Темный эльф. Владыка

– Нет, – тоскливо вздохнула Белка, но тут же встряхнулась. – Ладно, времени в обрез. Корвин, Маликон, держите его за вторую руку. Атталис, Аззар, навалитесь сверху. Таррэн, когда скажу – режь, да поглубже, чтобы яд выходил, иначе мы его не спасем. Когда кровь пойдет чистая, закроешь магией и перебинтуешь. Ирташ постережет периметр и проследит, чтобы твоя магия не утекала в никуда. Готовы?

Эльфы без лишних слов подошли и стремительно заняли положенные места. Сразу четыре пары рук вцепились в хрипло дышащего Линнувиэля и вопросительно повернулись в сторону побледневшей Гончей. Они еще не знали, на что соглашаются, но были готовы на все, чтобы сохранить Линнувиэлю жизнь. Слишком мало хороших магов осталось у темного народа. И еще меньше – хранителей. И за потерю одного владыка с них потом обязательно спросит.

– Хорошо, – сглотнула Гончая. – Попробуем его вытащить. Но, если у меня не получится, не обессудьте.

– Давай, – неожиданно кивнул Сартас. – У него все равно нет шансов. Делай, что задумал, и не оглядывайся – мы не станем мешать. Слово.

– Признание, однако, – невесело улыбнулась Белка.

После чего стянула перчатки и обхватила голову умирающего эльфа руками – так, что левая ладонь легла ему на затылок, а правая коснулась покрытого испариной лба. Затем склонилась к его бескровным губам, на мгновение замерла, будто перед прыжком в холодную воду, и едва слышно выдохнула:

– Ли-иннувиэ-эль…

Перворожденные одновременно вздрогнули.

– Ли-иннувиэ-эль… – пропела она чуть громче.

Ласково, будто звала домой дорогого сердцу мужчину. Настойчиво, трепетно. Звала так, что невозможно не откликнуться, но… Ничего не случилось. Гончая немного осмелела и снова заговорила. Таким мягким вибрирующим голосом, что у перворожденных невольно дернулись руки и нервно застучали потревоженные сердца.

– Линнувиэль, ты меня слышишь?

Затем – короткая пауза. И снова:

– Линнувиэль, вернись…

С изящных пальчиков Белки сорвалось несколько изумрудных искорок, чувствительно кольнувших прохладную кожу эльфа и на мгновение осветивших рассыпавшуюся под ней полупрозрачную сетку вен. И молодой хранитель наконец дрогнул. Точно так же, как неверяще дрогнули перворожденные, которых тоже зацепило этой странной магией.

Гончая слабо улыбнулась и, найдя нужный тембр, позвала еще раз, но уже требовательнее и настойчивее:

– Линнувиэль, вернись. Ты слышишь?

Тишина.

– Вернись, эльф, еще не время. Ты мне нужен, хранитель.

И снова – гнетущее молчание.

– Услышь меня, остроухий… Возвращайся к свету. Ты помнишь его? Помнишь, как светит солнце? Как шелестит трава поутру и поет ивовая лурска[2 - Певчая птица. – Здесь и далее примеч. авт.]? Помнишь рассвет над священной рощей? Неужели ты не хочешь встретить его снова? Линнувиэль?

С губ хранителя сорвался короткий вздох, больше похожий на стон, его ресницы затрепетали, пальцы непроизвольно сжались, а ноздри шумно раздулись, старательно ища источник будоражащего разум запаха, от которого быстрее бежала по венам кровь и учащалось сердцебиение. К нему хотелось идти, хотелось стремиться к этому чуду, хотелось дышать им еще и еще, наслаждаясь каждым мгновением.

И он неуверенно качнулся навстречу.

– Я жду тебя, Линнувиэль, – шепнула Белка, почти касаясь его губ.

«Зачем?» – едва слышно откликнулась чужая мысль.

– Потому что я так хочу.

«Кто ты?»

– Приди и узнаешь. Ты же хочешь понять? Чувствуешь, как сильно бьется сердце? Тогда поверь: сейчас не твое время. Ты должен вернуться.

«Белик?!»

– О да. Ты все еще жив, эльф, и я не пущу тебя на ту сторону. Иди ко мне. Возвращайся…

Она говорила и говорила, крохотными шажками выводя его душу из мрака. Линнувиэль будто просыпался от долгого сна, инстинктивно тянулся к ней и все быстрее шел навстречу самому восхитительному запаху, который только знал в своей жизни, – запаху эльфийского меда, щедро приправленному ароматом смертельной угрозы.

Корвин замер, тщетно пытаясь вытравить из своей головы этот вкрадчивый голос, от которого начинали потеть ладони и пугливо трепетало в груди сердце. От вида двусмысленно прильнувшей к собрату Гончей его передернуло, но вскоре это прошло, и теперь эльф со все возрастающим беспокойством следил, как жадно дышит молодой хранитель и настойчиво тянется навстречу, ища в пустоте… кого? Или что?

