Первое Солнце Шестой Воды. Книга 1. Небис
День Весеннего Урожая, когда она летает с Ветром в космос собирать звёздный виноград. Ведь без звёздного винограда невозможно приготовить звёздное вино, которое пьянит и кружит голову, делая всё тело лёгким и прозрачным, а все движения мягкими и волнительными. И даже один глоточек звёздного вина способен создать тело таким невесомым, что можно качаться на космических качелях целый год до следующего Дня Весеннего Урожая.
День Нулевой Точки, когда она соединяет начала и концы. И каждый месяц в этот день: начало отплывает в конец, а конец втекает в начало; и последнее становится первым; и нулевая точка скругляется, превращаясь в День Точки Творения.
А День Точки Творения даёт толчок двум прямым, и соединяет их в четыре угла в День ПараПерпендикуляра.
И если хотя бы раз пропустить День ПараПерпендикуляра, то можно застрять в Дне КривоЗеркальности, и тогда только День Венского Шёпота подскажет дорогу к Дню Константы.
А День Константы – самый важный День из всех Дней. Потому что только в День Константы космическая арфа играет чистую вселенскую музыку. И только музыка космической арфы способна открыть небесный кран и заполнить мир чистой водой, без которой не может жить Золотой Кит.
И без Дня Константы невозможны были бы другие Дни: День Синего Троллейбуса; День Сиреневого Вкуса; День Подсолнухового Поля; День Двоичной Матрицы; День Фонаря Фантазии; День Единицы, впрочем, Дней Единицы у неё было по три в каждом месяце; День Сердца в Ладошках; День Лунного Вхождения; День Солнечного Храма; День Прославления Башни; День Первого Утра; День Поливки Сада Главной Мечты; и все остальные обыкновенные праздники и необыкновенные будни.
Отплывая в свои любимые дни, Алиша размечталась, мысли о поиске входа в дом улетели выше окон, её движения невольно ускорились, и она бодро зашагала навстречу празднику Весны-Лета, который только что включила в свой ежегодный жизненный райдер.
Её длинные рыжеватые волосы, волнуясь, щекотали шею и открытые плечи, а кокетливый короткий сарафан ласковым прикосновением зелёного шёлка на каждом шаге обнимал: то левое, то правое бедро, то одно, то другое.
Заметив эту прикосновенную игру сарафана, Алиша вспомнила песенку, когда-то слышанную в детстве: озорную частушку, которую пели заводные морщинисто-улыбчивые старушки на шумных и весёлых городских гуляниях.
«А я маленькая,аккуратненькая!Всё, что есть на мне,пристаёт ко мне!»Алиша рассмеялась и принялась считать объятия сарафана.
– Раз! Два! Три!..
На сороковом шаге-объятии Алиша представила себя сороконожкой: длинной и неуклюжей рыжеволосой сороконожкой в сарафане, семенящей на коротких толстеньких ножках по шершавому тротуару.
– Если бы я была сороконожкой, то сарафану пришлось бы туго! – сквозь смех сказала Алиша.
– Если бы ты была сороконожкой, я бы на тебя не налез! – обиженно возразил Сарафан, и перестал обнимать её ноги, потому что в этот момент Алиша остановилась.
Глава 13. Сарафан
Алиша удивлённо посмотрела на Сарафан.
Раньше Сарафан никогда с ней не разговаривал.
Сарафан не мог посмотреть на Алишу. У него не было глаз-пуговиц. Вместо глаз заботливая портниха, совершенно далёкая от чаяний всех кокетливых сарафанов, пришила ему мелкие, глубоко утопленные в ткань, пластиковые крючочки, запирающие прорезь уха на спинке. Поэтому Сарафан всегда мог чувствовать Алишу своим цветущим шёлковым телом, и даже слышать её своим полу-глухим ухом, но никогда не мог видеть.
Не видеть девушку, которая в тебе! Разве может быть хоть что-нибудь мучительнее для тонкого летнего сарафана?
Это гораздо мучительнее, чем быть запачканным или нечаянно порванным! Это мучительнее, чем быть просто забытым и заброшенным на самую дальнюю полку шкафа! И даже если бы Сарафан и вовсе выбросили, наверное, это не было бы так мучительно, как мучительна невозможность видеть ту, чьё загорелое тело скрываешь от чужих глаз, незаметно обнимаешь и гладишь, едва касаясь…
Без глаз Сарафан считал себя ущербным и беспомощным – недостойным такой, наверняка, самой красивой девушки на свете, как Алиша.
