Оценить:
 Рейтинг: 4.5

Воющие псы одиночества

Серия
Год написания книги
2004
Теги
<< 1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 >>
На страницу:
11 из 16
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Але нравилось видеть и понимать, сколь многослойна Москва, сколь неоднозначна, как много самых разных, не похожих друг на друга и порой даже почти не пересекающихся и не знающих друг о друге слоев и потоков в ней сосуществуют бок о бок. Разве почтенная мать семейства, вырастившая детей и пестующая внуков, живущая, например, в Черемушках и вливающаяся в потоки дневной Москвы, курсирующие по маршрутам «дом – магазин – рынок – химчистка – дом», разве эта уважаемая мать семейства, после пяти вечера не выходящая из дома, потому что нужно всех встретить, накормить, обогреть, обиходить и уложить, может знать о том мире, который возникает каждый вечер на Чистых прудах? Или о том странном и пугающем мире глухих и глухонемых, оживающем ближе к ночи на Комсомольской площади, у трех вокзалов? Или о том, какие чудовищные разговоры и немыслимые с точки зрения здравого смысла лозунги с неофашистским душком можно услышать в Тимирязевском парке? Нет, никогда эта милая уютная женщина не узнает о тех мирах и тех потоках и не пересечется с ними, если, конечно, в них не попадет кто-то из ее близких.

Сегодня Элеонора останавливаться у Чистых прудов не стала, бросила привычный взгляд на пятачок возле метро, где обычно оставляла машину, но почувствовала, что нет настроения. Ей хотелось поскорее увидеться с мамой и поговорить с ней о Динке. Зато на обратном пути она выберет маршрут подлиннее и сможет полностью насладиться ночным городом, у которого совсем, совсем другой запах. Запах богатства и неприкаянности, запах преступной любви и преступных помыслов. Запах обмана, который во что бы то ни стало надо постараться скрыть. Запах ненависти, которая как-то растворилась в дневных заботах и суете, а теперь, ночью, осталась единственной вибрирующей струной, звук которой разносится далеко-далеко. Запах безысходного одиночества, которое так остро ощущается именно ночью. А чем дальше от полуночи и ближе к рассвету, тем ощутимее становится самый страшный запах – запах смерти.

Аля любила эти метаморфозы, происходящие то ли с самим городом, то ли с ее восприятием. Они делали ее жизнь насыщеннее, богаче, придавали ощущение нескучности и немонотонности. Если бы не они, эти спасительные метаморфозы, она бы, наверное, сошла с ума от однообразия. Вот уже почти сорок лет она живет в большой и тягучей скуке, отдает себе в этом отчет и все эти годы старательно делает все, чтобы не поддаться, не увязнуть, не впасть… Она хватается за любой повод, за любое событие, которым может расцветить свою жизнь, но в глубине души понимает, что настоящей жизни и настоящих красок, настоящих звуков и запахов у нее не будет. Она отравлена. Отравлена почти сорок лет назад одним-единственным человеком. И ничто ее от этой отравы не спасло, ни два замужества, ни более чем удачный и успешный сын, ни длительная жизнь за границей. Яд проник в кровь мгновенно и навсегда. И без этого человека не будет в ее жизни ничего настоящего. И самого этого человека тоже не будет. Никогда.

* * *

В преддверии своего восьмидесятилетия Ольга Васильевна Лозинцева могла пожаловаться только на ноги, которые вот уже лет десять ее подводили. Болели почти постоянно, а иногда и хромота появлялась, так что приходилось пользоваться палкой. Во всем же прочем она была полностью сохранной, прекрасно сама себя обслуживала и ни за что не соглашалась переехать после смерти мужа ни к сыну, ни к дочери. Она ценила самостоятельность и независимость, возможность смотреть телевизор до пяти утра и тишину в квартире в те часы, когда спала. И вообще Ольга Васильевна привыкла быть хозяйкой и самой себе, и своему обиталищу.

Она даже не любила, когда дети, навещая ее, открывали дверь своими ключами.

– Я дала вам ключи на тот случай, если со мной что-то случится, – сердито выговаривала она. – А пока еще я на своих ногах и сама могу открыть дверь гостям.

