Кто такая Мод Диксон?

– Не знаю, Флоренс. Точно не знаю. На самом деле, когда ты сейчас это сказала, я подумала, что ты всегда была сильна в цифрах. Очень сильна.

Мать говорила с карикатурной интонацией проповедника или ведущего новостей, причем эту манеру она, видимо, переняла, часами слушая и тех, и других по телевизору.

Флоренс помолчала.

– Наверное, я просто не хочу работать в финансовой сфере. Мне нравится моя работа.

Это было не совсем так, но она давно поняла, что в общении с матерью лучше использовать однозначные формулировки. Любая неопределенность тут же давала Вере точку опору.

– Тебе нравится весь день быть у кого-то на побегушках? Я-то на побегушках последние двадцать шесть лет по одной-единственной причине: чтобы моя дочь могла послать любого, кто попытается заставить ее прислуживать.

Флоренс вздохнула:

– Прости, мам.

– Не извиняйся передо мной, дорогая. Все твои таланты тебе даровал Господь. Ему не больше, чем мне, нравится смотреть, как ты их растрачиваешь.

– Ну хорошо, прости меня, Господи.

– О нет! Не умничай с ним, Флоренс. Только не с ним.

Флоренс ничего не ответила.

Немного помолчав, мать задала свой любимый вопрос:

– Кто тебя любит?

– Ты.

– А кто самая лучшая девочка на свете?

Флоренс посмотрела на дверь, словно желая убедиться, что ее никто не подслушивает, и быстро ответила:

– Я.

– Именно!

Флоренс была уверена, что мать энергично кивает на другом конце провода.

– Ты не какой-нибудь ноль без палочки, детка. Не веди себя так. Это неуважение ко мне и неуважение к твоему Создателю.

– Ладно.

– Люблю тебя, детка.

– И я тебя.

Флоренс повесила трубку и закрыла глаза. Эта чрезмерная и неоправданная лесть матери всегда производила обратный эффект, заставляя чувствовать себя полным ничтожеством. Когда Флоренс училась в старших классах, мать рассказывала всем, что ее дочь – самая красивая и популярная девочка в классе, хотя на самом деле Флоренс ощущала себя абсолютно потерянной и цеплялась за горстку приятелей, которых сближало скорее отчаяние, чем какое-то родство душ. Единственное, что у нее действительно было общего с ближайшей подругой Уитни, это максимальный средний балл успеваемости. «Да посмотри ты на меня!» – не раз готова была крикнуть Флоренс.

Иногда ей хотелось от матери откровенной жестокости, тогда, по крайней мере, можно было бы разорвать с ней отношения, не испытывая особой вины. Вместо этого, они стали заложниками бесконечного маскарада: мать подбадривала ее, все больше в ней разочаровываясь, а Флоренс отвечала любовью и раскаянием, которых не чувствовала.

Вера Дэрроу забеременела в двадцать два – уже не такая молодая, чтобы привлекать к себе осуждающие взгляды, но и не настолько опытная, чтобы понимать, во что ввязывается, как она часто говорила Флоренс. Будущий отец, постоянный гость отеля, где она в то время работала, и слышать не хотел о ребенке, но Вера решила рожать. Она говорила всем, кто готов был слушать, что это лучшее решение, которое она когда-либо приняла: ее жизнь началась с появлением Флоренс. Хотя, надо сказать, во время беременности она обрела веру в Бога, так что, возможно, не обошлось и без его участия.

Какая-то женщина на работе рассказала Вере о церкви, которая помогла ее двоюродной сестре, тоже матери-одиночке. Вера шла туда, смутно надеясь получить бесплатную упаковку подгузников, а в итоге стала членом общины.

С самого детства Вере говорили: утихомирься, успокойся, остынь. Здесь же ее энтузиазм наконец нашел себе применение. Так ей сказал пастор Даг. Он убедил ее и в том, что ребенок, которого она носит, не грех, а драгоценный дар божий.

Флоренс знала, что не все прихожане считают ее мать такой уж набожной, какой она себя изображает. Вера никогда не скрывала, что некоторые отрывки из Библии кажутся ей сомнительными (например, мысль о том, что кроткие могут что-то наследовать), и ей удавалось внести раздор в любой комитет, в который она вступала. Но ее недоброжелатели были бы весьма удивлены, узнав, сколь на самом деле сильна ее вера, при том что о формальных вещах Вера особо не заботилась. Прежде всего, она была глубоко убеждена, что Бог приготовил для ее ребенка нечто особенное.

С детства Флоренс регулярно, как сказку на ночь, слышала об этом замысле Творца. Она приняла его, как привыкла принимать от матери все, – смирно и без вопросов. Скептицизм – рискованное дело для детей из неполных семей.