Даже слепым он был уверен в том, что она самая-самая красивая! И все вокруг видели её красоту. Все – кроме него, который был к ней ближе всех!
– А вдруг она в действительности уродлива? – ущипнула губу Сарафана предательская мысль.
– Нет! Этого не может быть! Алиша – самая красивая! – выскользнула из-под губы другая мысль, и Сарафан ещё сильнее огорчился.
От обиды Сарафану хотелось плакать! Но ему нечем было плакать. Не мог же он плакать ухом! Поэтому Сарафан просто наморщился у талии и, вконец разозлившись на предательскую мысль, принялся: то справа, то слева, – приподнимать подол, оголяя Алише ноги.
– Не дуйся! – улыбнулась Алиша Сарафану.
– Я и не дуюсь, – насупившись прошелестел Сарафан, и соврал: – Это всё – твой любимый Ветер.
– Он уже здесь?! – вздрогнула Алиша, и сердце её сжалось в малюсенький комочек – такой маленький, как только что проклюнувшаяся среди игольчатой скорлупки ёлочная шишка, – и запряталось глубоко-глубоко под рёбра.
Сарафан настырно молчал.
Сарафану был противен Ветер. Этот наглец всегда врывался между Алишей и Сарафаном. А Сарафан терпеть не мог тех, кто пытался забрать у него Алишу. Но… Если Алиша побежит сейчас к Ветру, то Сарафан вновь сможет касаться своей материей её ног…
– Где? Где Он?! – быстро-быстро зазвенело из-под рёбер Алиши тысячами маленьких серебряных колокольчиков, ведь, когда она думала о Нём, все иголочки превращались в колокольчики. – Где Он? Где?!
– Сама ищи, – ещё сильнее надулся Сарафан, и… резко прижался к её груди, бёдрам, ногам, потому что Алиша стремительно побежала вперёд!
Эх, если бы Алиша знала, куда бежать…
Глава 14. Ветер
Ветер!
Ветер, волнующий её Небо!
Западный Ветер, несущий на своём плаще чистые дожди его небесных поцелуев!
Ветер, поднимающий Алишу: над широкими лапами подрагивающих и уклоняющихся от его дыхания деревьев, раскинувшихся лиственным зонтом; над покато-скользкой черепицей крыши, поблёскивающей от дождевых капель; над фонарными столбами, рассеивающими мёртвый свет электрических пятен; над уплывающим вниз городом – крохотным и размытым, словно нарисованным акварелью на землянистом картоне!
Ветер, уносящий её на своих нежных до невесомости руках к облачно-перистой перине, на которой можно лежать сверху и пересчитывать парящие воздушными шариками капельки небесной влаги, собирать их в ладони и разбрызгивать по сторонам!
Ветер, оставляющий за собой долгий яркий шлейф послевкусия семицветным куполом радуги, по которой можно гулять босиком, и самой становиться радугой – от ног до самой макушки!
Разве есть на свете хоть что-нибудь – восхитительнее её Ветра?
Даже Солнце не могло быть для Алиши прекраснее Ветра. Ведь Алиша сама была частичкой Солнца.
Но Ветер был частью его! Лишь малой толикой всего того, чем был Он!
Того, кто такой волнительный и такой разный! Такой не похожий на миллиарды других, потому что все миллиарды других – лишь крошечные искорки вселенского костра, который раздувается только от его движений! Того, кто глубже всех океанов, потому что все океаны – лишь вмятины следов от его шагов – маленькие плошки, хранящие влагу с его плаща! Того, кто выше любых гор, потому что даже самые высокие горы – лишь ступенчатые кочки под бесконечными облаками его крыльев!
Когда Он прилетел к ней в первый раз, она не узнала его, и спряталась между домами – в беседке, укутанной от сквозняков и солнца лианами дикого вьющегося винограда.
И Он, перелистывая оставленную Алишей на скамейке у дома книгу с длинной надписью, из которой ему увиделось только слово «Ольга», бережно трогал пальцами жизнь, рядом с которой слышал её запах: квадратные головы домов, их крашеные лица и горбатые макушки; корявые ноги деревьев, вросших в узкую травянистую ленту палисадника; прожилки длинно-плавных рук виноградника, обнимающего выгнутый скелет беседки; зелень раскрывшихся к солнцу шершавых листьев; округлые капсулы виноградного сока, наливающиеся фиолетом в крепко сбитые гроздья…
Но, так и не найдя хозяйку книги, улетел.