Аля с любовью смотрела на мать, такую подтянутую и ухоженную, с аккуратной прической и неизменными серьгами в ушах и кольцами, украшающими старческие, уже заметно искривленные пальцы. Просто невозможно поверить, что когда-то эта миниатюрная женщина весила без малого сто килограммов, постоянно боролась с одышкой и тахикардией, а на лице и ногах ее росли некрасивые черные волосы. Аля хорошо помнила те годы, когда мать лечилась всеми мыслимыми способами, и в России, и за границей, где служил отец, чтобы родить второго ребенка. Болезнь ее называлась сложно: синдром поликистозных яичников, возникший после родов. В конце пятидесятых эту болезнь лечили гормонами, вызывающими ожирение, оволосение и прочие малоприятные последствия. Алю Ольга Васильевна родила в сорок восьмом году, вскоре после войны, а когда Лозинцевы захотели второго ребенка, выяснилось, что мать больна. Лечение начали в Германии, где в то время работал Николай Михайлович Лозинцев и где гормоны стали применять раньше, чем в СССР, потом продолжили уже дома.

И все это длилось десять лет.

И все эти десять лет маленькая Аля безумно жалела мать. Она тоже хотела, чтобы был еще один ребеночек, но хотела исключительно потому, что об этом мечтали родители, а она их любила и искренне желала, чтобы их мечта исполнилась и они были счастливы. И еще она хотела, чтобы маме не нужно было больше лечиться, потому что все эти бесконечные уколы приносили только одни страдания, мама стала толстой и некрасивой, у нее болели суставы, и она задыхалась от малейшего физического усилия.

Наконец Лозинцевы приняли решение прекратить попытки вылечиться.

Через два года мама стала почти такой же, как была до лечения, красивой, без всяких там дурацких волос на подбородке и верхней губе, без лишнего веса. Ну, может быть, не такой худенькой, как раньше, а чуть-чуть пухленькой, но это ее совсем не портило.

Теперь же, в преклонном возрасте, Ольга Васильевна немного словно бы усохла и вновь обрела юную стройность.

– Вот кассеты, Андрюша для тебя передал, – Аля протянула матери пакет. – «Лев зимой», обе версии.

– Чудесно! Я обожаю Кэтрин Хепберн, просто любопытно поглядеть, что они в наше время смогли сделать с этой историей. Неужели нашлась актриса, которая сыграет эту роль не хуже Кэтрин?

– Не знаю, мамуля, я не видела, но судя по картинке, актрису подобрали внешне похожую.

– Сегодня же посмотрю! Вот провожу тебя и посмотрю оба фильма. Что-то у тебя глаза тревожные, Эленька. Что-то случилось?

Ничего от матери не скроешь! Да Аля, собственно, и не пыталась.

Она же как раз и ехала к Ольге Васильевне с намерением поговорить о том, что ее тревожит.

– Сейчас, мамуля, я только Андрюше звякну, что я доехала, а то он, как всегда, напридумывал себе кошмаров.

– Я сама позвоню, иди вымой руки и садись за стол.

Ну конечно, мама собирается в одиннадцать вечера кормить ее ужином. Хотя ничего странного и страшного в этом не было, Элеонора о фигуре не беспокоилась, наоборот, любила вкусно покушать и позволяла себе абсолютно все без ограничений: ни на весе, ни на самочувствии это никак не сказывалось. Если судьба ее чем-то и обделила, то уж на природу Аля пожаловаться ну никак не могла.

– Ты знаешь, мам, о чем я подумала…

– О чем?

Нет, не так просто завести этот разговор, как ей представлялось.

Аля почему-то была уверена, что приедет к матери и прямо с ходу все ей объяснит, а вот теперь оказалось, что и слов нужных не подобрать.

– Вы с папой всегда внушали нам, что жить надо по английской пословице, то есть так, чтобы не страшно было подарить своего попугая самой большой сплетнице города. Я понимаю, папа служил в разведке, и для него очень важно было, чтобы никто и ничем не мог вас шантажировать. Вы сами так жили и нас с Андрюшкой такими вырастили. А теперь вдруг я задумалась…

– Над чем, Эленька?

Да что ж такое, вот как до самого главного доходит, так словно язык немеет, не поворачивается, не может вслух произнести то, что с некоторых пор живет тихими мыслями в голове.

