Замена объекта

– Я имею в виду, что я консерваторию не заканчивал. А так – юридическое.

– Но почему? Мальчик из такой семьи, папа певец, мама концертмейстер, музыкальную школу окончил и пошел в милиционеры… Да еще в участковые. Должна же быть причина.

Да уж кто бы спорил. Причина быть должна. И она была. Но опять же долго рассказывать. Неохота, да и силы надо поберечь.

– Кать, это дело интимное, очень личное, а мы с тобой еще и суток не знакомы. Я тебе как-нибудь потом расскажу, ладно?

– Конечно, если это «потом» вообще будет, – рассудительно заметила она. – Спасибо за завтрак, Игорек, мне пора.

Я с удовольствием смотрел на нее, пока девушка одевалась в прихожей. Стройная, невысокая, с коротко стрижеными темными волосами и веселыми глазами, она казалась совсем юной и напоминала сбежавшего с уроков мальчишку-восьмиклассника. Вместе с тем я знал, что в тележурналистике она не один день, я много раз видел ее репортажи о всяческих событиях из культурной жизни.

Не успел я закрыть за ней дверь, как позвонила мама.

– Егорушка, я этого не переживу, – простонала она. – Я всю ночь не спала. Это какой-то кошмар!

Описание кошмара заняло около тридцати минут. За это время я успел прочесть две главы нового романа Гришэма, к которому питаю давнюю слабость еще со времен моего заочного юридического обучения. Кошмары у моей мамули случаются с завидной регулярностью, но ведь известно, что все в этой жизни подчинено закономерностям, и если эти закономерности уловить, то вполне можно к ним приладиться. Описание кошмара в обычные дни занимает пять-семь минут, в дни папиных спектаклей – минут по двадцать два раза в день, ну а уж если у нас премьера – то раза четыре по полчаса. Тут главное – иметь под рукой интересную книжку. Я терпеливо выслушиваю мамулю и уместно поддакиваю и ахаю, не отрываясь от чтения, – натренировался за много лет. Я очень ее люблю, мою маму, поэтому не считаю возможным прерывать ее излияния, более того, я понимаю, что ей действительно нужно мое внимание и сочувствие, и я не могу и не хочу ей в этом отказывать. Мама преданно служит отцу с самого начала его певческой карьеры, они познакомились, когда он учился в консерватории на вокальном отделении, а она – в Гнесинке по классу фортепиано. Мама стала папиным личным концертмейстером, он всю жизнь репетирует только с ней, она ездит с ним на гастроли, следит за его здоровьем, питанием и комфортом, сходит с ума при малейших признаках простуды у знаменитого Владимира Дорошина, а уж если у него бессонница, тахикардия, насморк или, не дай бог, расстройство желудка, да еще в день спектакля, то это уже не просто кошмар, а Кошмар с большой буквы, или Кошмарище. А сегодня все-таки не рядовой спектакль, а премьера, оперный театр решил поставить «Трубадура» Верди, папа поет в нем партию графа ди Луны, поэтому все, что происходит с обожаемым кумиром, приобретает в маминых глазах масштабы уже не Кошмарища, а Кошмарного Ужаса. Я внимательно слежу за тем, как на страницах романа молодой неопытный адвокат пытается бороться с мощной страховой компанией, незаконно отказавшей смертельно больному юноше в выплате страховки, и при этом слушаю, как плохо папа спал сегодня ночью, и как он два раза вставал и пил чай на кухне, и что он не в настроении и не в голосе, и как мама десять раз принимала сердечные лекарства, и как у нее все валится из рук, и как она предложила папе проиграть всю его партию, он любит в день спектакля мысленно пропеть то, что ему предстоит озвучить вечером, это помогает ему настроиться, так вот, мама села к роялю и не смогла сыграть простейший аккомпанемент, потому что у нее дрожат руки. Все было давно знакомо и вполне ожидаемо, но все равно это ведь мои родители, которых я нежно люблю и которым нужна моя поддержка.

Описание Кошмарного Ужаса подошло к концу и уступило место вопросам чисто практическим.

– Ты проверил смокинг? Он в порядке?

Я заверил маму, что смокинг в идеальном состоянии и ей не будет за меня стыдно. Это было традицией, ломать которую мне и в голову не приходило. В детстве и юности на папины спектакли я ходил в наглаженных костюмчиках и при галстучках, а лет с двадцати по настоянию матушки перешел на смокинг. Надо заметить, такой порядок мне нравился, смокинг сидел на мне хорошо, и с одетой в вечернее платье мамулей мы смотрелись весьма и весьма…

– Ты говорил сегодня со Светочкой? Они с Борей придут на спектакль?

Господи, да кто ж может это знать? Ни Светка, ни я, ни сам Борис не можем гарантировать, что он куда-то сможет прийти сегодня вечером. Да что там вечером, неизвестно, что будет через час. Но маме я это объяснить не могу, не имею права, дал слово.