Когда Он прилетел к ней второй раз, она опять не узнала его, и снова спряталась там, где Он не мог растрепать её аккуратно уложенные волосы.
На этот раз его пальцы были настойчивее и длиннее, а запылённые крылья – плотнее и тревожнее. И Он долго искал «Ольгу»: нервно раскручивал в центрифуге своего плаща пыльную бурю; в надежде расслышать звуки её шагов, втягивал ноздрями шум прятавшегося по домам города; – но вновь, не найдя Алишу, улетел один.
После Он ждал много бесконечных лет, прежде чем решился прилететь в третий раз – в день её праздника – соединения десяти восьмёрок рождения.
Огибая земной шар, собирая для «Ольги» пряный букет разнотравий пяти континентов и чистый звук шестого, Он спешил наполниться всеми запахами и красками. Задыхаясь, мчался вперёд, считая мелькавшие снизу метки: столбы, отбивающие цифрограмму дорог; города, отсвечивающие брызгами искусственных солнц; реки, вьющиеся голубыми с проблеском перламутра змейками; пустыни, рассыпающиеся в песочном поклоне миражами; горы, утыкающиеся в него убелёнными горбатыми гривами; моря и океаны, вздымающие в приветствии водную грудь.
– Через год! – говорил Он своей истаивающей Тени, послушно скользящей по его следам.
– Через месяц!
– Через день!
– Через час!
– Через минуту!
– Через…
И Он долетел к Алише с таким огромным букетом, что можно было укрыть лепестками всю планету, превратив её тело в цветущий рай!
Но и в третий раз Алиша не узнала его.
Она спешно захлопнула балконную дверь прямо перед его носом! В сантиметрах от его глаз! И спряталась от его порывистого, иссушенного в долгом полёте дыхания за двойной стекольной шторой.
В её доме, ожидавшем гостей, был накрыт праздничный стол. Но его не пустили на праздник, и даже не взяли букет.
И тогда Он разозлился!
И тогда его Тень сгустилась и приподнялась.
Разбивая: и букет, и пальцы, и плечи, и плащ – на атомы, Он бился в окна, в заглушенную балконную дверь, в кирпичную кладку дома! Пытался пробиться к той, которая, не узнавая Его, дрожа от страха, пряталась в комнату всё глубже и глубже…
Он бился!
Бился!
Бился!..
Он долго бился в надежде, что она откроет ему дверь, и впустит главного гостя – возвратившегося хозяина. Но упрямая дверь не открывалась…
И тогда его Тень восстала в полный рост, закрывая собой небо.
И тогда Он изменился в лице.
Стал тёмен, резок и тяжёл.
Он взлетел над разомлевшим в испарине летней сиесты городом, с размаха врезался головой в тучный шлейф своего плаща, за которым хохотала Тень, и призвал: и ливень, и град, и грозу!
Ураган, сметая всё на своем пути, рванулся по улочкам, проспектам, скверам и площадям!
Он сдирал грубую шкуру асфальта, освобождая землю для дыхания! Выдергивал из почвенных пазух, вросшие вглубь мощными пальцами, кряжистые ноги вековых дубов, словно это были молодые луковицы нарциссов, и расшвыривал их вверх корнями на сотни метров вокруг! Подбрасывал легковушки и гружёные фуры, словно пустые спичечные коробки, и, жонглируя ими, кидал оземь, корёжа и разрывая пополам! Срывал с домов крыши, словно шляпы и парики, и плашмя бил ладонями по облысевшим чердачным черепам! Крошил оконные рамы в пластиково-стекольный порошок, и раздувал его в пыль!
Он крушил город: и ветхие срубы, и здания, построенные на века, – но не трогал: ни людей, ни животных, ни птиц.
Загоняя всех в страх, Он и сам метался, как загнанный зверь, борясь со своей Тенью!..
Совершив яростный круг по городу, Он возвратился к её дому не обессилившим, но уже притихшим.
Не толкаясь, едва сдерживая разъярённое дыхание, Он медленно скользил плечом по стене, в ожидании, что балконная дверь, за которой дрожала Алиша, распахнётся, и она – девушка, для которой Он собрал все цветы мира, – выйдет к нему навстречу.
– Ольга, – завывал его голос в щели оконных рам.
– Ольга…
– Ольга…
Не дождавшись, Он слился с Тенью, взвился над крышей дома и ударил сверху!
– Не убегай! – разрывая жестяные перепонки, влетел в трубу гром его голоса. – Чем дольше ты убегаешь, тем больше!..