В Бога Флоренс перестала верить еще в старших классах, но по-прежнему считала, что ее ждет великое будущее. Эта мысль слишком глубоко укоренилась в ее сознании. Отказаться от нее было бы все равно что перестать быть блондинкой или полюбить горчицу.

Проблема заключалась в том, что Флоренс и Вера совершенно по-разному представляли себе «великое будущее». Для Веры это была всего лишь лучшая версия привычной жизни, так что, по сути, в своих ожиданиях она не переходила пределов собственного воображения. Бог даст Флоренс хорошую работу и хорошего мужа. А Флоренс, в свою очередь, сможет подарить матери квартиру.

Но в дочери слово «великое» пробудило что-то дикое и незнакомое – что-то неподвластное Вере. Жизненные горизонты Флоренс оказались значительно шире.

Благодаря чтению книг, а читала Флоренс запоем, она впервые почувствовала, что ей тесно в узком мирке матери. Она вдруг поняла, что работа в какой-нибудь компании в Тампе или Джексонвилле – не предел мечтаний.

Флоренс часто ходила в библиотеку в поисках книг о жизни, непохожей на ее собственную. Ее увлекали истории о ярких женщинах с трагической судьбой вроде Анны Карениной и Изабель Арчер. Вскоре, однако, ее внимание переключилось с женщин-персонажей на женщин-писательниц. Она проглатывала дневники Сильвии Плат и Вирджинии Вулф, судьба которых была куда более трагичной, чем любой из их героинь.

Но, без сомнения, настольной книгой Флоренс был сборник статей Джоан Дидион «И побрели в Вифлеем». Надо признать, что большую часть времени она не столько читала, сколько разглядывала фотографии Джоан в темных очках, сидящей в шевроле-корвет, но урок был усвоен. Все, что ей нужно сделать, – это стать писательницей, и ее отчужденность волшебным образом превратится в свидетельство ее гениальности, а не источник стыда.

Заглядывая в будущее, она представляла себя за красивым столом у окна, пишущей очередную выдающуюся книгу. Ей никогда не удавалось разглядеть слова на экране, но она знала, что они гениальны и раз и навсегда докажут, что она особенная. Имя Флоренс Дэрроу будет известно всем.

Ну и кто откажется от такого ради квартиры?

5

«Форрестер Букс» занимало два этажа офисного здания на Гудзон-стрит в центре Манхэттена. Оно не входило в число крупнейших издательств Нью-Йорка, но в своей нише имело неплохую репутацию, в чем и находили утешение его сотрудники. Во время собеседования ведущий редактор сказал Флоренс, что они не издают «коммерческую литературу», – так, будто это был эвфемизм для детской порнографии. (Ходили слухи, что тот же самый редактор отклонил «Миссисипский фокстрот», когда получил рукопись, но это так и не подтвердилось.)

Утром в понедельник после корпоратива, проходя по офисному вестибюлю, Флоренс была начеку. В привычных действиях – приложить пропуск, кивнуть охраннику – появилась некая театральность. Она поискала глазами Саймона в толпе, ожидавшей лифта, но его там не оказалось.

Ее рабочее место находилось на тринадцатом этаже, где на общем пространстве теснились принтеры, шкафы для бумаг и столы коллег. Кабинеты редакторов располагались по периметру, загораживая дневной свет. Пока она ждала, когда проснется компьютер, ее наконец отпустило: никто на нее не смотрел, жизнь шла своим чередом, как будто и не было никакого пятничного вечера.

В одиннадцать часов в помещение влетела Агата и принялась яростно стягивать с себя пальто. Это была невысокая женщина лет сорока с небольшим, с рано поседевшими волосами и неуемной энергией. К тому же на шестом месяце беременности. Флоренс встала, чтобы помочь.

– Господи, я ненавижу своего врача, просто ненавижу, – воскликнула Агата. – Жаль, что менять уже слишком поздно.

Она бросила сумку на пол у двери своего кабинета. На сумке был значок с надписью «Будь хорошим человеком».

– О нет. Что она сделала на этот раз?

Флоренс с самого начала усвоила, что от ассистента Агате нужно сочувствие ее проблемам и подтверждение правильности ее мнения. Флоренс была странным образом очарована Агатой, похоже обладавшей всеми свойствами нью-йоркского либерала. Она жила в Парк-Слоупе со своим мужем, адвокатом по иммиграционным делам. Ходила на митинги, открыто заявляла, когда была с чем-то не согласна. Вместо «кино» всегда говорила «картина».

– Понимаешь, до нее никак не дойдет, что я совершенно не желаю эпидуральную анестезию!

Агата тяжелой походкой прошла в свой тесный кабинет. Флоренс последовала за ней, подкатив офисный стул к дверному проему.