных, что была доставлена в лагерь конвоем, хватило бы и одной машины. Ради этой горстки клоны новый жилблок распечатывать не стали, а распределили новеньких по одному – по два в уже имеющиеся группы.

Достался новенький и нам.

Я даже не понял, был он с нами у Кирдэра или нет. Когда мы покидали «зеленый класс» (о, клонская терминология!), где в тени платанов проводились наши занятия, я заметил одного незнакомого пилота. Он в растерянности стоял на отшибе. То ли сидел на занятии в заднем ряду и быстрее всех поскакал в направлении столовой, а потом передумал и решил оглядеться по сторонам, то ли только что выполз из цитадели, с собеседования у коменданта лагеря…

Потом он снова куда-то подевался, и увидел я его только сорок минут спустя, за обедом. Был он явно русским, почти наверняка – не москвичом.

Он вошел в столовую, оглядел ее исподлобья и нашел свежеосвободившийся стол, за которым только что отобедали пилоты-штурмовики из все того же печально известного 32-го авиакрыла 3-й воздушной армии, в котором Щеголев командовал торпедоносцами. Только в отличие от торпедоносцев штурмовой полк успел сделать боевых вылетов меньше, чем имел флуггеров на начало войны. Половину машин они потеряли на земле под заправкой, еще четверть – на взлете.

Одним резким движением новенький сдвинул всю грязную посуду на край, хлопнул о стол подносом и сел.

Судя по комбинезону (летная форма № 3, нательная поддевка под скафандр), он был взят в плен непосредственно во время боевого вылета. По своему опыту я знал, что любой пленный пилот, пробывший в лагерях хотя бы сутки, получает возможность подобрать удобное повседневное обмундирование по своему размеру, привезенное с наших трофейных складов. «Значит, – заключил я, – он только что из боя. Где же его подстрелили, бедолагу?»

Мне захотелось оставить своих новых друзей – Людгера Ходеманна и Артема Ревенко – в компании неплохих галет и безвкусного киселя и подойти к новенькому, расспросить, что да как там, в Пространстве. Бьем ли мы наконец клонскую сволочь или как обычно? Доколе отступать будем, брат? Далеко ли до Победы?

Но одно соображение меня удержало.

Наплечные и нарукавные знаки различия на комбинезоне летной формы № 3 не предусмотрены. Только на левом нагрудном кармане помещается нашивка со званием и фамилией пилота.

Выходит, что, когда пилот одет в такой комбинезон, уже с десяти шагов невозможно отличить сопливого летеху от каперанга.

Будь я твердо уверен, что новенький принадлежит к младшему офицерскому составу, я бы подошел. Но если он из капитанов… если из капитанов – а это вполне возможно, учитывая его матерый вид, – тогда лучше его сейчас не трогать. Привыкшие командовать целыми стаями флуггеров, а теперь вынужденные подчиняться командам клонских сержантов, старшие офицеры в плену мучились втрое от младших. На большее, чем «не травите душу, младлей», я вряд ли мог рассчитывать.

Потом меня заболтали Ревенко и Ходеманн, и я временно отвлекся от созерцания спины вновь прибывшего.

Тема и впрямь была интересная: что сейчас происходит в наших оккупированных колониях?

– Ничего. Ничего не происходит, – талдычил Ходеманн. – Все просрано. Капут, капитуляция! Ja!

Говорил он по-русски в целом сносно, только ударения переставлял: «происходит», «просрано». Смысл от этого, ясное дело, не менялся, оставаясь рельефным и выпуклым, как надгробие с ангелочками. Еще Ходеманн любил подурачиться, нарочно кривляясь «как немец». Это экономило ему усилия по припоминанию русских падежей и спряжений (которые он называл «снаряжениями»).