Алиша прижалась к стене комнаты, вцепившись пальцами в выступ дверного косяка.
Он, вжавшись в стену ухом, услышал, как в страхе бьётся о рёбра её сердце, и… пошёл на второй круг!..
Город ревел от ужаса!
И Он кричал громом в ответ!
– Не убегай! – громыхал его уже охрипший голос.
– Беги от Него! – перекрикивала его Тень. – Он убьёт тебя!
– Не убегай! – навзрыд, вперемежку с тяжёлыми дождевыми каплями, колотили по лицу улиц градины величиной с голубиное яйцо.
– Беги от Него! – завывала его Тень. – Он убьёт тебя!
– Не убегай! – кричали стрелы его молний.
– Беги от Него! – грохотала его Тень. – Он убьёт тебя!
– Не убегай… – шептал Он.
– У… бе… гай!.. – неслось эхом над опустевшим, раскромсанным, избитым городом.
Завершив второй, ещё более разрушительный обход, Он ударил всей мощью в свою Тень, и обрушил её навзничь.
– Тебя слишком много! – крикнул Он, наступая на горло Тени, и в его руке сверкнул трезубец.
– Не убегай! – сжимаясь прошипела Тень, и проскользнула под его плащ: – Разве можно убежать от себя?.. – И Тень запряталась в его сердце: – Не убивай…
– Ты ещё будешь со мной, пока я не сольюсь с ней полностью, – сказал Он.
Пронзив своё сердце трезубцем, Он вытащил из раны чёрный мохнатый комок: то, что осталось от Тени; завернул полумёртвую-полуживую в плащ, как в саван, и приковал иглами молний к себе.
Возвратившись к дому Алиши, Он замер у балконной двери в ожидании, продолжая лишь изредка простреливать себя одиночными молниями, удерживая Тень от восстания.
Безрезультатно выждал Он много минут, показавшихся Алише бездонными веками. Затем, почти не шевелясь, всем телом обнял её дом, оторвал от земли, положил над пупочной впадиной на своём животе и закачал, убаюкивая её страхи.
Многоквартирный кирпичный дом, подрагивая, плыл в воздухе и, словно преодолевая невидимые ступеньки, на каждом его вдохе приподнимался вверх.
Нежно, плавно и осторожно Он укачивал Алишу вместе с домом до тех пор, пока она, переборов страх, вышла на балкон.
Тогда Он аккуратно поставил дом на место и схватил Алишу за руку так крепко и так жадно, что косточки в её пальцах хрустнули, затем ослабли, размякли, а за ними и всё её тело рассыпалось на триллионы атомов, наполняясь воздухом.
– Не убегай! – раздувая тело Алиши в облачный пар, тихо сказал тот, кто ещё совсем недавно был Ураганом. – Чем дольше ты убегаешь, тем больше…
Он взмахнул вверх, увлекая её за собой, и поплыл над городом, отворачивая взгляд, чтобы не смотреть вниз. Ему было невыносимо больно видеть то, что Он совершил внизу, видеть то, что Он оставил после себя и своей Тени…
– Не убегай…, – с тоской в глазах, едва слышно прошептал Он.
С тех пор она уже не убегала.
И Он прилетал за ней лёгким бризом, брал её за руку и уносил ввысь, в свой воздушный замок, где она сама становилась: и ветром, и облаком, и дождём, и радугой!
Она не знала, когда именно Он прилетит в следующий раз, и потому ждала его всегда.
Но однажды Ветер сказал:
– Я прилечу завтра.
И пропал.
Алиша ждала и ждала…
Но чем больше она думала о нём, чем жаднее ждала его свежего дыхания, тем дольше Он не летел.
Её мир замирал, теряя краски и запахи… Воздух становился безжизненным и спёртым… Все дома и деревья, и люди начинали походить друг на друга, как трафаретные близнецы… Солнечный свет делался всё более искусственным, потом и вовсе превратился в электрического мертвеца… А Ветер всё не летел и не летел…
Сейчас, когда Сарафан соврал ей о Ветре, Алиша побежала вперёд! Туда, где, наверное, ждёт её Он!
Она бежала: мимо домиков-игрушек; мимо озера с ровным стеклом поверхности; мимо парусов фонтана-кораблика, разбрызгивающего крошечные стекольные капли.
