Волчонок (сборник)

– Угости, брат Вася, – попросил он. – В воскресенье пойду к матери, принесу тебе гривенник[4 - Гри?венник – разменная монета достоинством в 10 копеек.] либо два.

– Ну, ладно, пей.

Мастеровой налил водки в маленький стаканчик и поднес ее мальчику, который выпил ее сразу, едва поморщась: видно, дело было для него привычное.

– Эх, важно, – крякнул он. – Вот и на душе веселее стало, и Федьки не боюсь.

– А вы? – обратился мастеровой к другим двум мальчикам. – Идите, и вам налью.

Рыжий мальчик неохотно поднялся со своего места.

– Голова от нее болит, тяжело как-то! – заметил он, но все-таки протянул руку к стаканчику.

Илюша отказался пить. Не раз слыхал он на своем веку, что от водки бывает много горя, а ему и без того горя было довольно. Впрочем, его не особенно и уговаривали.

– Мал еще он, – заметил мастеровой, – не стоит на него добро переводить. Только вот что, как тебя, Илюша, что ли? – прибавил он. – Если ты хоть слово скажешь о наших делах хозяину или Федьке, смотри – тебе живому не остаться, так и знай!

И без этой угрозы Илюша не стал бы доносить на товарищей; она только усилила страх, который внушали ему все в мастерской. «Я думал, он добрый, – размышлял мальчик, поглядывая на мастерового, лицо которого приняло веселое, добродушное выражение, – а он прямо убить хочет… Разбойники они все здесь».

И долго не мог уснуть Илюша под гнетом тяжелых мыслей, а около него раздавался с одной стороны храп рыжего мальчика, быстро заснувшего после водки, с другой – пьяные разговоры двух других рабочих.

Илюша стал с нетерпением ждать воскресенья: он пойдет к тетке, он расскажет ей, как плохо жить в мастерской, как его бьют, бранят, а шить совсем не учат; она – добрая, она его пожалеет и, может быть, согласится взять отсюда и отдать какому-нибудь другому мастеру: ведь не везде же так дурно!.. Эта надежда поддерживала мальчика, и он даже не испугался, когда в пятницу хозяин сказал ему:

– На столе пыль не вытерта. Вторник не вытерта, сегодня не вытерта, за это – большое наказание! Это ленивый свинья!

Но каково же было его горе, когда в воскресенье утром хозяин подозвал его и объявил ему:

– Ты со двора не пойдешь: вторник пыль на столе, пятница пыль на столе, ты наказан! Надо порядку учиться; возьми тряпку и вымой чисто все, а потом мадам на кухне помогай.

И Илюша должен был, глотая слезы, мыть все двери в квартире, а Карл Иванович беспрестанно подходил к нему и замечал:

– Нечисто, нечисто; ты – свинья, порядка не знаешь, надо чисто делать!

Когда, наконец, двери были достаточно хорошо вымыты, хозяйка позвала его в кухню и там до самого обеда не удалось ему отдохнуть ни на минуту. Зато когда после обеда хозяева, взяв с собой и ребенка своего, ушли в гости и заперли его одного в квартире, – ему было время и отдохнуть, и погоревать.

Еще неделя, целая неделя такой жизни… О, как это ужасно! Неделя, а может быть, и больше! Опять провинится он в чем-нибудь, и опять его накажут!.. И как это другие мальчики могут жить здесь?! Ну, да, впрочем, и хороши же они! Андрею еще нет шестнадцати лет, а какой он пьяница; а Сашка, совсем больной, говорит: надо пить, не выпьешь – грудь и спину ломит, всю ночь не заснуть, тяжело… Наверное, тетка не захочет, чтобы он таким же стал…

Невыносимо долго тянулся этот день для Илюши. И скучно ему было, и грустно, и обидно, что его заперли, точно в тюрьме…

Хозяева вернулись часу в девятом, а вслед за ними явились и оба мальчика, и младший подмастерье: одному Федору Семеновичу позволялось уходить в субботу вечером и возвращаться в понедельник утром.

С приходом рабочих мастерская оживилась; отдохнув день, они пришли бодрые, веселые. Главного преследователя их, Федора, не было дома; хозяин никогда не заглядывал по вечерам в мастерскую, они чувствовали себя в безопасности, и это увеличивало их хорошее расположение духа. Мальчики дали Василию денег, а он принес с собой водки, разных закусок. Илюша чувствовал сильный голод. По воскресеньям рабочим не готовилось ужина; за обедом ему пришлось довольствоваться весьма скудными объедками хозяев, и потому он с жадностью поглядывал на ломти хлеба и закуски, расставленные Василием на столе. Товарищи его начали угощаться с видимым удовольствием, а он долго крепился, но наконец не выдержал:

– Дайте мне кусочек хлеба с колбасой, – попросил он.

– Ишь ты, – заметил старший мальчик, – не хотел с нами пить и есть, а теперь, небось, просит!

– Не тронь его, Андрюша, – остановил Василий, – он мальчик хороший. Иди ко мне сюда, Илюша, я тебе всего дам, иди ко мне, – пей, ешь, веселись!