– А не поставить ли, Саша, нам Людгера к стеночке? За пораженческие настроения? – ухмылялся Ревенко. – Я вот, между прочим, своими глазами видел, как танковая дивизия – ты можешь себе представить? целая дивизия, да еще с частями усиления! – уходила в леса на Грозном. А ты знаешь, какие там леса? – Это уже Ходеманну. – Вечнозеленая сельва со вторичным слоем «надлеска»! С воздуха не видно ничегошеньки! Круглый год!

– Панцердивизия? Капут панцердивизия, – невозмутимо отвечал немец. – Искать из космос инфрароттен след… инфракрасный, ja… пускать ракета… пускать сто ракет… пафф! и нет дивизия!

– Чушь, Людгер, чушь. Сразу видно, что ты истребитель-перехватчик, не многоцелевик. В разведке наземных целей ни черта не смыслишь! В лесах Грозного ты танки просто так не засечешь, даже если они маскироваться не будут. А у наших был еще и инженерно-саперный батальон со всей штатной техникой. Они тебе не танк, целый фрегат так замаскируют, что ты на нем будешь грибочки собирать – и то ничего не заподозришь!

– А как так получилось, – поинтересовался я, – что клоны при условии господства в космосе и воздухе не выбомбили всю дивизию до того, как она успела уйти в леса?

– Не было у них полного господства, Саша. На Грозном ведь дислоцирован дивизион субмарин противокосмической обороны. Знаешь, есть такие, типа «Юрий Долгорукий»?

– Я думал, их уже все списали.

– Я тоже думал. А на самом деле они с конца десятых годов стояли на консервации в Дудинке!

– Где-где?

– Есть такая дыра на Енисее. Там еще в двадцать первом веке построили замаскированное убежище для стратегических ракетных подлодок, чтобы американцы не накрыли их первым ударом на старых, давно известных базах. Так вот, представь себе, в прошлом году «Долгорукого» и три его систершипа расконсервировали, вооружили первоклассными противокосмическими ракетами, укомплектовали экипажами и отправили «большими гансами» на Грозный…

«Большие гансы» – это легендарные войсковые транспорты европейского (то есть германского) производства. Ну очень большие. В главный грузовой отсек «большого ганса» можно уложить оба небоскреба гостиницы «Русь», и еще останется место, чтобы спокойно летать туда-сюда на вертолете.

Я думал, что, услыхав о «гансах», Людгер не преминет ввернуть что-нибудь из своего любимого репертуара. Насчет того, что Россия такая большая и сильная, а все равно без немцев даже ржавую U-bote с планеты на планету перевезти не может. Но Людгер помалкивал, а Ревенко продолжал:

– Выгрузили их и поставили на боевое дежурство. Причем сделали это по-умному, втихаря. В нашем гарнизоне даже слухов о прибытии подлодок не было. Сам понимаешь, разведка клонов их и подавно проморгала. Так что силенок им хватило только на то, чтобы подавить нашу наземную противокосмическую оборону и высадить десанты. Ребята на субмаринах быстро оценили обстановку, выследили на орбите их тяжелые авианосцы и ка-ак жахнули! Клоны ожидали чего угодно, но только не удара из-под воды! У них, ты же знаешь, аналогичных систем вообще нет. Эскадра прикрытия с перепугу ретировалась. Тех флуггеров, что они успели доставить на наземные космодромы для поддержки десанта, хватало ровно на то, чтобы отбивать наши контратаки. Но провести решительную операцию на полное уничтожение нашей дивизии они уже не смогли. Не хватало сил. Ну а «Юрий Долгорукий» со товарищи стреляют по флуггерам в атмосфере плохонько, у них ракеты заточены на более серьезные цели. Вышло так, что в воздухе преимущество у клонов, а на земле – у нас. В итоге мы не смогли отбить столицу Грозного танковыми атаками, они – разгромить нашу дивизию. Чтобы выйти из оперативного тупика, клонам пришлось срочно перебрасывать на планету дополнительные ракетные части. И это – под обстрелом с подлодок! Жаль, наши боезапас экономили, не смогли создать такую плотность противокосмического огня, чтобы переколошматить все десантные корабли… Так что клоны кое-как накопили силенок для наступления. Но наши, как только дело запахло жареным, успели откатиться на полтысячи километров и – в леса. Мы на последних флуггерах, действуя с замаскированной взлетной полосы, их отход обеспечивали. Завалил я два клонских штурмовика, а потом и меня завалили. Так что чем кончилось, я не знаю, но в двадцатых числах января дивизия еще жила. Да и подлодки наши, вероятно, тоже. И клоны тогда еще ничего на Грозном не контролировали, кроме столицы, Новогеоргиевска.