– Над тем, действительно ли это правильно для всех случаев жизни. Мам, ты только не обижайся, дай мне договорить. Когда вы взяли Андрюшу, вы ни от кого не скрывали, что он приемный. Он ведь был уже достаточно большой, чтобы помнить свою настоящую мать, ему три года было. Другое дело, что через месяц он бы ее забыл, но вы с папой всегда расставляли все по своим местам, и Андрюшка всю жизнь знал, что у него где-то есть родная мама и есть новая семья. Вы сумели вырастить его в убеждении, что это не плохо и не стыдно, и он тоже потом никогда не скрывал, что его вырастили приемные родители. Разглашением тайны усыновления вас шантажировать было невозможно. И когда Андрей вырос, он точно так же построил свою семью. Динке никогда не внушали, что он ее родной отец, все знали и ни от кого не скрывали, что Вера родила ее от другого мужчины, с которым была близка до того, как познакомилась с Андрюшей. В этом смысле ни в нашей, ни в его семье никогда не было лжи, и я, скажу тебе честно, всегда этим гордилась.

– Мы с папой тоже, – негромко вставила Ольга Васильевна. – Но ты не поняла самого главного, Эленька. Про шантаж – это все правильно, папа при его профессии не мог допустить даже возможности подобных неприятностей. Но есть и другое. Мы вырастили вас с Андрюшей в убеждении, что одни люди любят других не за кровное родство, а за душевные качества или по другим каким-то причинам. Вернее, не так… Даже не знаю, как тебе объяснить… Конечно, если с человеком тебя связывает кровное родство, то ты чаще всего его любишь, но ведь это совсем не обязательно, верно?

– Верно.

– И в то же время ты куда сильнее можешь любить человека, с которым ты родством не связан. Другими словами, кровное родство – это не гарантия более сильной привязанности. И можно совершенно одинаково любить родных детей и приемных. А уж приемных-то родителей дети почти всегда любят больше, чем родных. У Андрюши не было комплекса недолюбленного приемыша, и он с любовью и нежностью относится и ко мне, и к тебе, и папу он очень любил. Вот, наверное, то главное, чем мы могли бы гордиться.

– Я понимаю, мама, – Аля налила себе и матери еще чаю, положила в свою чашку ломтик лимона, – но одно дело вы с папой, и совсем другое Андрей и Вера. Андрей удочерил Динку, но настоял на том, чтобы не было никаких тайн. А теперь что получилось? С тех пор, как Веры нет с нами, Дина чувствует себя страшно одинокой. Андрей – не родной отец, я – не родная тетка, ты – не родная бабка. Славик родной только наполовину, единоутробный, но он младше, и если что случится – он не может быть опорой и защитой в ее жизни. У нее не осталось никого из старших, на чью заботу и покровительство она могла бы безоговорочно рассчитывать. То есть рассчитывать она, безусловно, может, ведь мы все ее любим, но она-то, дурочка, этого не понимает, она считает, что раз нет кровного родства – значит, чужие. Вера и Андрюша не сумели внушить ей то, что сумели когда-то объяснить нам вы с папой. И вот я теперь думаю, что, может быть, было бы лучше, если бы она не знала правды. Может, было бы правильнее, если бы она считала Андрея родным отцом, а меня и тебя своими кровными родственниками. Тогда ей было бы намного легче.

– А ей трудно? – Ольга Васильевна внимательно посмотрела на дочь и слегка прищурилась. Она всегда щурила глаза, когда хотела максимально сосредоточиться и не упустить что-то важное.

– Очень трудно, – вздохнула Аля. – И мне кажется, что ее психика с этим не справляется. Она убедила себя в том, что мы все ей – никто, мы ее не любим, она никому из нас не нужна, и связи, которые между нами существуют, – это связи чисто условные, почти эфемерные, которые могут в любой момент порваться. И она останется совершенно одна на этом свете. Никому не нужная и никем не любимая. И она придумала… Нет, не то я говорю, вряд ли она могла придумать это сознательно, это слишком сложно для ее возраста. Скорее, интуитивно, на уровне подсознания… Короче, она решила, что должна взять верх над всеми нами, держать нас под контролем, забрать в жесткий кулак, подчинить своему влиянию, чтобы мы никуда не делись. То есть чтобы связи между нами не оборвались. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнула мать. – Но это действительно сложная конструкция. Ты уверена, что все обстоит именно так? Помнишь, что папа говорил в таких случаях?

– Давайте начнем с фактов, – улыбнулась Элеонора. – Эти его слова у меня в ушах стоят, я как будто папин голос до сих пор слышу. Я даже помню, когда я впервые это услышала. В четвертом классе я решила, что классная руководительница ко мне несправедлива, и прибежала к папе с ревом жаловаться, когда она мне накатала очередное замечание в дневнике. А он мне сказал: давай начнем с фактов. Я твержу, что она ко мне придирается, а он требует факты. Я слезами захлебываюсь, все твержу, что она меня не любит, а он: давай факты. Я что-то пролепетала, припомнила какие-то истории, он их по полочкам разложил, и оказалось, что никто ко мне не придирается, я сама даю поводы для замечаний, а любить меня учительница не обязана. Мне потом так смешно было!

