Первое Солнце Шестой Воды. Книга 1. Небис
Александра Барвицкая
Первое Солнце Шестой Воды. Книга 1. Небис
О серии "Женьшеневая Женщина"
"Женьшеневая Женщина" – метафизическая художественная серия романов Александры Барвицкой о Женьшеневой Женщине, которая выводит человечество из смертной программы. Проходя трудный путь испытаний, она ищет формулу безконечной(1) живой жизни для всех, и находит.
Серия "Женьшеневая Женщина" – это квест в форме солнца с семью радужными лепестками, цветка семицветика, отвечающего на главные вопросы души, и открывающего путь к исполнению триединого желания: любви, жизни и счастья.
Серия начинается с романа-трилогии "Первое Солнце Шестой Воды", той сердцевины, из которой и распускаются семь радужных лепестков – семь книг, открывающих дорогу семи состояниям Женьшеневой Женщины.
В сердцевине серии читатель вместе с героями проникнет в запутанный клубок сплетения миров и мерностей, ребусов и головоломок, загадок и тайн, времени и безвременья; а в лепестках расплетёт все ниточки сюжетной линии в цельное полотно.
Книги серии «Женьшеневая Женщина» наполнены информацией о мироздании и роли человека во вселенной, облачённой в доступную форму художественного повествования.
Самыми простыми словами о самых сложных вещах – такой фразой можно охарактеризовать все книги серии «Женьшеневая Женщина».
-–
1. В этом слове здесь, и далее по тексту, автор сознательно делает «ошибку в системе» ради сохранения безошибочности внесистемного смысла.
Женьшеневая Женщина. Кто она?
Она живет во всех мирах. Она – сила, которая есть в каждой женщине. Она – женская энергия вселенской Матери-Природы. Она пришла вылечить вселенную от эгоизма, соединить мозг и сердце, и разбудить человечество.
Но вначале ей нужно: уснуть самой, чтобы вспомнить всё и разбудить его; открыть глаза, чтобы увидеть.
Начало XXI века Anno Domini.
Человечество много тысячелетий живёт в тюрьме – под крышкой изоляции.
Жизнь разрублена надвое и заперта в круговороте сансары, а люди спят в иллюзиях, принимая сон за живую жизнь…
Добро и зло.
Жизнь и смерть.
Бог и дьявол.
У каждого есть тень. У всего есть тень.
Вселенная больна смертельным вирусом эгоизма.
Живая энергетическая связь вселенной разорвана и заменена искусственной.
Вселенские энергии Он и Она воюют друг с другом.
Любовь поможет вспомнить всё. Он и Она проснутся, чтобы вывести всех из сна иллюзий.
ПРОЛОГ. 5*1*25. Легенда о Тонати-у-Ра
1
И настанет день, и остынет Пятое Солнце.
И настанет час, и Солнце Движения приготовится пройти сквозь смерть.
И настанет миг, и поднимется обсидиановый нож: из живота Земли – до самых небес.
И взглянет охладевший от старости Тонатиу в зеркальную окаменевшую черноту исподнего земного стекла, застывшего сотни миллионов лет назад жадной накипью вулканического варева.
И вздрогнет в испуге Тонатиу, и отринет от зеркала своё постаревшее морщинистое лицо, до пыли иссушенное ветрами пламенеющих войнами тысячелетий и изрезанное в бороздки грубыми мотыгами кровавых веков.
И отразится в бездонной проталине Неба ледяное лезвие остывшего Пятого Солнца!
И язык его, и вся кровь, что выпил Тонатиу за 5 тысяч и 123 года, отразятся в Небе.
И сосчитает Тонатиу все свои морщины-бороздки и все зарубки на бороздках.
И увидит Тонатиу, что осталось ему до завершения Пятого круга, до последней 5125-ой морщинки, только двадцать три зарубки на бороздах.
И жадно схватится Тонатиу острым клинком обсидианового языка за уплывающее по красной реке каноэ Пятой эпохи, уносящее в пустоту тьмы его испитую кровью жизнь.
И вскрикнет от страха смерти Тонатиу!
И ответит ему Небо!
2
И задрожит Небо раскатами грома в отражении промозглой хмари стареющего морщинистого лица Тонатиу.
И всколыхнётся от этого острого взгляда Земля!
И сожмётся нутро её для нового извержения.
И прикроет Земля живот свой океанами, чтобы не получил Тонатиу новых обсидиановых ножей!