Людгер наморщил лоб и, напрягшись, ответил уже серьезнее, хотя под конец его снова занесло:

– Артем, это все херня, извини, пожалуйста. Танки не могут без обеспечения долго. Сгореть последнее топливо – все в плену. Аллес капут, stalag[1 - принятое сокращение от Stammlag, концлагерь (нем.).] и молитва вместо гутен морген.

«Молитва вместо гутен морген» – это он точно подметил. Мы рассмеялись горьким смехом военнопленных.

– А представьте, коллеги, – сказал я, – если их оккупационный режим в колониях работает по образцу нашего лагеря? Это, значит, так. Понедельник: материализация Абсолютной Чистоты. Вторник: чемпионат по эрудиции. Сколько лапок у майского жука-мутанта с Андобанда? Почему космос черный? Как звали третьего монарха династии Сасанидов?.. Среда: все население колонии слушает лекцию о пламенном герое Бэджаде Саванэ.

– А в четверг, – подхватил Ревенко, – массовый просмотр репортажа об успехах мелиораторов Трайтаоны. Миллион километров осушенных болот! Триллионы комаров остались без крова и немедленно издохли, паскудные хфрастры!

– Натюрлих, – кивнул Ходеманн. – А в пятницу – расстрелять тех, кто прогулять лекцию в среду.

– Да ладно тебе. – Я скривился. – Это из другой оперы, Людгер.

– Вот-вот, – поддакнул Ревенко. – Ты хоть раз слышал, чтобы клоны кого-то из наших расстреляли? Им это совершенно не нужно!

– Нужно не нужно – придется, – сказал Ходеманн мрачно.

Мы с Ревенко подбросили еще пару вялых шуточек, но от невеселых пророчеств Людгера настроение основательно испортилось.

– Идем в барак, стратеги, – предложил я, допивая кисель.

Казарменного типа домик, в котором жила наша группа, был всем хорош и пригож, грех жаловаться. Официально он именовался жилым блоком. Но из глубин коллективной исторической памяти всплыло и насмерть приклеилось к нашему жилью невеселое татарское словечко «барак».

Там уже собрались на послеобеденный отдых все наши. Не хватало только кавторанга Щеголева, которому теперь предстояло пять суток маяться в изоляторе. У изолятора были свои плюсы (не надо ходить на лекции Кирдэра), но имелись и два крупных минуса.

Во-первых, в изоляторе отсутствовали окна. Как ни хорохорься, как ни храбрись, а это психику калечит. Не за один раз, но все же.

Во-вторых, в изолятор запрещалось приносить книги из лагерного культблока. О, книги в изоляторе имелись, почему нет! «Ясна», «Гаты», «Дисциплинарный регламент офицерских лагерей Главного Управления Лагерей Народного Министерства Обороны Конкордии» и, конечно же, «Шахнаме». Тот самый шикарный том на русском языке, который конкордианцы щедро раздаривали нашим делегациям накануне войны!

Я сам, к счастью, пока что в изолятор не попадал. От такого круга чтения и ласты склеить можно. Бедный Щеголев!

В бараке, вместо мирного ничегонеделания с какой-нибудь хорошей книжкой (я их нагреб целую тумбочку, чтобы лишний раз не бегать в культблок), меня, увы, ожидал отдых активный: драка и другие незапланированные телодвижения.

Когда мы вошли, там уже разворачивалась драматическая сцена. Так что получилось «Явление надцатое. Те же и Пушкин, Ходеманн, Ревенко».