Она бежала: по хрустящему под босыми ногами стеклу; по колотому зернистому щебню, рассыпанному вдоль дороги, которая уводила Алишу вправо за город; по пустырю, заросшему обжигающей икры крапивой; по влажному приозёрному песку, липшему к израненным стопам; по нежной глади воды, омывающей ноги; по плоским тёплым камням городской мостовой, мимо домиков-игрушек…
Алиша всё бежала и бежала, а Сарафан всё гладил и гладил её бёдра. Он уже не успевал их обнимать, но, лишь едва прикасаясь, незаметно для Алиши, легко поглаживал: то одну, то другую ногу, то одну, то другую…
Глава 15. Ж Дать
Свет Небиса обжёг его лоб и ослепил глаза. Спину обволокло нарастающим теплом, довольно схожим с ощущением поставленных горчичников, которое он помнил со времён простуженного детства. По груди пробежала лёгкая испарина, и над висками заблестели мизерные капельки пота.
– Почему вы бежите к нему? – спросил он, глубоко вглядываясь в волнообразное движение внутри Небиса. – Может, стоило остановиться и подождать?
***
Ждать.
Невыносимо тягучее, как патока недоваренной карамели, слово: налипающее внутри, залипающее в затворе; цепляющееся сотнями дней-присосок, триллионами секунд-крючков; вырывающее все струны нервов, натягивающее их на скрипичный гриф в ожидании смычка…
Ждать…
Легко ли ждать, когда все четыре струны свиваются в одну спираль и от тяжести плотного воздуха начинают звенеть уже и без смычка? Легко ли быть скрипкой, поющей музыку в пустоте?
Легко ли ждать?
Легко, когда срок определён.
Но когда ты не знаешь: ни часа, ни дня, ни года, ни столетия…
Легко ли ждать, когда ты не знаешь мига, на котором это безмерно-длинное и такое короткое слово заканчивается?
Легко ли ждать, когда чистая бессмертная вода ожидания искривляется в зеркало пожизненного заключения в отведённой для смертников-смертных одиночной камере?
Ждать.
Легко.
Легко ли ждать?
Легко ли ждать, создавая музыку одиночества, сотворяя её конечной, ради начала музыки безконечности?
Легко ли быть скрипкой, зная, что какую бы ты ни взяла ноту, любая твоя нота: от «До» – до «Си», – всё равно будет петь в унисон с его голосом и отплывать в «Ми».
Легко ли ждать, когда не знаешь: существует ли конец ожиданию, или оно безконечно, как вселенная, или как музыка, которую в пустоте поёт скрипка без смычка…
Ждать.
Легко.
Легко ли ждать?
Легко ли быть скрипкой Страдивари: каждый миг изменяя форму; изгибаясь, в угоду изощрённому мастеру, ради уникальной певучести голоса; истончая тело, высвобождая просторы для новых и новых струн?
Легко ли: из не единственной скрипки стать единственной арфой?
Легко ли: заглушить все четыре октавы, чтоб зазвучало семь?
Легко ли ждать, когда расширяющаяся и дрожащая звоном душа, перестраивающая ДНК, распята грифом у сопротивляющейся колонны?
Легко ли быть исключительным, вне правил, инструментом, упрятанным в аквариум герметичного стекольного чехла от любимых и столь желанных рук музыканта-виртуоза – единственного, кто способен прикоснуться и не сломать?
Легко ли ждать в одиночном и тесном карцере-панцире, находясь под встроенными в стену пристальными лазерными зрачками тюремщика-сигнализации, караулящего каждый шорох внутри тебя?
Легко ли ждать в вакууме, выставленной на потеху любопытных ног, протекающих мимо многотысячным, нестройным, и так явно фальшивящим каблуками, говорливым протоком, осмеивающим твое лишённое кожи босоногое лицо?
Ждать…
Легко ли ждать?
Легко.
Наверное, легко.
Легко.
Для тех, кто проходит такой путь, лёгким становится уже всё, что когда-то имело тяжесть формы и веса…
Ждать – легко!
***
– Подождать? – спросил Небис её голосом. – Я жду.
– Но вы – бежите к нему! – воскликнул он.
– Отчего вы решили? Я бегу не к нему, а к себе.
– Вы бежите по кругу!
– Нет, – уверенно ответила она. – Это не я бегу по кругу. Это мы идём по спирали. Движение вверх. Продолжим?
– Да.
Глава 16. До Ом
Когда, уже совсем запыхавшись, Алиша остановилась для короткой передышки и оглянулась по сторонам, она поняла, что вконец заблудилась.
Она стояла одна посреди незнакомой улицы, ничем не напоминающей ту, на которую вышла из окна. Это была совершенно другая улица, а, возможно, и другой город.