И спрячется Земля в пуховое одеяло пара, укрываясь от взгляда Тонатиу.
И укутается Небо в рваный плед облаков, сотканных ветром из подпушка кислородной шубы голубой планеты – поднимающегося вверх остывающего земного дыхания.
И от холода Пятого Солнца сожмётся чрево Неба до размера игольного ушка.
И тесно станет Небу в игольном ушке!
И тонкие миры пройдут вместе с Небом сквозь игольное ушко!
И взорвётся в игольном ушке яйцо Неба – зарождением Солнца Первого.
И будет Небо носить уже два Солнца: одно на голове, а другое в чреве. Одряхлевшего, жестокого, кровавого старика Тонатиу и малыша Ра с блестящими от счастья глазами.
Кого оставишь ты, человек?
Старого Тонатиу или младенца Ра?
Ведь, как не бывать в человеке двум сердцам, так не бывать на Небе двум Солнцам одновременно.
3
– Убей меня! – прикажет старик Тонатиу.
Но, убивая Тонатиу, ты убьёшь Ра. Ведь, как нет будущего без прошлого, так нет Ра без Тонатиу.
– Убей меня! – попросит старик Тонатиу.
Но, убивая Тонатиу, ты убьёшь в чреве Неба не родившегося Ра. Ведь напьётся крови старик Тонатиу, и на каноэ по красной реке смерти унесёт с собой Ра.
– Убей меня! – взмолится старик Тонатиу…
Но, убивая Тонатиу, ты убьёшь себя…
4
И забьётся в чреве Неба малыш Ра.
И согревая себя, заиграет малыш на космической арфе.
И покатятся от звезды к звезде волны струн, на которых будет играть каштановый мальчик.
И выровняют волны кривизну бывшей истины.
И возвращая истине истинное, отшлифуют волны струн поверхность всех галактических зеркал.
И отражения станут чистыми, приготовившись к выходу в новое измерение.
И откроется дверь третьего глаза.
И откроется кран Шестой Воды.
5
И настанет час, когда обледенеет диск Пятого Солнца!
И Небо, кутаясь в рваный плед облаков, задрожит от холода и прижмёт к сочной млечной груди малыша Солнце Первое, согревая им своё обмороженное стариком Тонатиу сердце!
И песочные часы, переворачиваясь с Севера на Юг, замрут между Западом и Востоком.
И Восток перетечёт в Запад, а Запад – в Восток.
И станет Запад – Востоком, а Восток – Западом.
И откроется на линии горизонта тоннель движения слева направо так, что сделанное из праха Земли оторвётся от завёрнутых в восьмерку пузатых донышек стеклянных сосудов и поднимется вверх ровно над линией горизонта, и вкусив своей невесомости, и насладившись ею, навсегда откажется быть прахом.
И спираль взвинтится, и изменит прошлому ради будущего!
И день развернётся в год, а год завернётся в день!
И начнётся большая игра.
И секунды, перепрыгивая через клеточки застывших в «замри» веков, вырвутся из объятий стрелок. И завернутся стрелки в круги.
6
И настанет час, когда остановится Пятое Солнце!
И все стороны света сойдутся в одной точке.
И, куда бы ты ни пошёл, везде будет только одна дорога – внутрь себя.
И настанет час, тогда остановится Пятое Солнце, И потребует старый, одряхлевший Тонатиу последнюю каплю.
И решит эта капля исход игры.
Но уже не на язык уходящего в небытие Пятого Солнца прошлого, без которого не будет будущего, упадёт капля, а на темя нарождающегося Солнца Первого, купающегося в Шестой Воде небесной утробы.
И эта капля, упавшая вверх мимо языка Тонатиу, станет последней каплей крови, пролитой человеком.
И взбунтуется Тонатиу, почувствовав близость обсидианового меча, пришедшего за ним самим!
И потребует застывшее Тонатиу море крови!
Но если найдётся хоть одна живая душа, которая согреет Тонатиу и перенесёт его на себе через рубеж 5*1*25, то мирно уснёт на плечах времени Пятое Солнце, и проснётся внутри Шестой Воды: Солнце Первое – Солнце Радости, Солнце Ра.
7
Эй, Человек!
Посмотри на Солнце!
Посмотри на Солнце своей Вселенной!
Посмотри на него внимательно.
Посмотри ему в глаза!