Я подробно отчитался о том, как накануне встречался с четой Безрядиных, передал им пригласительные билеты и выслушал их заверения в том, что они всенепременно будут-с. Для моей мамы самое лучшее лекарство в минуты Кошмарного Ужаса – это чье-то сочувствие плюс детальный неторопливый рассказ. Она слушает и как-то успокаивается. Ну в самом деле, сын при смокинге, друзья собираются прийти на спектакль, значит, мир пока еще не рухнул и премьера, дай-то Бог, пройдет без эксцессов. Папа в дни спектаклей такого лекарства ей устроить не может, потому что вообще не разговаривает. Он, как говорится, недоступен контакту. То есть рта не раскрывает. Вернее, ближе к вечеру он может позволить себе пару раз произнести несколько фраз «поставленным» голосом, а все остальные издаваемые им звуки – это «м-м – м-м» с размахом в октаву. Что поделать, папа-певец – это не просто. И с этим приходится считаться.

На общение с мамой ушел час. Еще полтора часа пришлось потратить на пробежку до ближайшего универсама с целью закупки мяса для моих бандитов. Вообще-то ветеринар меня предупредил, что кастрированных котов кормить сырым мясом не рекомендуется, но вышеуказанной бесчеловечной процедуре я подверг только Ринго и Айсора. Дружочек – полноценный производитель, отец Кармы и муж Арины, и вся эта счастливая семейка трескает сырое мясо так, что только искры летят. Продуктовый поход по моим прикидкам должен был занять минут двадцать, но в график внесла незапланированные изменения Татьяна Леонидовна, милейшая старушка, много лет назад усыновившая мальчика из детдома и с тех пор непрерывно расплачивающаяся за проказы генетики. Несмотря на идеальное воспитание, которое она дала приемному сыну, вырос он сволочью, причем сволочью ленивой и пьющей, и регулярно отбирал у матери пенсию. Многотерпеливая Татьяна Леонидовна, чтобы не помереть с голоду, начинала ходить в гости к старым приятельницам на чашку чаю, но поскольку жили эти приятельницы в разных концах Москвы, от таких поездок она сильно уставала, у нее были больные ноги и слабое сердце, однако тратить здоровье на поездки по городу и скромно пить чай с небогатым стариковским угощением все равно выходило дешевле, чем покупать продукты, и это позволяло ей дотянуть до очередного получения пенсии. Она никогда и ни у кого не просила в долг, и если так получалось, что чаю выпить не с кем, она молча голодала.

Татьяну Леонидовну я заметил на автобусной остановке и сразу понял, что она собралась на очередное чаепитие.

– Опять? – сочувственно спросил я, подходя к ней.

Она не ответила, но взгляд у нее был горьким и потухшим.

– И где он сейчас?

– У меня.

– Отсыпается? Вчера напился и сегодня отдыхает?

Она молча кивнула.

– Почему вы мне сразу не позвонили? Я же просил, чуть что – сразу звоните мне. Я за что зарплату получаю? Дайте мне ключи, – я протянул руку. – И не уезжайте, пока я не вернусь, хорошо?

Она снова кивнула, не произнеся ни слова, и отдала мне ключи от квартиры. Все это происходило далеко не в первый раз, и Татьяна Леонидовна отдавала ключи безропотно и терпеливо ждала меня на остановке, присев на лавочку. Разбирательство с сорокалетним похмельным бугаем много времени не заняло, дело было привычным, и я вернулся к старушке с ключами, непропитыми остатками пенсии и заверениями в том, что сын удалился к месту постоянного проживания почти совсем непобитый. Во всяком случае физическое воздействие, к которому мне пришлось прибегнуть, для здоровья не опасно. От водки вреда куда больше. Вообще-то Татьяна Леонидовна живет не на моем участке, но я знаю ее с детства, и разве она виновата, что нашему участковому наплевать на нее и таких, как она, слабых и беззащитных?

Я проводил Татьяну Леонидовну до дому и вернулся к себе, чтобы предаться любимому занятию: просмотру последних записей и заполнению дневника. Социология сообщества кошачьих – это мой пунктик. Можете считать, что я на этом сдвинулся. Как нормальный милиционер, я давно понял, что люди ведут себя совершенно по-разному, когда они одни и когда рядом с ними кто-то есть. Но то люди, а кошки? Отличается ли их поведение, когда хозяин дома, от поведения, когда его нет и они предоставлены сами себе? Делают ли они то, что «нельзя», когда я ухожу? Или когда я дома, но сплю? Как они делят территорию, когда появляется новый член общества? Зависит ли поведение «старожилов» от того, кем является «новичок», самцом или самкой? Разнится ли поведение стерилизованных и нестерилизованных особей? Влияют ли на поведение родственные связи? Наверное, я далеко не первый, кому пришли в голову все эти вопросы, и наверняка во всем мире проведены сотни исследований и написаны тысячи книг, но я не хочу получать готовые ответы, мне куда интереснее найти их самому. И может быть, я напишу об этом свою книгу. Во всяком случае, материал для нее я набираю самостоятельно и получаю от этого огромное удовольствие. Вся моя квартира напичкана дорогой записывающей аппаратурой, и это позволяет получать полное представление о жизни и деятельности моих питомцев.