Корвин боялся даже подумать.

У Маликона тоже закаменело лицо. Но отвращения к двуликому пацану, как ни странно, не было, потому что зов ударил и по его истерзанным нервам. Он неожиданно поймал себя на том, что тоже тянется навстречу. Желает подойти, коснуться и выяснить, каким образом у Белика получается разжигать кровь, заставлять ее кипеть, бурлить и вызывать нескромные мысли. Необъяснимые, пугающие, смешанные с растерянностью и каким-то ревнивым беспокойством. Что это? Почему он не может отвести глаз? Что за магия в этом лице, в этом голосе? Что за сила, если после каждого слова сердце сходит с ума и рвется наружу? Мальчишка… обычный человеческий мальчишка. Полукровка, которого в другое время убили бы на месте! Но эти глаза… Торк! Нет сил от них отвернуться!

Аззар и Атталис, которых тоже пробрало до самых печенок, намертво сжали зубы, вцепившись в хранителя клещами. Напряженные, смятенные и полностью растерянные, но с каждым мигом все сильнее поддающиеся пугающему очарованию Гончей.

– Линнувиэль лерре Л’аэртэ! – вдруг властно произнесла Белка, одновременно отстранившись, и в этот момент эльф широко распахнул глаза.

Он непонимающе моргнул, еще не до конца осознав случившееся. Но почти сразу нашел источник голоса, за которым упорно шел из мрака, и уперся в два бездонных голубых колодца. На мгновение замер, смутно узнавая, но уже не в силах устоять перед магией древних рун. Затрепетал, словно попавший в сеть мотылек, жадно вдохнул медовый аромат. И, едва в глубине глаз Гончей загорелись призывные изумрудные огни, вдруг потерял голову – неожиданно рванулся, выворачивая суставы, разрывая связки и грозя расшвырять собратьев по сторонам.

– Держите! – рявкнул Таррэн, наваливаясь на него с удвоенной силой.

Перворожденные прижали бьющегося в судорогах хранителя к земле, но тот все рвался и рвался на волю. Эльфам пришлось приложить массу усилий, чтобы удержать его и не позволить коснуться Гончей, но Линнувиэль не собирался сдаваться – ее зов был сильнее боли, страха и даже смерти, потому что противиться этим чарам Ледяная богиня не могла. Ведь именно для этого они когда-то и создавались.

– Он… слишком силен… – выдавил Корвин, изо всех сил наваливаясь на мечущегося хранителя. – Аззар, Атталис…

– Держу! Маликон, еще!

– Сейчас… только бы магией не шарахнул!

– Не должен – он ослаб.

– Ослаб?!

Но тут Белка опомнилась и бережно провела кончиками пальцев по щеке мечущегося по земле хранителя.

– Тихо, Линни, тихо. Все хорошо.

Она снова наклонилась, позволив ненадолго заглянуть себе в душу, и Линнувиэль послушно затих, но при этом неотрывно смотрел в позеленевшие глаза и понимал, что не забудет их до конца своих дней.

– Белик…

– Вот и славно, – печально улыбнулась Белка, и одурманенный эльф открыто улыбнулся в ответ. – Он мой. Таррэн, давай, он больше не будет рваться.

Таррэн без промедления вспорол кожу на изуродованном плече и чуть сдвинулся, когда из раны широким потоком хлынула темная, почти черная кровь. Линнувиэль болезненно дернулся, но тут же снова успокоился, потому что на лоб легла прохладная рука и милосердно забрала его боль. А вместо боли пришли умиротворение и необъяснимый покой, которых он никогда прежде не знал. От аромата эльфийского меда кружилась голова, от звуков чужого голоса неровно стучало сердце и сами собой отступали печали. Все потеряло сейчас значение – и боль, и сомнения, и прежние страхи. Свежая рана на плече. Покрытый кровавыми разводами нож в руке молодого лорда. Даже ошарашенно взирающие сверху собратья, надежно придавливающие его тело к холодной земле и неотрывно следящие за каждым движением.

Кажется, только сейчас – лежа в луже собственной крови, темный эльф неожиданно понял, для чего жил все это время. К чему стремился, о чем мечтал. Никогда прежде он не чувствовал себя таким поразительно цельным. Не верил, что такое бывает. И вдруг со всей ясностью осознал, почему лорд Торриэль так трепетно бережет своего удивительного мальчишку. Этого странного полукровку, которого порой хотелось удавить. Линнувиэль также понял, что больше никогда не поднимет на него руку. Позволит творить все, что душе угодно, даже называть себя гадким именем «Линни», лишь бы когда-нибудь, хотя бы раз в жизни, иметь возможность почувствовать то, что открылось ему сейчас.