Кого ты видишь в них?
Уже Ра или ещё Тонатиу?
Только тебе решать, Человек!
Ведь ты, Человек, и есть Вселенная!
Каждый Человек – Вселенная.
И сколько людей – столько вселенных.
И у каждого – своё персональное Солнце.
И у каждого – свой Тонатиу.
И у каждого – свой Ра.
И чтобы родился в твоей Вселенной твой Ра, в тебе должен растаять лёд, в тебе должен уснуть Тонатиу, открывая двери Шестой Воде.
Позволь ему навсегда уснуть легко!
Не дай ему унести с собой и тебя.
Позволь ему переродиться в Ра.
И пока ты не поймёшь это, будешь носить на себе лёд Тонатиу, отогревая его жаром своего сердца, если у тебя горячее сердце.
А если сердце твоё холодное, как нос щенка, выброшенного из материнского нутра в грязную подворотню, или как кожа змеи, сплетённой в клубок с сородичами во время спячки, или как обсидиановый резец языка Тонатиу, или как Солнце Движения, приготовившееся пройти сквозь смерть…
ЧАСТЬ I. ПРИРОДАХ
Глава 0. Без КонечностьОна была в теме? Или тема была в ней…
Она никогда не знала, когда это начнётся, но всегда понимала, когда начиналось. Оно начиналось с груди.
– Верните Алекса.
– Я понял, о чём вы. Гениальность вернём.
– Вы не поняли…
Глава 1. Комната
– Кто вы? – спросил он.
– Вселенная, – ответила она.
– Моя, – подхватило эхо комнаты…
– Sui generis, – уточнила она.
Комната была ослепительно бела.
Снежно-мучные стены, пол, потолок, и даже сам воздух, излучали свет, мерно выливая его из потаённых карманов и пазух в скованное бетонными панелями чрево кубического пространства комнаты.
Окно – рамой стражника – отделяло свет от тьмы, зашторенной крепкой настойкой плотного тумана. За окном едва пробивались искусственные электрические тычинки, тщетно расстреливающие мрак из изогнутых маковых головок фонарных столбов, выстроенных вдоль улицы двумя прицельными рядами.
Ночь, давившая всей тучностью своего веса на сопротивляющийся город, виделась в сравнении с нутром жилища совершенно сажистой. Но даже эта приговорённая к расстрелу беззвёздная дыра бездны, зажатая в белый контур оконной рамы, не могла запачкать угольной пылью тьмы выстиранное отбеливателем полотно маленькой комнаты в три на три метра.
Комната была ослепительно бела и наполнена.
В ней не было: ни стула, ни стола, ни кровати, ни шкафа, ни картин, ни зеркал, ни комода, ни канделябров, ни так любимых хозяйкой комнаты книжных полок и даже самих книг.
В белой комнате не было ничего рукотворного, кроме устремлённых прямо друг в друга двух входов-выходов: двери и окна с длинной ступенькой подоконника, отделявшего разбухающий светом внутренний мир комнаты от затягивающего в неизведанное, которое широким зрачком ночи заглядывало сюда извне.
Комната была ослепительно бела.
И полна.
В комнате находились двое: хрупкая женщина и высокий, крепкого телосложения мужчина лет тридцати пяти.
Её скулы и по-детски зажатые плечи были чуть прикрыты вьющимися рыжеватыми волосами. Они оттеняли тонкие черты лица, алое пятно пламени между бровей и рассеянный, растекающийся по клеткам, направленный внутрь себя взгляд.
У него были цепкие, будто знающие далеко наперёд, не по годам мудрые, глубоко посаженные карие глаза. Каштановые волосы чуть спадали на высокий лоб, расчерченный тремя горизонтальными линиями рано обозначившихся морщин. Такие бывают у людей, чей мозг работает куда чаще и напряжённее, чем руки. Впрочем, и ладони этого мужчины, как и всё остальное, были наполнены мужской красотой уверенности и спокойной силы.
Она – наспех одета в наброшенный на голое тело зелёный шёлковый сарафан, открывающий бледные, давно не видавшие солнечного света, худенькие руки и босые ноги с заострившимися коленями.
Ткань сарафана время от времени меняла цвет и покрой, становясь то красным, то оранжевым, то жёлтым, то голубым, то синим, то сиренево-фиолетовым платьем.