И на этой улице уже не виднелось ни одного близнецового лица! Все дома, внимательно оглядывающие Алишу, оказались образцово-уникальными: пёстренькими, разноцветными, аккуратными и точёными – искусно созданными заботливыми руками волшебников-мастеров.
Если вы бывали в старой доброй Европе и захаживали в центральные, исторические кварталы её городков-игрушечек, то вы увидите, что эта улица была чем-то отдалённо похожа на старые улочки Праги или Вены, или Парижа, или…
– Ой! – от неожиданности всхлипнула Алиша.
– Б****, – буркнул расстроенный из-за вынужденной остановки Сарафан.
– Прекрати ругаться! – возмутилась Алиша.
Во время бега по кругу, Сарафан успел подзабыть, что Алиша теперь тоже его слышит, и сейчас вынужден был выкручиваться:
– Я не ругаюсь, – менторно возразил Сарафан. – Я констатирую. Ты заблудилась. Значит, ты – б****.
– Прекрати! – осадила она его.
Однако Сарафан не мог угомониться.
Разве способен Сарафан, вынужденно молчавший всю жизнь, добровольно закрыть недавно появившийся рот?
– А между прочим, – тоном лектора продолжал Сарафан, – тысячу лет назад слово «б****» в том русском языке, который сейчас именуется старославянским, вовсе не было ругательством. Слово «б****» означало…
– Но сейчас люди, которые уже ничего не понимают в русском языке, это слово извратили, а дяди из больших кабинетов – записали в плохое и запретили! Поэтому, это слово мы пока исключаем, – оборвала его тираду Алиша.
– Из всего вышесказанного, я понял, что самое главное в данном контексте: слово «пока». Значит, вскоре, слово «б****» перестанет быть исключительно плохим и вернёт своё исконное значение. Это очень хорошо, потому что без него совершенно не получается разговаривать! К примеру, если бы не одна б****, у меня никогда не было бы рта!
– Прекрати! Или я тебя выброшу!
– Когда ваше заблудившееся величество изволит меня выбросить? – парировал Сарафан, искусно делая вид, что вовсе не испугался оказаться в подвесной рюмочке мусорного контейнера, который тут же услужливо высунул нос из подворотни.
– Сейчас же! – ответила Алиша, и решительно схватилась руками за цветастый подол.
– Ничего себе! – возмутился Сарафан и закричал, как можно громче: – Чтобы доказать, что она не б****, она готова пойти по улице голой!
– Что ты сказал? – взъерошилась Алиша, резко одёргивая подол вниз.
– Ничего, – буркнул Сарафан и опять попытался надуться от обиды.
– Ты всерьёз?
– Да! Голая! – взвизгнул Сарафан. – Уж я-то знаю, что подо мной ты голая!
И действительно, Алиша совсем забыла, что в спешке набросила Сарафан на голое тело, и что находится теперь не в своей комнате, где её никто не мог видеть, а на улице. И если эта безлюдная улица и казалась волшебной, всё же это была настоящая городская улица: с настоящей мостовой и настоящими прилепленными друг к другу домами-игрушечками.
– Я зашью рот этому болтуну, как только доберусь до дома! – вслух подумала Алиша.
На этих словах Сарафан испуганно примолк, потому что именно сейчас Алиша и уткнулась глазами в крошечный Домик-Сердце.
Примостившийся в конце восточной части улицы, в небольшом отдалении от остальных домов, он скрывался в лёгкой дымке тумана.
Алиша подошла ближе.
Домик-Сердце стоял на вымощенной белым камнем площадке, заворачивающейся в спираль дорожки – вокруг.
Алиша ступила на каменную дорожку и окунулась в пар кислородной подушки, струящийся вокруг Домика.
Теперь она могла хорошенько рассмотреть Дом.
У Домика алого цвета, который оказался лишь немного выше Алишиной макушки, были: пухлые округлые щёки с маленькими ямочками от улыбки; небольшая, чуть заострённая бородка-лесенка; и плавная, как русло ручейка, впадинка карниза на середине крыши.
Алише на миг показалось, что она видит дверь в углублении одной из улыбчивых ямочек. Она шагнула вплотную к Домику, чтобы внимательнее разглядеть его щёки, и даже потрогала их атласную мягкость; но то, что Алиша приняла за дверь, вблизи оказалось родимым пятнышком. Или это всё-таки была дверь, которая так искусно спряталась за шторку?
– Это не твой дом! – упрямо заегозил Сарафан.