Илюша с наслаждением съел большой ломоть хлеба с колбасой и не отказался запить его несколькими глотками водки.

– Ну, вот и молодец! – воскликнул Василий, похлопывая его по плечу. – Только знаешь, что я тебе скажу, милый ты человек? Еда – вещь хорошая, и выпить при случае – недурно, а понимаешь ли ты, что на это деньги нужны? Вон они, – он указал на двух других мальчиков, – как у них заведется гривенник ли, двугривенный ли, так тащат ко мне, я их угощаю, и всем нам хорошо… А ты как думаешь?

– У меня нет денег, – сумрачно отвечал Илюша.

– Нет? Ну, что ж? Нет денег, так надо за ум взяться, а то совсем пропадешь! Вот ты, к примеру сказать, убираешь магазин, мастерскую; валяются на полу иголки, пуговицы, всякие обрезки, – ты их либо выбрасываешь, либо Федьке на стол подкладываешь. А ты не будь глуп, неси их ко мне, так я из них деньги сделаю, да тебя же и потешу когда водочкой… Ладно, что ли?

– Ладно, – проговорил Илюша, у которого от выпитой водки мысли в голове путались.

На другой день Василий напомнил ему о договоре, заключенном накануне, и мальчик, не подозревая в этом ничего дурного, постарался аккуратно исполнить его. Он выбрал из сора все иголки, булавки, пуговицы, обрезки материй и вечером вручил их своему новому приятелю, который похвалил его и угостил горстью подсолнечных семян.

Вторая неделя жизни в мастерской была для Илюши еще тяжелее первой. Вымывая посуду, он нечаянно разбил чашку, и за это хозяйка пребольно побила его;

торопясь подавать Федору Семеновичу горячий утюг, он обжег себе руку так, что на ней вскочил огромный пузырь; хозяин дважды оставил его без обеда и раз без ужина; он постоянно чувствовал себя и усталым, и голодным, и каким-то одуревшим от постоянного страха побоев, наказаний.

Одно было утешение – вечером посидеть с вечно веселым балагуром Василием да поесть с ним чего-нибудь; но и это плохо удавалось: с половины недели Василий приносил одну водку, а еды не давал.

– Денег нет, братцы, покупать не на что, – объяснял он детям, – свои все пропил да проел, вы мало даете… вон Илюшка по иголочке в день приносит да хочет, чтобы я его за это ужинами угощал…

Мальчики смеялись, Илюша испугался и на другой день еще тщательнее осматривал пол мастерской и магазина, надеясь найти побольше вещей. Наконец, в субботу утром желание его исполнилось: подметая пол мастерской, в которой накануне вечером хозяин что-то долго кроил, он нашел под столом довольно большой обрезок синего бархата. Он с удовольствием сунул его в карман и мечтал, как передаст его вечером Василию.

Работа в мастерской шла своим порядком. Илюшу послали в лавку за шелком, и он постарался как можно скорей вернуться домой: ведь сегодня суббота, хозяин ни разу не стращал его большим наказанием, – значит, завтра он пойдет домой и, может быть, не вернется больше сюда. Когда он возвратился из лавки в мастерскую, там стоял хозяин и о чем-то сильно горячился.

– Очень мне нужно, – грубо возражал ему Федор Семенович, – не видал я вашей дряни! Должно быть, мальчишки стащили, и все тут!

– Я, ей-Богу, не брал, Карл Иванович, – слезливым, испуганным голосом уверял Сашка.

– Я и не видал, какой такой бархат! – говорил Андрюша.

– Чего их слушать, обыскать их, вот и все тут! – сурово заметил Федор Семенович.

– Да, да, искать, надо искать, – подтвердил Карл Иванович.

Илюша стоял всех ближе к нему. Не дав мальчику опомниться, хозяин быстро запустил руку в его карман и – вытащил оттуда злополучный кусок бархата.

– Что я говорил… – мрачно усмехнулся Федор Семенович.

– Это ты украл мой бархат? Это ты вор? – приступал Карл Иванович к мальчику, совершенно растерявшемуся от этого неожиданного происшествия. – Я добрый человек, я тебя учил, я тебя никогда не бил, а это дурное дело! Фуй, какое дурное! Я буду посылать за твоей тетенькой и при ней буду наказывать тебя, хорошо наказывать, розгами! Фуй, мошенник, вор… Я буду тебя больно сечь, и ты будешь последний человек у меня… Фуй, негодный мальчишка, сейчас буду посылать за тетенькой!..

И он вышел из мастерской, а Илюша стоял неподвижно на месте с опущенной головой, как-то плохо понимая, что с ним случилось.

– Ильюшь! Ильюшь! – раздался из кухни голос хозяйки.

Мальчик машинально пошел на этот привычный зов.

– Ильюшь, вот пять копек, скорей молоко Карлуш… скорей… плачет… скорей.

Она всунула в руку мальчика пятак и, по своему обыкновению, выпроводила его за дверь толчком, чтобы заставить скорее исполнить свое поручение.