На нём были: лёгкий серый плащ, наброшенный поверх чёрного костюма тончайшей шерсти, скрывавшего ослепительно-белую рубашку, и классические замшевые туфли ручной работы, выдававшие в их хозяине человека вне толпы, вряд ли пользующегося общественным транспортом.
Она, поджав ноги к груди, сидела на подоконнике – на стыке светлой материи комнаты и тёмной материи ночи.
Он смущённо стоял в самом ярком пучке света – в центре комнаты.
Давно не запиравшаяся дверь квартиры, со сломанной ручкой и вывороченной в стальные лохмотья замочной скважиной, глухо постукивала от гулявшего сквозняка.
Некоторое время назад, когда мужчина только вошёл сюда, в его руках, упрятанных в тонкие тёмно-коричневые кожаные перчатки, был небольшой кейс из дорогой, в тон перчаткам, кожи с бронзовой инкрустацией по углам, на ремешках и кодовом щипце-замочке.
В кейсе хранилось что-то ценное, но сейчас этот мини-чемоданчик заботливо пристроился у двери, силясь подпереть её своим недюжинным весом от брожения воздуха.
Дверь квартиры, которую нынче охранял кейс, открывала вход в маленькую прихожую, что через пару шагов упиралась в распахнутую настежь дверь комнаты, в которой и находились эти двое.
– Как вы сюда вошли? – спокойно спросила хозяйка, не глядя на появившегося в комнате незваного гостя.
– У вас не заперта дверь, – ответил мужчина, теребя снятые перчатки.
Они ему явно мешали. Не обнаружив в этом жилище никаких признаков мебели, он не решался положить перчатки на подоконник, чтобы тем самым не нарушить установленный здесь негласный, но зримо звучавший отовсюду, закон отсутствия физической материи.
– Удивительно, – произнесла она. – С тех пор, как дверь не замыкается, в неё никто не пытался войти. Даже воздух.
Гость оглянулся на стальное полотно массивной сейфовой двери с крупным рвано-сквозным зияющим глазом вместо замка, который, словно приглядывая за хозяйкой, располагался на линии, уходящей в центр подоконника, где и находились сейчас пальцы её босых ног.
– Когда начинаешь передвигаться в пространстве и времени без помощи тела, необходимость в обуви отпадает, – пояснила она, почувствовав взгляд гостя, переместившийся с двери – на её неловко поджатые ступни.
– Я не говорил, что вошёл в дверь, – произнёс мужчина, расстёгивая набрякший от влажности ночного города плащ. – Но… ведь она всегда открыта?
– Здесь нечего прятать. И некого. А даже, если бы и было… Говорят, если хочешь спрятать главное – положи это на самом видном месте. С тех пор, как главным стало всё, меня перестали замечать.
Она приблизила губы к стеклу, сделала глубокий выдох и нарисовала на запотевшем месте тройное плетение знака бесконечности.
– Мне показалось, или вы действительно кого-то ждали? – спросил мужчина.
Он тщательно сдерживал давно рвущуюся наружу радость, но всё же, она раздвинула шторку век и сумела выскользнуть из-под ресниц.
Однако женщина так и не поднимала взгляда, а потому не видела: ни лица гостя, ни улыбки, промелькнувшей в его глазах.
– Почему мне не нравятся глаголы прошедшего времени? – вопросом ответила она, говоря скорее сама с собой, чем с неожиданно возникшим в её мире незнакомцем. – Ждала, любила, верила, жила, была, росла… Нет, это неправильные глаголы. Ни прошлого, ни будущего – нет. Есть только настоящее. Да и оно – зыбкое и невесомое, как воздух… Мы вдыхаем его, и он – наше настоящее. Выдыхаем – и вот уже прошлое. Готовимся к новому вдоху – входим в будущее, которое в ту же секунду уже становится настоящим, а через доли секунды – прошлым… Настоящее – лишь мгновение между вдохом и выдохом. Наше настоящее – это только тот воздух, который сейчас внутри нас. Не более, и не менее.
– Значит, я не ошибся, – продолжал гость, потирая переносицу, чтобы спрятать невольно выдававшие его глаза. – Всё-таки ждёте.
– Жду. Но, тот, кого я жду, не придёт.
– Не придёт? Вы уверены? – и глаза его блеснули озорством.
Она сделала лёгкий взмах ладонью в сторону двери, и тихо произнесла:
– Через эту дверь – не придёт точно. Это слишком лёгкий путь. Не для таких, как он.
