Сармат. Все романы о легендарном майоре спецназа

Но трудиться штукатуром бывшему сержанту не пришлось. Среди разношерстной массы вербованных партийное начальство сразу выделило смазливого и бойкого пермяка, умеющего выступать на производственных собраниях без подготовки на любую тему, и определило его по комсомольской линии. Довольно скоро пермяк стал членом бюро горкома комсомола в одном из закрытых научных городов Московской области, потом и первым секретарем горкома. Тогда же произошел у него «жареный факт» с секретаршей, про который ему сегодня напомнил Павел Толмачев. От секретарши с ребенком с помощью «старших товарищей» ему тогда удалось благополучно избавиться. О ней и о сыне с тех пор он ничего не слышал и слышать не хотел, лишь изредка переводил им незначительные суммы, которые, надо полагать, их вполне устраивали. А через полгода, когда шум утих, бойкий пермяк, покорив своей речистостью и синими глазами одну из дочерей первого секретаря горкома партии, обзавелся семьей. Заботами тестя сразу после женитьбы путь ему пролег в только что созданную Высшую комсомольскую школу. Окончив ВКШ, наш пермяк быстро пошел вверх: секретарь обкома комсомола, а через три года и первый секретарь обкома комсомола в одной из зауральских областей.

Область та гремела на всю страну несметными запасами нефти, газа и великими «стройками коммунизма». Руководящие товарищи из ЦК КПСС и союзных министерств, маститые журналисты, писатели и артисты валом валили в процветающую область. Расторопный пермяк успевал не только мотаться по таежным буровым и устраивать шумные фестивали молодежной песни, но и рассылать по нужным столичным адресам баулы с коврами, дубленками и американскими джинсами, предназначенными его комсомольцам. Многие московские барыги сколотили тогда целые состояния на спекуляциях этим дефицитом. Разумеется, не оставались внакладе и наш пермяк и его «старшие руководящие товарищи»… Кроме того, пермяк никогда не забывал организовать «руководящим товарищам» отдых в потаенных от простых смертных таежных заимках с роскошными финскими саунами, со столами, ломящимися от редкостных по тем временам коньяков и прочих яств, с обслугой из ядреных комсомолочек, готовых ублажать начальство сколько угодно и как угодно.

Передовицы газет и журналов тех лет пестрели заголовками о романтике трудных дорог, о трудовых подвигах комсомольцев на стройках коммунизма. И действительно, была тогда у молодежи в чести романтика первопроходцев таежных дебрей, были и подвиги, но щедро воздавалось за них больше партийным и комсомольским руководителям. А в руководимых ими органах процветали карьеризм и пьянство, а порой и откровенный разврат. В такой вот атмосфере, «под чутким руководством старших партийных товарищей», формировался характер нашего бойкого пермяка. Он быстро почувствовал вкус к «буржуазному загниванию», к большим деньгам и, главное, обрел связи в высших партийных сферах, благодаря которым в скором времени оказался в Москве, на должности одного из секретарей ЦК комсомола, и даже был «избран» депутатом Верховного Совета СССР.

Жизнь в Москве постепенно налаживалась. С рождением дочери семья перебралась в роскошную четырехкомнатную квартиру в элитном цековском доме. Казалось, все идет нормально у нашего пермяка, назначенного вскоре заведующим одним из отделов ЦК КПСС, но тут неожиданно взбунтовалась жена. Филолог по образованию, доктор наук, она имела твердый характер и моральные воззрения, мало совместимые с комсомольской нравственностью супруга. Она долго терпела измены, его интрижки с секретаршами и певичками и весь его образ жизни, в котором ложь, предательство, интриганство и казнокрадство считались нормой. Однажды, после очередной измены, она твердо заявила ему:

– Все, товарищ Пылаев, – хватит! Развод и девичья фамилия…

Развод, во время которого стараниями завистливых соратников могли бы всплыть грязные комсомольские делишки пермяка, грозил ему полным карьерным крахом. Напрасно он каялся в грехах и бил себя в грудь, жена оставалась непреклонна. Вдобавок ко всему она, не таясь, окрестила дочь в православной церкви, за что Пылаев мог запросто лишиться партийного билета, а с ним и теплого руководящего кресла. Дело принимало самый скверный оборот. С большим трудом, с помощью тестя ему тогда удалось избежать развода и отделаться лишь строгим партийным выговором за все свои грехи. В качестве наказания, по обычаям того времени, он был пересажен из кресла завотделом ЦК КПСС в солидное руководящее кресло в Минатоме.

Однако с тех пор жена лишь изредка появлялась с ним в обществе и на официальных приемах: исключительно тогда, когда без этого нельзя было обойтись по протоколу. По категорическому требованию супруги наш пермяк жил отныне отдельно на даче и был напрочь отлучен от воспитания дочери. Такой статус-кво неизменно соблюдался вплоть до сего дня. Впрочем, в этом был свой плюс: теперь пермяк мог менять как перчатки любовниц и без строгого надзора жены предаваться всем иным мужским утехам.

Однако, как он ни хорохорился, события того времени породили в его душе непроходящий липкий страх. Сыпались на него потом ордена и премии, ученые степени за открытия в ядерной физике в «группе товарищей», но страх вылететь из насиженного руководящего кресла с годами становился все сильнее и сильнее. Своего апогея он достиг в короткое время правления Андропова, когда начались чистки авгиевых конюшен разлагающейся административной системы. Но Андропов вскоре умер, и, снова почувствовав под задницами привычную устойчивость кресел, чиновный мир возликовал.

Кресло в Минатоме у Николая Степановича было хоть и солидным, но не из главных. В одно из самых главных Николай Степанович пересел нежданно-негаданно после аварии на Чернобыльской АЭС, когда в Минатоме под горячую руку полетели многие руководящие головы и срочно потребовалась им замена. Вместе с новым креслом к Николаю Степановичу пришла незнаемая им ранее уверенность в незыблемости своего руководящего положения.

И вот сегодня Удав хладнокровно указал ему на иллюзорность и хрупкость этой «незыблемости». Забытый с годами страх снова вполз на паучьих лапах в душу Николая Степановича. «Отправят на пенсию или сошлют в какой-нибудь Мухосранск руководить возведением колхозных коровников, а скорее всего, вышвырнут из партии и затопчут, как затоптали при Андропове краснодарского первого секретаря Медунова, – обливаясь холодным потом, лихорадочно размышлял он. – Много, ох много из молодых да ранних на мое место метят… И время сейчас какое-то мутное, непонятное. Демократы на съездах совсем распоясались – требуют номенклатурной крови… Сталина на них нет!..

Однако, если Удав советует, как мне поступить в этой говенной ситуации, значит, у него нет интереса выбивать из-под меня кресло, – дошло вдруг до его воспаленного сознания. – Удав ничего просто так не делает – в чем-то, стало быть, есть у него интерес ко мне, но в чем он?..»

«Авось потом разберемся, – успокоил он себя. – Только бы удалось убедить дочь срочно развестись с беглым муженьком. Тогда при разговоре в Большом доме у меня на руках будут козырные карты: связей, мол, с преступником не имею и дочь моя, как узнала о преступлении мужа, так сразу брак с мерзавцем, мол, расторгла. На это, именно это намекал Удав, а уж он-то наверняка на сто ходов вперед все просчитал».

С дочерью у Николая Степановича особой теплоты в отношениях по известным причинам никогда не было. Более того, он даже побаивался ее резких суждений и ироничных замечаний в свой адрес. Ничего не поделаешь: характером и отношением к жизни Рита пошла в мать.

– Ксюха, сучье вымя, ты зачем против меня дочь стропалишь? – вспомнив свою деревенскую удаль, порой осмеливался он спьяну орать на жену. – Ритке за такого отца бога благодарить, а она нос от него, как от тухлой рыбы, воротит!