Просмотр кассет и ведение записей трижды прерывалось мамиными звонками, из которых я узнал, как она страдает, как ей тяжело, как нервничает папа и что сказал знакомый астролог по поводу сегодняшней премьеры. Астролог, как выяснилось, что-то там посчитал и сделал вывод о том, что сегодня день для премьеры крайне неблагоприятный, и мама теперь не знает, как ей быть, сказать ли об этом папе или промолчать, чтобы не волновать его, но, с другой стороны, вправе ли она скрывать от него столь важную информацию…

В шесть вечера я в смокинге и при аккуратной прическе уже принимал удар на себя, сидя в папиной гримерке. Мама была в полуобмороке, что не мешало ей не выпускать из рук мобильник, обзванивая всех, кого она пригласила на спектакль, и выясняя, едут ли они и в какой точке маршрута в данный момент находятся. Папа гримировался, всей своей фигурой выражая полную отрешенность. Он не притворялся, нет, он действительно ничего не слышал, это точно. Из нас троих адекватным оставался только я, ибо просто не видел поводов для беспокойства. К исключительно трудным партию графа ди Луны отнести никак нельзя, хотя и в ней есть свои неудобства, как и в любой партии. Одним из таких неудобств является то, что партия в целом драматическая, то есть музыка достаточно ритмичная, жесткая и темповая, но в ней есть лирический кусок – ария «Il balen del suo sorriso», которая требует безупречной кантилены, а для нее, в свою очередь, нужны совершенное дыхание, опора и правильная позиция. Думаете, это легко? Это невероятно трудно, и далеко не все вокалисты с этим справляются. Но про отца один музыкальный критик написал, что у него «божественная кантилена», так что «Il balen» нам не страшна. Есть еще одно место, о которое частенько «спотыкаются» баритоны с недостаточно подвижным голосом: терцет «Di geloso amor sprezzato» в финале первого акта, но у папы это никогда трудностей не вызывало. А терцет красивый, я его с детства люблю… Короче говоря, ди Луна – типичная вердиевская партия без особых подводных камней, папа пел ее на многих ведущих мировых сценах, и в Лондоне, и в Вене, и в Сиднее, и всегда с большим успехом, поэтому ни малейших причин для переживаний я не видел. Однако певцы – люди с большими странностями, они всегда панически боятся, что голос не зазвучит, отсюда и особенности поведения, с которыми приходится считаться их близким. В данном случае – нам с мамой.

В четверть седьмого затренькал мой мобильник. Я страшно удивился, услышав голос Катерины.

– Ты уже в театре? – спросила она.

– Естественно.

– Можешь выйти на улицу?

– Зачем? – не понял я.

– Меня прислали сделать репортаж о премьере, мы стоим у служебного входа. Выйди, пожалуйста.

Мама, увидев, что я двинулся к двери, бросилась мне наперерез.

– Куда ты, Егорушка? Сейчас спектакль начнется…

Я ласково отодвинул ее и решительно взялся за дверную ручку.

– До спектакля еще сорок пять минут, мамуля, я сто раз успею вернуться.

Уже сбегая по лестнице, я сообразил, что наверняка замерзну на улице в своем шикарном смокинге и в ботиночках на тонкой подошве. Еще декабрь не наступил, а уже вся Москва завалена снегом и мороз градусов под десять. Ладно, не возвращаться же.

Катерину я увидел сразу, она стояла рядом с оператором и его ассистентом возле машины, на борту которой красовался логотип телевизионного канала. А вчера машина была другой, и канал, соответственно, тоже. Надо же, она, оказывается, многостаночница, на два канала работает.

– Привет! – Катя чмокнула меня в щеку. – Извини, что я тебя выдернула.

– Ничего, все в порядке. Хороший у тебя диапазон, вчера попсу снимала, сегодня классическую оперу.

– Это для разных каналов, – подтвердила Катя мои соображения.

– На одном работаешь, на другом подхалтуриваешь? – поддел я ее.

– На обоих халтурю. А работаю вовсе на третьем, – улыбнулась она.

– Вообще-то моя специальность – соцпол, социально-политическая тематика. Можешь ответить на несколько вопросов?

– На камеру?

– Нет, что ты. Понимаешь, я брякнула сегодня, что знакома с сыном Дорошина, и меня прислали делать репортаж и особо оговорили, что должно быть интервью твоего отца перед спектаклем…

– Исключено, – отрезал я.

– Погоди, ты не дослушал, – она нетерпеливо притопнула ногой. – В этом же вся фишка, чтобы именно перед спектаклем, а не после него. После спектакля всегда легко говорить, потому что главное уже позади, и в материале никакого драйва нет. Уже понятно, приняла публика спектакль или нет, успех это или провал. А вот до него, перед самым началом, когда и на лице, и в голосе жуткое волнение, и совершенно непонятно, чем все кончится…