Она не знала, как именно может прийти тот, кого она ждала. Тысячи раз представляла себе детали их встречи: первый разговор после долгой паузы разлуки, звук его плотного серебряного голоса, который, казалось, давно забыла… Но никогда не могла заглянуть в тот спрятанный на его груди карман будущего, где хранился самый первый кадр из архивной киноплёнки его возвращения.
На какой ступени лестницы он будет в то время? И поднимется ли на ступень к ней, или спустится на её ступень вниз, или сделает ровный шаг вперёд…
– И долго? – нарушил гость ход её мыслей.
– Что?
– Ждёте, – уточнил он.
– Немало, – ответила она и сделала глубокий вдох перед тем, как решилась спросить тревожное: – Зачем вы здесь?
Он смутился:
– Хотите, чтобы ушёл?
– Нет, останьтесь. Я давно не говорила с людьми.
Она действительно не говорила с людьми с тех пор, как попала в этот коридор времени, из которого уже не могла найти выход сама.
Множество голосов, сливаясь в мегагерцы производимого человечеством шума, пыталось пробиться к ней через обрубленные провода, отключенный телефон и наглухо запертый почтовый ящик. И те звуконепроницаемые стены, которые она сама воздвигла вокруг себя, отражали и ослепляли, обезоруживая, весь шедший извне шум. Как зеркало отражает солнечные лучи, удваивая силу света в момент преломления от напылённого на стекло серебра.
Вначале этот разноголосый хор ежеминутно рвался внутрь. Стучался! Кричал! И каждый голос нёс свою вибрацию, свою мелодию, которая нарушила бы ту космическую симфонию вселенной, что уже начинала звучать в её тишине.
Потом голоса сделались реже и тише. А затем и вовсе замолчали.
Прозрачная тишина, поселившаяся здесь, стала зримой и ясной, как нетронутая человеком живая природа.
И только ответный голос того, кто смог бы открыть в шуме внешнего мира шлюз для прохода её тишины: вывести её из этой комнаты, не выводя из её мира, – она пыталась бережно модулировать в те бесчисленные часы, когда молча говорила с ним внутри себя.
– Вам не с кем было говорить? – спросил он.
– У меня не было желания говорить с людьми.
– А сейчас?
– И сейчас нет, – она закрыла глаза и опять спросила тревожное: – Кто вас прислал?
Она давно была готова: однажды сюда могут попытаться войти те, кто ничего не понимает, или наоборот – понимает слишком многое. И тогда они постараются упрятать её в стенах, за которыми прорывается шум, изрыгающийся хаотичным фонтаном из потревоженных душ и взрывающий клапан неподготовленного приёмника, упаковывая перфорированное сознание в видимость лишённого ума.
Но тот, кто стоял сейчас в её комнате, не был одним из них. Такого бы она почувствовала сразу – по запаху и звериным повадкам охотника-людоеда.
Она не боялась быть пойманной и посаженной в клетку. Она научилась выходить за любые границы.
Тревожило иное: что у неё, возможно, пока не хватит сил вытащить оттуда, из оков границ, многих несчастных и невинных, неправильно открытых. А потому, пока в ней самой не пребудет сила, которой можно будет безгранично делиться, ей нельзя было попадать туда, где она не смогла бы помочь всем, нуждающимся в помощи.
Страдание – беспомощно. А страдание падающего в пропасть – ничуть не меньше страдания того, кто рвётся помочь, но не имеет на это сил.
– Я похож на того, кого можно прислать? – вопросом ответил мужчина, и досадно поморщился, не понимая до конца, играет ли она с ним, или действительно не может либо не хочет узнать. – Никогда не полагал, что меня примут за посыльного.
– Нет. Напротив, в вас есть что-то… от того, кого я жду. Вы похожи на него.
– Отчего вы решили, что мы похожи? – искренне удивился гость, помня, что она так ни разу и не взглянула на него.
– Для того, чтобы видеть, мне не надо глаз, – ответила она так, будто услышала его мысль. – Но именно того, кого я жду, мне видеть труднее всего.
– Почему?
– Он внутри меня.
Она окинула комнату взглядом, так и не поднимая глаз на гостя, боясь разрушить едва начавшую созревать надежду, которую тут же отогнала в сторону.
«Нет, это – не он. Он не пришёл бы так тихо» – успокоила она себя, а вслух добавила:
– Подойдите к окну. Помолчите со мной. Я хочу понять, что в вас общего…
Глава 2. Лёд
Сверху упал ледяной куб.