– Не смерди, Пылаев, воротить не будет, – отрезала та и показывала ему на дверь. – Согласно нашему договору, «руководящий товарищ», извольте пойти вон, к вашим собутыльникам и грязным шлюхам! Вон!..

И он уходил, так как знал, что Ксения Федоровна запросто может закатить такой грандиозный скандал, что эхо его дойдет до «старших товарищей», а это опять-таки чревато для его руководящего кресла.

Порадовала дочь Николая Степановича лишь однажды, когда поддалась его уговорам и согласилась выйти замуж за Вадима Савелова, сына известного академика, вхожего в самые высшие сферы власти. Впрочем, родственные отношения с академиком Савеловым у него так и не наладились. Нанося ему визиты по революционным праздникам, Николай Степанович по-провинциальному тушевался от аристократической роскоши академических «чертогов», от картин известных художников и коллекции редкостного оружия на стенах, но главное – от насмешливо-брезгливого взгляда сановного старика, от блеска бриллиантов в ушах и на пухлых пальцах его жены Доры Донатовны.

«Интеллигенция херова! – чертыхался Николай Степанович про себя. – Старый хрен слова по-родственному в простоте не скажет – все цитатами да стишками сыплет… И зятек его манеру усвоил, хоть обязан мне квартирой в цековском доме и Звездой своей Золотой, которая, как говорят, совсем другому вояке предназначалась, какому-то там лихому майору, царство ему небесное».

На следующий день после разговора с Павлом Толмачевым Николай Степанович сразу же вызвал на дачу дочь и выложил ей все новости про ее мужа, государственного преступника, про его давнюю любовницу-немку и их общего сына. К его удивлению, эти новости Рита восприняла спокойно и в свою очередь сообщила, что на развод подала сама уже три недели назад. Кроме того, она поставила в известность оторопевшего родителя, что собирается изменить фамилию сына с Савелова на Сарматова.

– Какого еще Сарматова? – взвился тот. – Кто такой этот Сарматов?

– По твоим понятиям – предатель и невозвращенец.

– Я спрашиваю о твоих понятиях, Маргарита!

– По моим – подлинный отец моего сына, а твоего внука. Надеюсь, ты удовлетворен ответом?

– Не удовлетворен! – повысил голос Николай Степанович. – Знаешь ли ты, что Дора Донатовна, твоя свекровь, после смерти академика Савелова сама в «Кремлевку» с инсультом попала и, между прочим, до сих пор пребывает там, в коматозном состоянии…

– Я вчера была у нее в больнице, – кивнула Рита. – Очень жаль, она была мне хорошей свекровью. Дай бог, все обойдется…

– Ан не обойдется… Я вчера с ее лечащим профессором пообщался накоротке. Он говорит, что старуха и недели не протянет. Просекаешь, о чем я?..

– Полагаю, о квартире Савеловых, – отчужденно усмехнулась Рита, знавшая о тайной зависти отца к «чертогам» Савеловых.

– Вот-вот, – понизил голос Николай Степанович. – Платошку-то старик прописал в своих «чертогах», а почему?.. Не хотел, чтобы после его смерти они кому-то чужому доставались. Мне его нотариус по секрету доложил, что в завещании академик так и указал: все, мол, отписываю любимому внуку.

– Ты уже побывал у нотариуса? – удивилась Рита. – Вот так прыть.

– Дуреха, у академика такой антиквариат собран, какого на аукционе Сотби не сыщешь!.. Он из Германии в сорок пятом одних картин на целое состояние вывез, а коллекция средневекового холодного оружия, древние фолианты, уж не говорю о фамильных бриллиантах столбовых дворян Савеловых! Других-то родственников у них нет. А трехэтажные дачные хоромы Савеловых на Николиной Горе не чета моим – на казенном балансе не числятся…

– Так ведь то у Савеловых, папа, – прервала его Рита. – Наш Платон – Сарматов, а потому наследником их быть не может. К тому же ты забыл о здравствующем законном наследнике «чертогов» Вадиме Савелове.