– Я тоже это помню. Так что с Диной? Приведи мне факты.

Аля рассказывала долго и подробно, и о том, как племянница считает возможным вмешиваться в ее личную жизнь и в личную жизнь Андрея, как ведет себя с братом. О жестком и беспардонном навязывании окружающим собственных оценок и мнений. О ее увлечении мистикой и спиритизмом или бог еще знает чем, о ее ночных отлучках. За минувший год фактов набралось много.

– Если я правильно все это интерпретирую, то механизм примерно такой: для того, чтобы нами руководить и управлять, Динка должна доказать, что имеет на это право. Это первый шаг. Что может дать ей такое право? Ее отличие от нас, ведь равный равным управлять не может. Значит, она должна возвыситься над нами. За счет чего? Возраст? Не проходит. Жизненный опыт? Тоже не проходит. Деньги? Тем более. Тогда что? Личные качества. Какие? Необыкновенные способности, выдающиеся таланты? Не наблюдается. Остаются особые знания и то, что называют «посвященностью». Вот это может пройти, потому что никто в нашей семье этим никогда не занимался и в этом не разбирается. Отсюда берет начало увлечение всякими потусторонними вещами, ритуалами, обрядами, специальной литературой. Я не такая, как вы, я не такая, как все, я знаю и понимаю вещи, вам недоступные. Это второй шаг. Начиналось все сознательно, это даже не было увлечением, это было спектаклем, нацеленным на манипулирование семьей. А потом сознательное занятие превратилось в искреннее и глубокое увлечение. А потом затянуло. Это уже был третий этап. А сейчас, мне кажется, наступил четвертый. Динка просто свихнулась на всем этом. И кроме того, влипла в какое-то тайное общество, которое устраивает свои сборища по ночам. Мам, я не хочу в это верить, но мне иногда кажется, что она – сумасшедшая.

– Иногда? – переспросила Ольга Васильевна, ни разу до того не перебившая дочь. – Только иногда? А в остальное время?

– Да черт его знает! – в сердцах выдохнула Аля. – Вроде нормальная. Зануда, хамка беспардонная – это да, что есть – то есть, но нормальная. А бывает, что я ее просто боюсь. Мне даже страшно порой с ней наедине оставаться. Она в такие минуты похожа на зверя с обостренным чутьем. Помнишь, какое у ее матери было чутье на людей?

– Уж это да, – усмехнулась мать. – К каждому умела ключик подобрать, из любого могла веревки вить. Неужели Динка унаследовала?

– По-моему, у нее эта способность раз в десять сильнее, только у нее по молодости лет ума не хватает этим правильно пользоваться. Вместо того, чтобы нами командовать и нас запугивать, тоже могла бы веревки из нас вить.

– Странно, однако, – Ольга Васильевна потянулась к вазе с пирожными, и остро сверкнул, поймав луч света от лампы, бриллиант на ее руке – подарок Андрея на семидесятипятилетие, – почему за все это время я ни разу не почувствовала всего этого на себе? Конечно, Дина у меня бывает совсем редко, только когда вы собираетесь у меня по праздникам, но я ничего такого не заметила. Здесь, в этом доме, она ведет себя как обычно.

– Мамуля, ей не нужно тобой манипулировать, – сказала Аля и тут же осеклась.

Господи, ну что у нее за язык! Разве можно говорить такие вещи пожилым людям?

– Ну да, естественно, – Ольга Васильевна улыбнулась, как ни в чем не бывало, словно слова дочери ее вовсе не покоробили, – я ведь старая и в будущем ей не пригожусь, даже в самом ближайшем. В любой момент могу умереть. Да и что от меня толку? Денег у меня нет, и проблемы решать я уже не могу, возможности не те, в отличие от вас с Андрюшей. Складно у тебя получилось. Но только непонятно, правильно ли. И что ты намерена с этим делать?

– Я не знаю, – растерянно призналась Аля. – Я хотела с тобой посоветоваться. Надо ли говорить об этом Андрюше? Как ты считаешь?

<< 1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 >>
На страницу:
11 из 16