Профессиональный инстинкт

Клава (спокойно). Ну, смотрите, решайте… Я тогда попозже зайду.

Клава уходит. Вера Александровна какое-то время сидит, опустив голову, потом вдруг бросается к стенному шкафу, пытается открыть, но у нее ничего не получается. Появляется Виктор.

Виктор. Я забил дверь. Гвоздями.

Вера Александровна. А зачем? Зачем ты это сделал? Чего ты хочешь этим добиться? Хочешь сделать вид, что его нет?

Виктор. Я хочу уехать отсюда. Сегодня. Нам тут нечего делать. А ты думаешь только об… этом (Колотит кулаком по двери шкафа). Что я тебя не знаю? Если его не спрятать от тебя, ты будешь думать только о том, что с ним делать. Всех заставишь думать только об этом! Как будто у нас других забот нет. Нашла себе проблему!

Вера Александровна. А ты хочешь уехать, а его оставить здесь. Просто оставить. Бросить! Забыть. Чтобы его выбросили на свалку и лили на него помои… Он будет лежать в грязи, под ногами у всех, и каждый сможет плюнуть на него!

Виктор (пытаясь быть спокойным). Мама, единственное, что я хотел, это чтобы сначала собрали вещи, а потом спокойно решили, что делать с этим (стучит по шкафу).

Вера Александровна. Ты все время оправдываешься… Знаешь, почему? Потому что это выглядит как предательство.

Виктор. Мать! Я тебя прошу!

Вера Александровна. Предательство! Предательство!

Виктор в ярости бросается к шкафу, обдирая пальцы пытается открыть дверцу.

Вера Александровна. И когда ты ушел с работы, бросив отца одного, когда ему было так трудно, – это тоже было предательство… Ты не захотел работать с собственным отцом, бороться вместе с ним за дело, которому он посвятил свою жизнь… Ты сбежал! А он так на тебя рассчитывал. Все на него тогда набросились, а сын в это время подал заявление по собственному желанию… И ушел…

Виктор яростно распахивает дверцу шкафа.

Виктор. Вот! Любуйся! Ты этого хотела? Теперь ты довольна? Можешь встать перед ним на колени и помолиться! А с меня хватит!.. Хватит! Я не могу больше!

Виктор убегает, Вера Александровна остается одна, а из темной глубины шкафа возникает громадный белый бюст пожилого мужчины. Выглядит он нелепо и жутко одновременно.

Вера Александровна стоит перед ним. Неожиданно влетает Виктор и сразу начинает орать.

Виктор. Это для тебя его слова (указывает рукой на бюст) были единственной истиной. Он сказал… Он хочет… Он не хочет… А он многого уже просто не знал и не понимал! Он весь жил там, в проклятом советском прошлом! Потому что там была его жизнь. А в конце, когда вся эта дурацкая, проклятая система гикнулась, ушла, проклятая, под воду, у него ничего не осталось. У него земля уходила из-под ног. Он связался не с теми людьми! Что ты знаешь об этом? Что ты в этом понимаешь?.. Предательство! Я его предал!.. Он не оставил мне другого выхода. Мы по-разному смотрели на все. Он вообще не хотел меня слушать. Не хотел ничего понимать!.

Вера Александровна. Ты был его сыном. Он ждал от тебя хотя бы понимания.

Виктор. А я? Я не ждал от него понимания! Но хотел быть верным своим идеалам! Каким? Какие у этой проклятой системы были идеалы?

Вера Александровна (ласково). Витюша, признайся, ты тогда просто испугался. Побоялся встать рядом с ним. Рядом с отцом…

Виктор. Ах вот оно как! Испугался! Предал! Как я мог встать рядом с ним, если он был просто не прав. Пойми ты – он защищал и оправдывал то, чему не было оправдания!

Вера Александровна. Он защищал нашу жизнь. А ты хотел, чтобы мы признали, что прожили ее зря. Он считал, что ты его наследник. И пусть в этом наследстве не все хорошо, но что-то можно и исправить… Что в этом дурного и неверного? Отец имеет право считать сына наследником. Имеет право рассчитывать на его понимание… Отец не может считать своего сына Хамом, иначе зачем ему жить… А ты вел себя как посторонний… Как будто у тебя с нами ничего общего…

Виктор. Мать, ты судишь! Судишь безжалостно, но ты ничего не знаешь… Но судишь!

Вера Александровна. А разве ты не судил все эти годы нас? И жалости в тебе было немного. И никакого желания понять, что с нами было… Ты даже не видел, как ему было больно! Желающих судить было много, и ты, его сын, почему-то был с ними, а не с ним… А потом у него не выдержало сердце.