– Свечку по нему поставь! – взвился Николай Степанович. – Или не знаешь, как «контора деда Никанора» поступает со своими перебежчиками? Тогда по закону они отойдут этому бандитскому государству. Уж будь уверена: облезлые крысы из Академии наук весь савеловский антиквариат по своим норам растащат, с борзыми собаками потом не найдешь, – гнул свою линию Николай Степанович. – Не будь дурой, Ритка, не отталкивай того, что само в руки плывет. Жизнь-то еще неизвестно в какую сторону повернется, видишь, как коммунячью власть штормит?..

– Нам с Платоном на жизнь моей зарплаты хватит, как бы жизнь ни повернулась, – оборвала его монолог Рита.

У Николая Степановича от ее слов сжалось сердце. После смерти академика Савелова он буквально бредил его «чертогами», набитыми редкостным антиквариатом, а когда узнал, что и Дора Донатовна находится в больнице при смерти, в него будто бес вселился. Поговорив с известным адвокатом-цивилистом и получив от него хитроумные советы, Николай Степанович уже чувствовал себя законным хозяином савеловских владений. А тут на тебе!.. «Не в меня – в мать свою, Ксюху, пошла Ритка! – чертыхнулся он, а так как отказываться от «чертогов» он не собирался, то решил: – Главное, не спорить с ней, а там посмотрим, дочь, кто из нас одеяло на себя перетянет. Посмотрим… В конце концов, я и о внуке обязан подумать…»

– Нет так нет. Тебе виднее… – смиренно уронил он.

– Это еще не все, – пристально посмотрела на него Рита. – Пожалуйста, помоги мне со срочным выездом в Гонконг.

– Куда?.. Я не ослышался?..

– В Гонконг. Там, по моим сведениям, находится на лечении Игорь Сарматов.

– Ты что, с ума сошла? Господи, родного отца без ножа режешь! – простонал перепуганный Николай Степанович. – Ехать к невозвращенцу и предателю – это же безумие!

– Я к тебе первый раз в жизни обращаюсь с просьбой о помощи, папа, – напомнила Рита. – И во второй раз, надеюсь, не обращусь.

– Дура, узнают кадровики «Фабрики грез» и попрут тебя без выходного пособия. И никто, даже я, не сможет помешать этому. С Конторой не поспоришь…

– Игорь Сарматов, родной отец твоего внука, очень болен, и ему нужна моя помощь. Я очень, очень надеюсь на твои связи, папа. А предатель ли он, это еще доказать надо. И не это сейчас главное.

– Да-а-а, с предателями тебе везет… – не удержался от сарказма Николай Степанович.

Рита ожгла его таким взглядом, что он поспешил заверить ее:

– Порешаю, порешаю этот вопрос, но за исход дела не ручаюсь. КГБ есть КГБ, должна сама понимать…

И вот сегодня районный суд без долгих проволочек и разбирательств, учитывая взаимное желание сторон, расторг брак Риты с Савеловым. Однако судья, рыхлая дама постбальзаковского возраста, категорически отказала в лишении Вадима Савелова отцовства над Платоном.

– Милочка, – сказала она, растянув в улыбке накрашенные алым сердечком губы. – Вопрос крайне сложный, требуется согласие на то вашего бывшего мужа. Представьте суду хотя бы заверенное нотариусом заявление от него.

– Я даже не знаю, в какой стране он находится, – растерялась от такого оборота Рита.

– Ну а я уж тем более не знаю, – отрезала судья, давая понять, что разговор закончен.

Из суда Рита направилась в городской ОВИР, но и там ее ждало полное разочарование. Перепуганный чиновник сообщил, что общественной комиссией при ОВИРе, состоящей из старых членов КПСС, ей категорически отказано в туристической поездке в Гонконг.