Дар Неба.
Алмаз из бесконечных недр космической кимберлитовой трубки – гладкий, как отполированный перед огранкой драгоценный природный камень, и матово-прозрачный, с искристыми струнами-проблесками внутри. Словно застывшая молочным серебром слеза Бога – величиной с 1000000-этажный дом, если такие дома вообще могли бы существовать.
Он обрушился – в точку нуля – в пограничную зону суток, в плотную тьму новолуния, едва освещённую обманчивым, тускло-туманным звёздным мерцанием галактики.
Упал – в центр континента – на упругую спину массивной тектонической плиты, вздрогнувшей от неожиданности и размашисто широко качнувшейся, с трудом сдерживаясь, чтобы не прогнуться под тяжестью удара мощного веса.
Рухнул – в пик лета – на зелень смешанного леса, густо укрывавшего рыхлую, перегнойно-пряную земную кожу, которая тут же взбугрилась в судорогах ударной волны холмистыми полукружиями.
Ледяной куб вспахал ребром несколько гектаров плодородного слоя, оставляя позади себя, по линии траектории приземления, длинный и глубокий продольный шрам шириной с Суэцкий канал. В месте остановки образовался многокилометровый в диаметре кратер – воронка зрачка, окружённая густой бахромой ресниц – коктейль из сырой земли вперемежку с искорёженными, вырванными с корнями вековыми реликтовыми соснами.
И хотя небесное тело старалось приземлиться как можно мягче, максимально сглаживая угол падения, но всё же треснуло от удара о кору Земли, а в финальный миг остановки полёта – раскололось надвое.
Полупрозрачная двуглавая гора, ещё миг назад бывшая кубом, издала пронзительно-острый холодный крик.
Ультразвук всколыхнул магнитное поле, врезался в околоземную орбиту, в доли секунды пронёсся по кругу, обогнув весь земной шарик, и вернулся обратно, застыв ледяными иглами-антеннами на кончиках, прорезавших облака и распоровших небо, пирамидальных вершин.
До утра – ни ледяная сдвоенная пирамида, ни земля под ней, ни земля вокруг неё, ни израненный лес, ни иная жизнь – не издали более ни звука.
Первый солнечный луч скользнул по линии горизонта, и наткнувшись на ледяное препятствие, остановился.
Пучок света лазерным прицелом зафиксировался на месте соединения пирамид, и натянутая струна луча начала медленно увеличивать угол.
Солнце неспешно поднималось над горизонтом, и луч, соединивший сквозь лёд Солнце и Землю, увеличивал градус до тех пор, пока не встал ровно в полдень – перпендикулярно точке своего крепления – прямо над впадиной разлома.
На этой позиции движение угла прекратилось, и луч принялся вихриться, разрастаясь вширь на каждом новом витке спирали.
Вскоре он превратился в мощный световой столб: от Неба – до Земли, от Земли – до Неба. Огненно-рыжий – в центральной части – он рассеивался по диаметру в песочно-жёлтый, переходя в насыщенный белый – по кромке. Словно Солнце наступило на Землю, и, остановившись в своём одноногом шаге, замерло на месте.
Талые воды потекли по склонам вершин, заливая чашу в центре междуглавий. Вода быстро заполнила глубокий зев воронки и уходящий вдаль хвостовой ров. Не уместившись в границах образовавшегося водоёма, она слизнула берега и поползла за их пределы.
Ледяная двуглавая гора уменьшалась на глазах, оседая и сплющиваясь, а горячая вода стремительно прибывала, разливаясь всё шире и шире в диаметре, заполняя собой всё пространство: от одной линии горизонта – до другой.
Какое-то время над уровнем воды ещё торчали стволы деревьев, затем и стрельчатые верхушки самых высоких реликтовых сосен ушли под воду.
И когда лёд окончательно растаял, и когда вода проглотила всю поверхность Земли, и когда настал миг, что уже не было ничего, кроме гладкой бесконечной линии соприкосновения, линии дороги воздуха по воде, световой столб сделал последний широкий вихревой рывок. Он огляделся, любуясь своей работой, затем отделился от водной глади и рассыпался в солнечные брызги – круглую радугу, распахнувшуюся первоцветом вокруг планеты.
Глава 3. Молния
Здесь не было времени.