Виктор. Рак! Он умер от рака!

Молчание.

Вера Александровна. Спасибо, что напомнил. Ты думаешь, я забыла?

Виктор. Зачем? Зачем мы сейчас об этом говорим? Почему именно сегодня? Сейчас?

Вера Александровна. А сегодня такой день. Особый. Нас выгоняют из дома, где прошло твое детство, где вырос твой брат, где умерла моя мама… Я не хочу, чтобы эта проклятая машина приезжала! Лучше бы она не приезжала никогда… А ты так спешишь, так рвешься отсюда…

Пауза.

Виктор (вглядываясь в бюст). Странно, он всегда казался нам просто чудовищным… Ничего общего с отцом! А сейчас такое ощущение, что что-то схвачено… И очень точно. Помнишь, когда он задумывался, он тер лоб. Вот так…

Вера Александровна. Однажды пришел выпивший, мы легли спать, и он начал храпеть. Я его растолкала и говорю: «Что может быть хуже пьяного мужика!» Он посмотрел на меня и сказал, как отрезал: «Пьяная баба!» И тут же снова заснул, как убитый…

Виктор. Слушай, а каким он казался тебе в молодости? Я помню его фотографии – такой здоровый парень, лицо простоватое, обычное… Это уже потом вдруг проступило совсем другое лицо…

Вера Александровна. Для меня он всегда был одним… Мне страшно, Витюша! Что с нами будет? Без отца…

Виктор. Помнишь, бабка говорила: «Живым в могилу не ляжешь, хотя и впору уже».

Вера Александровна. Ну, утешил. Ты как скажешь, так не знаешь – плакать или смеяться.

Виктор. Смеяться, мать. Если выбор такой, то только смеяться… Сейчас бы выпить! У нас ничего нет случайно?

Вера Александровна. Надо посмотреть.

Они уходят. Смотрит из темноты белый бюст.

Появляется Тася. Подходит к телефону. Берет трубку, но тут замечает бюст, ахнув, роняет трубку. Смотрит на бюст, он словно притягивает ее. Она подходит совсем близко, пытается накрыть дверцу, но та со скрипом открывается вновь. Тася в смятении торопливо уходит.

Входят Максим и Неволин. Сразу видят бюст.

Максим (он явно слегка выпивший). Елы-палы, мать моя! Ничего себе встреча!

Неволин. Да, впечатляет. Слушай, а откуда он у вас, я что-то и не помню… Помню, что был, а откуда, зачем?

Максим. Что, брат, пронимает? Берет за душу?.. Это тебе не хвост собачий. Тут штука посильнее «Фауста» Гете! Отец его, знаешь, как называл? Идолище поганое. Какой-то ваятель-любитель осчастливил. Отец ему помог с чем-то… Не помню уже… То ли с квартирой помог, то ли ребенка на операцию пристроил… Он же все время кому-то помогал… А мужик этот, оказывается, после работы ваял скульптуры для души. И как-то раз подвозит на грузовике это произведение прямо к дому. Мы туда-сюда, а как откажешься?.. Думали-думали, что с ним делать, потом спрятали в чулан, чтобы людей не пугать. Не перед домом же было ставить!.. Решат, что Иконниковы спятили… (Максим смотрит на бюст внимательно). А ведь схватил ваятель что-то… Что-то в этом чуде-юде есть от отца. Раньше я не замечал…

Неволин. Значительность чувствуется… Человек-то был незаурядный.

Максим. Это да, мы пред ним ничто, муравьи, спешащие по сво – им делам… Для кого величия, а для кого… Знаешь, я не успел с ним пожить на равных. Так и остался для него маленьким. Он – титан, а я под ногами крутился. Это Виктор считался наследником и продолжателем, а я так… Он меня ничем не нагружал. Только в последнее время его потянуло как-то ко мне, когда Виктор ушел от него… Но он уже умирал… и ничего у нас не получилось. Опоздали. (Бюсту). Вот так, старик. А ты ничего и не знаешь. Я жил с ощущением, что за мной – стена, железобетон. И вдруг оказалось, что стены нет и надо самому…

Неволин. Да вроде пора уже и самому… Где-то и что-то…

Максим. Пора, брат, пора…

Неволин. Слушай, а что вы действительно побежали отсюда как муравьи? Мать вон довели… Для нее же этот отъезд, как конец света!

Максим. А ты что предлагаешь?